«Иные чудаки в отпуск непременно в Крым али на Кавказ отправляются, — усмехнулся про себя Олег, глядя поверх лошадиной головы на Жигули, — а нашей, тутошней, красоты не видят. Смехота, да и только!»
И сердце у него вдруг переполнилось такой необъяснимой окрыляющей радостью, что захотелось или обнять всю эту родную с пеленок землю, или загорланить старинную — самую любимую песню матери, песню удалую, разбойничью:
Еще как-то нам, ребята, пройти?
Астраханско славно царство пройдем с вечера,
А Саратовску губерню на белой зорьке.
Мы Самаре-городочку не поклонимся,
В Жигулевских горах мы остановимся.
…Олег первым заметил сероватое облачко на дороге. Облачко круглилось, росло, точно снежный ком.
— Грузовик катит, — сказал Олег, не поворачивай головы к дяде Кириллу, скрутившему себе новую цигарку.
Кузнец промолчал. Мало ли за день пронесется по шоссейке разных машин. Попробуй, пересчитай! Но некоторое время спустя, вытягивая шею и глядя упрямо вперед на приближающийся грузовик, нагруженный выше кабины сеном, дядя Кирилл недоуменно пробурчал:
— Какие ж это головы сенцо-то турятся разбазарить?
Миг-другой и Олег пристально всматривался вперед. Неожиданно он выхватил из Кирилловых рук вожжи и, понукая кобылку, развернул повозку поперек дороги.
— Баламут, под ребро тебя дышлом! — закричал встревоженно кузнец, пытаясь вырвать у Олега вожжи. — Под машину хочешь угодить?
— Не трожь! — увертываясь от кузнеца, взревел Олег. — Разуй глаза… Тишка в кабине… Волобуевский племяш! Неладным тут пахнет!
Машина приближалась, и шофер принялся настойчиво сигналить, требуя убираться с дороги.
— Стой! — зыкнул Олег, выпрыгивая из повозки. Он встал посреди шоссе, широко раздвинув свои длиннущие ноги, и теперь, казалось, никакая сила не сдвинет с места этого упрямого, своевольного парня.
Пронзительно скрипя тормозами, грузовик замедлил ход. Остановился он всего в нескольких шагах от не моргнувшего глазом Олега, обдавая его волной горячей, угарной пыли.
— Растуды вашу мать, вы чего озорничаете? — заорал бешено шофер, высовываясь по плечи из кабины. Большие потемневшие глаза его недобро сверкали. — В милицию захотели?
— Остынь малость, — спокойно проговорил дядя Кирилл. Твердо поставил на железную приступку ногу и так же спокойно спросил: — Куда наше сено волокете?
Сбавляя прыть, шофер угрюмо проворчал:
— Его вон спрашивайте. Мое дело маленькое.
Заметно побледневший Тишка, все еще пытаясь храбриться, набросился на Олега:
— Ты, Плугарь, давно бандитизмом на большой дороге занимаешься? Видать, маловато тебя в кутузке держали! Еще захотел, баламут непутевый?
Тоже бледнея, Олег тяжело, снизу вверх, посмотрел на Тишку. Их разделяла всего-навсего железная дверца. Вначале могло показаться: сейчас рванет Олег эту дверцу, схватит Тишку за ворот отутюженной гимнастерки и выволочет его на пыльную дорогу. И в кровь измордует гладкого, лупоглазого малого. Но Олег сдержался, пряча за спину набрякшие тяжестью кулачищи.
Тишка же, не выдержав его испепеляющего взгляда, отвернулся. Обращаясь к кузнецу, он, заикаясь, заюлил:
— Кирилл Силаич! У меня разрешение правления. Я… я не самовольно. Сено для нужд се-сельпо…
— Бумажку кажи, — потребовал дядя Кирилл.
— Один момент. Я… я сейчас, — Тишка зашарил по карманам дрожащими пальцами, — Где же она… Эх, растяпа! Дома, видать, у мамаши оставил… Да вы, Кирилл Силаич, можете с дороги прямехонько к нам завернуть. Вспомнил: на кухонном столе забыл бумаженцию. Член правления Волобуев ее подписал.
Сухопарый кузнец потемнел лицом. Сдвинув на затылок насквозь промасленную кепчонку, он с презрительной беспощадностью протянул:
— Со-опля! Уворовать… и то путем не смогли со своим дядей!
Сплюнул под ноги. Распорядился:
— Садись, Олег, в кабину. Тишка пущай ко мне в таратайку лезет. А ты, миляга, прямиком к сельсовету гони своего скакуна. Мы за вами поспешать будем.
XV
Из-за о-остра-ава-а на стре-эжень,
На-а пра-остор-р р-речно-ой волны, —
вдруг заорал что есть мочи Олег, приглашая взглядом парней и девок, тесно сидевших вокруг стола, подхватить удалую. И песню подхватило сразу несколько голосов:
Вы-ыплыва-али ра-распи-исные
Сте-эньки… Стеньки Ра-азина-а челны…
Но Олег, забыв уже про песню, полез целоваться с виновником торжества — самым закадычным другом детства чубатым Пашкой Емелиным, прикатившим нежданно-негаданно в отпуск из далекой Сибири.
— Пашка, ты мне друг али не друг? — обнимая широко раздавшегося в плечах краснощекого здоровяка, вопрошал Олег. — Скажи че-честно: друг али не друг?
— Самый наипервейший! Во-о какой ты мне друг! — И Пашка, тоже изрядно захмелевший, облобызал троекратно Олега в мокрые губы. А потом тряхнул черночубой головой, тряхнул отчаянно и загорланил на всю горницу:
Из-за о-острова-а на стре-эжень…
Олег всхлипнул от переполнивших его душу радостных чувств. Никому не известный раньше Пашка Емелин, одногодок Олега, в прошлом году уехавший по комсомольской путевке чуть ли не на край света, теперь прославленный на всю трассу Абакан — Тайшет передовик-путеец!
И опять обнимая горячо своего Пашку, Олег загудел ему в лицо:
— А меня, др-руг Па-аша, возьмут на трассу? А?
На зубах Пашки похрустывал пупырчатый огурчик.
— Запросто! — кивнул он и потянулся за пирожком с ливером, — Со мной — за-апросто!
— Да-даже без путевки? — не отставал Олег. — И без путевки возьмут?
— Мигом оформим! — Пашка покровительственно похлопал Олега по спине. — Главное — готовь чемодан. Через недельку вместе укатим!
И сунул Олегу в рот надкусанный пирожок.
Кто-то из парней насмешливо прокричал:
— Не-е, мы своего героя не отпустим! Ты, Павел, знаешь, чего нынче днем Плугарь отчубучил? Тишку с ворованным сеном задержал!
Олег протестующе замахал руками:
— Не один я! Мы с дядей Кириллом… мы с ним субчика заарканили!
Вдруг сидевший по другую сторону стола чубатый большелобый детина в косоворотке постучал вилкой по граненой рюмке, требуя тишины.
Глянув на чубатого, Олег дурашливо ахнул:
— Ты, комсомольский секретарь… откуда ты тут взялся? С неба упал?
— Помолчи, погремушка! — поморщился тот. И, обращаясь к ребятам и девчатам, сидевшим за столом, так же спокойно, не повышая голоса, сказал: — Завтра открытое комсомольское собрание созываем. Попросим председателя выступить… о ходе сенокоса и подготовке к уборке. Поставим ребром вопрос о Волобуеве… Не забудем и тебя, безработная единица. — Чубатый строго посмотрел на Олега. — Так что не очень-то геройствуй.
— Не боюсь! — с отчаянной лихостью выкрикнул Олег. Вскочил и, выбивая ногами чечетку, посыпал скороговоркой:
Мою милую венчали,
Я под лавкою лежал…
Не сразу остановила Олега мать Пашки — тихая, неприметная тетка Мариша с темным ликом скорбной великомученицы.
— Олег! Да постой ты, Олег!.. Я чтой-то сказать тебе хочу.
Пригнула его непослушную голову, зашептала тревожно на ухо.
Остолбенел Олег. А потом бросился из горницы вон. Ему навстречу шла Клаша — замужняя сестра Пашки, неся огромное блюдо с янтарно-розовеющим поросенком, украшенным бумажными цветами. Клаша не успела посторониться, и Олег вышиб у нее из рук глиняное блюдо.
Не оглядываясь на поднявшийся в горнице гвалт, Олег выбежал в сени, распахнул во двор тесовую дверь.
Над Актушами уже властвовала ночь. Такая по-осеннему черная, густая нависла темь, что ее, думалось, можно было резать ножом, как студень.
— Кто тут… меня кликал? — спросил Олег, не узнавая своего голоса.
Откуда-то сбоку, из-за сеней, он услышал шепот:
— Подойди сюда… это я, Олег.
— Лариска! — вскричал ошалело Олег и спрыгнул с высокого крыльца на землю. — Где ты, Ларис?
Кто-то прикрыл ему ладонью рот.
— Молчи! И шагай за мной.
На заднем дворе, у коровника, остановились. На Лариске был тонкий, шуршащий плащик. Тяжелый платок низко спускался на лоб.
— Ларис, ты ли это? — все еще не веря случившемуся, спросил Олег.
Взяв его за отвороты пиджака, Лариска горячо зашептала:
— Не ночуй, Олег, нынче у себя на сеновале… Я тебя… Я тебя очень прошу: оставайся до утра у Павлика. Поостерегись!
Весь хмель с Олега как рукой сняло.
— Ты говоришь… поостеречься? Мне? — растерянно пробормотал он, ничего не донимая, — Что с тобой, Лариса?
Приподнявшись на цыпочки, Лариска едва не коснулась губами Олегова подбородка.
— А ты слушай! Волобуев со своим племяшом Тишкой… они проучить тебя собираются. Сонькин Вася протокол на них составил и, может, завтра в район отправит, а они нынче ночью… отомстить тебе собираются.
И Лариска, отпустив Олега, толкнула его в грудь:
— Заночуй здесь, Олег!
Накрапывало. Какое-то время Олег стоял окаменело. Лариске показалось — минула вечность. Но вот Олег жадно хватнул раскрытым ртом воздух и, поводя пятерней по мокрому лицу, моляще, еле сдерживая душившие его слезы, прерывисто прошептал:
— Спасибо тебе, Ларис, Я… я не из пугливого десятка. Но я никогда этого не забуду. Дай только мне… хоть руку свою, Ларис…
А когда она, чуть помедлив, протянула Олегу холодную свою руку, пахнущую и дождем, и ландышами, он поднес ее к дрожащим губам. И, совсем неожиданно для Лариски, поцеловал.
ДАШУРАПовесть
Бывают такие редкие, особенные натуры, которые приходят в мир, не ведая зачем, и уходят из жизни, так ничего и не поняв. Жизнь всегда, до последней минуты, представляется им бесконечно прекрасной, настоящей страной чудес, и если бы они могли только в изумлении бродить по ней, она была бы для них не хуже рая.