Повернувшись лицом к Олегу, мать улыбнулась ему ласково и виновато. Сказала еле слышно:
— Так и разошлись, Олежек, наши с Антоном пути. Так ты у меня и остался без отца. Виновата если — кори. Только не могла против сердца… Какая уж это жизнь, когда знаешь, что ты постылая своему мужу? У него и для тебя ласкового взгляда не было.
Ни слова не проронил Олег. Собрав с колеи обрывки порванного письма, он сунул их в карман. И встал. Подошел к матери. Бережно прижимая ее голову к своей груди, поцеловал в затылок. И тут он увидел в темных густых ее волосах тонкие ниточки. Несколько тусклых свинцовых ниточек.
X
Когда они чуть ли не последними вышли из Усольского клуба, только что битком набитого людьми, Лариска, глянув на ручные часики, тихо ахнула:
— Ой, уж тридцать пять двенадцатого!
Вытирая скомканным платком шею, Олег спросил себя: «Как же мы теперь в Актуши… на одиннадцатом номере? А?»
В Усолье они прикатили на случайно подвернувшемся грузовичке. А вот обратно… Олег оглядел пустынно сумрачную площадь. Лишь напротив у продовольственно-промтоварного магазина, такого по-городскому шикарного, с огромными витринами из сплошного стекла, тускло горел фонарь, освещая вокруг себя пыльную, полупритоптанную траву в пятнах мазута.
В разные стороны торопливо расходились последние парочки. С завистью провожая взглядом убегавших в обнимку мальчишку и девчонку, Олег снова подумал: «Эх, и барбос же я… ну, зачем потащил за собой Лариску?»
Тут-то и подкатил к ним лихим чертом Ленька Шитков на своем трескучем мопеде! С ветерком подкатил, каналья, обдавая и Лариску и Олега пыльцой — отволглой, пропахшей прогорклым полынком.
— Честной компании приветик! — бодро поздоровался Ленька. — Персональную «чайку» ждем или надеемся такси заарканить? Предполагаю, годков эдак через десяток они, возможно, и появятся в нашей местности. Я имею в виду такси. А сейчас, — Ленька развел руками, как бы прося извинения, — а сейчас, к сожалению… Как сказал Маяковский: «Наша планета для веселья мало оборудована».
И он глупо и самодовольно рассмеялся, рассмеялся прямо в лицо помрачневшему Олегу.
Лариска обрадованно сказала:
— Лень, а мы тебя не видели… ты в каком ряду сидел?
Опять разводя руками, Ленька нахально хихикнул:
— Так вы же на пару! Разве тут узришь земляка!
— А ты один? — спросила чуть удивленно Лариска, переступая с ноги на ногу (ох, уж эти туфельки на гвоздиках!).
— Как видите… «Белеет парус одинокий в туманном море голубом».
— Не ври. У поэта сказано: «в тумане моря голубом», — проговорил Олег. — Что это ты стихами сыплешь? Уж не задумал ли в поэты податься?
Легонько потянув Олега за рукав пиджака, Лариска спросила, улыбаясь поощрительно:
— А ты, Леня, правда стихи пишешь?
Изображая из себя скромника, Ленька потупился, поводя ладонью по рулю мопеда.
— Пацаненком когда был… а сейчас… разве что изредка. Все дела, да случаи…
«Ах, ты, шут гороховый! — вознегодовал про себя Олег. — Ты же одни тройки по русскому и литературе получал. И никакого поэтического дара никогда и никто за тобой днем с огнем не замечал! Это ты перед Лариской павлиний хвост распускаешь!»
И он снова сдержался. Но решил положить конец вздорному Ленькиному бахвальству. Сказал:
— Между прочим, Леонид, поэт, которого ты только что переврал, написал… заметь — персонально о тебе… хочешь прочту?
Не дожидаясь согласия прикусившего язык Леньки, нарочно сурово и мрачно Олег изрек:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно…
— А, черт, запамятовал, как дальше, — выругался Олег. И, помолчав спросил: — Ты, поэт, Лариску прихватишь? А я пешочком…
— Нет, я не поеду, — перебивая Олега, поспешно сказала Лариска. — Я тоже пешком.
— Это на шпилечках-то девять километров? — Олег посмотрел девушке в глаза и, смягчившись, осторожно добавил: — Ты обо мне не думай. Мне что девять, что пятнадцать… Я на своих ходулях быстрехонько вслед за вами притопаю.
Просиявший Ленька петухом прокукарекал:
— Да я отомчу Лариску и за тобой… Для моего коня пара пустяков…
— Нет и нет! — уже решительнее отрезала Лариска. — Я просто хочу прогуляться. Поезжай, Ленечка, не томи себя.
Не говоря больше ни слова, Ленька надвинул на белесенькие, неприметные бровки беретик и сразу с места взял предельную скорость.
В ночной тиши заснувшего села мопед его, остервенело треща, пронесся с ревом реактивного истребителя сначала по главной улице, потом свернул в переулок к складу нефтепромысла. И даже когда мопед вырвался на просторное шоссе приречной поймы и все так же бешено понесся в сторону Актушей, Олег и Лариска еще долго слышали его клокочуще-злое, захлебывающееся бормотанье.
До околицы они прошагали молча. То и дело дорогу им перебегали бездомные кошки. Можно было подумать, что в Усолье открыли кошачий питомник. А когда вышли на безлюдное шоссе, тянувшееся в сторону Ульяновска, в дневное время всегда оживленное и шумное, Лариска сказала:
— Не пойти ли нам лугами? Вдоль Светлужки?
И, не дожидаясь согласия Олега, нагнулась и сняла с ног туфельки.
Олег пожал плечами.
— Как хочешь. Только по шоссе короче…
— А! — беспечно тряхнула кудрявой головой Лариска и засмеялась. Засмеялась впервые за весь вечер. — Куда ни шла ноченька!
Она сбежала с шоссе на лужайку и весело запрыгала, держа над головой свои невесомые туфельки, в сумеречной загустевшей сини наступившей ночи похожие на смирных диковинных птиц.
Вдруг стало весело и Олегу. Он тоже разулся, тоже сбежал на лужок и подхватил Лариску. И они закружились в вальсе. Обычно большой, неуклюжий Олег робел на танцевальных вечерах в клубе, то и дело опасаясь, как бы не толкнуть кого локтем или не наступить кому на ногу. Сейчас же он сам был поражен той легкостью, с какой выделывал эти безумно сложные, по его мнению, па.
Вдруг из-за горного кряжа Сокских гор выкатил огромный «ЗИЛ», полоснув танцующих острым лезвием искрящегося света. Олег и Лариска смутились, сбились с такта.
— Бежим! — шепнула, приподнимаясь на цыпочки, Лариска.
Загораясь озорством девушки, Олег схватил ее за руку, и они побежали, побежали через скошенный луг к Светлужке, окутанной клубившимся туманцем.
На песчаном холме, врезающемся острым мысом в луговую низину, запыхавшаяся Лариска остановилась у приземистой сосны, в вершине которой запутались две лучистые звездочки. Прижалась спиной к шероховатой коре и закрыла глаза.
А Олег сел у нее в ногах на прохладной, совсем бесцветный песок, усыпанный ощерившимися шишками. Обняв руками ноги, он уперся подбородком о колени, спрашивая себя: «Мог ли я еще на той неделе мечтать о таком вечере? Не раз и не два приглашал Лариску и в кино, и на прогулки, а она все отнекивалась: то некогда, то недосуг. А вот нынче»…
Как бы очнувшись от забытья, Лариска легко так вздохнула и, опуская на голову Олега горячую ладонь, спросила вкрадчиво:
— Ты не спишь?
— Нет, что ты! — с невольной порывистостью проговорил Олег, в то же время боясь пошевелиться. Он просидел бы так всю ночь, лишь бы Лариска не убирала с его головы своей волнующей руки. Сердце то совсем замирало в груди Олега, то начинало колотиться так бешено, что он пугался: не слышит ли Лариска?
— Посмотри в низину, — продолжала она. — Видишь лошадей?.. Будто они плывут, правда?
И, сняв с головы Олега руку, повела ею влево. Олег неохотно посмотрел в ту сторону.
На лугу паслись лошади. Одни из них не спеша щипали траву, другие спали, понурив головы. Чуть подальше от табуна, у стога, стояли рядышком еще две лошадки. Одна из них дремала, доверчиво положив голову на шею другой. Зыбкие космы тумана путались у лошадей в ногах, и отсюда, с мыса, казалось: табун неслышно плывет по молочной реке.
— Правда, здорово? — переспросила Лариска.
— Ага, — кивнул Олег. И добавил: — Садись. Удобный мысок. Все как на ладони.
Помешкав, Лариска опустилась рядом с Олегом. Обтерла от песка ступни ног, надела туфли. Сказала:
— На этом лугу девчонкой журавушек я видела. Стая заночевала. Мы тогда с отцом от тетки из Орловки возвращались да припозднились. А они, журавушки, на ночлег устроились. Начало апреля было, Светлужку еще синий лед крыл, а они уж на север торопились, весну на крыльях несли. Преогромнейшая стая — весь луг заняла, а посреди на бугорке — старшой. Стоял на одной ноге и зорко-зорко во все стороны смотрел. Отец, помню, сказал: вторую ногу он для того поджал, чтобы…
Внезапно Лариска обернулась назад и с приглушенным вскриком: «Ой, кто там?» качнулась к Олегу, ища у него защиты.
Вскочив на ноги, Олег увидел большого старого лося. Шагах в пяти от сосны стоял он, косматый и бурый, высоко вскинув голову. Много раз приходилось Олегу видеть лосей — и в лесу, и в лугах, но так близко — впервые.
— Ты чего? — как можно тверже проговорил он, глядя на гордого великана, сильно напружинившего все мускулы. — На водопой собрался? Ну, так и шагай своей дорогой!
Лось постоял, постоял, подумал, подумал, а потом, раздувая чуткие ноздри, фыркнул, мотнул головой. И, выбрасывая вперед длинные тонкие ноги в светлых подпалинах, стремительно пронесся мимо Олега и Лариски, обдавая их и горячим дыханием, и брызгами песка.
Махнув с мыса вниз, лось перешел на шаг. Он пересек наискосок луг и вскоре скрылся в прибрежном мелколесье.
— Ой, и напугал же он меня! — приходя в себя, призналась Лариска. — Такой большой и страшный.
— Ничуть и не страшный, это тебе просто так… почудилось, — успокоил Олег, снова опускаясь рядом с девушкой. Ему показалось, что Лариска дрожит. Он снял пиджак и заботливо укрыл девушку.
— Спасибо, — кивнула она.
Набежавший откуда-то ветришко прошелся ощупью по сосновым веткам, и на Олега с Лариской повеяло сухим смолистым теплом.
Не то филин, не то другая какая-то птица, пролетев мимо, отвесно упала в мглистую темь низины. Некоторое время над Петрушиным колком, задевая вершины деревьев, пасся молодой худосочный месяц. Он скрылся так же неприметно, как и появился. И немотно тихая — не светлая, и не темная — июньская ночка, поражавшая своей неземной прозрачностью, боясь скорого рассвета, щедро оделила луга тяжелой, как ртуть, росой.