В Саратове одна жалостливая женщина, буфетчица, временно пристроила Дашуру в рабочую столовку мойщицей посуды. Она же, эта Надежда Ивановна, уступила Дашуре и угол в своей комнате.
В конце июня, поднакопив малость деньжат, Дашура пароходом отправилась в знойную, пыльную Астрахань. В дороге начались схватки. Раз ночью было так плохо, что она подумала, кусая губы: «Видно, последние мои минутки настали». А к утру стало получше, и Дашура не только благополучно до Астрахани доехала, но и разыскала Осетровку — рыбачье село на берегу широкой протоки, одной из многочисленных проток в дельте Волги.
В Осетровке ее ждал страшный удар. Оказалось, что ни на судоремонтном заводе, ни в местном рыбацком колхозе и знать не знали Егора Томилина. Здесь просто-напросто никогда не появлялся такой парень.
Сходил вечер, мглисто-пепельный, удручающе-душный, а измученной, сморенной усталостью и жарой Дашуре негде было даже переночевать. Один пожилой мужчина в засаленной спецовке и посоветовал Дашуре пойти в дом для заезжих. Часа два, а может и все три, плелась Дашура до стоявшего на отшибе от села старого купеческого особняка, дряхлеющего год от году.
То и дело она отдыхала. Садилась на все встречные по дороге скамейки.
Какая-то скрюченная бабка, стоя у раскрытых ворот, долго глядела на Дашуру из-под черной, иссохшейся руки. А потом прошамкала, обращаясь к внучке, державшейся за ее юбку:
— Запоминай, Маринка, запоминай!.. Наградил, паскудник, наследником, а она, горемычная, теперь майся!
Прехорошенькая шестилетняя девчушка, хлопая испуганно длиннущими загнутыми ресницами, прижалась к бабке, ничего не понимая. А та все твердила:
— Запоминай, касатка! И в девках, упаси владычица, берегись такого страму!
Во дворе дома для заезжих Дашура встретила немолодую высокую женщину, ни толстую и ни худую. Густые, сросшиеся у переносья брови придавали ее и без того угрюмому лицу суровую неприступность.
Дашура не успела даже разомкнуть искусанные в кровь спекшиеся губы, как женщина, ровно угадав, в каком бедственном положении находится пришлая неизвестно откуда девушка с провалившимися глазами, бросилась к ней навстречу, по-бабьи причитая:
— Ах, родная моя ласточка, да как это ты допрыгала досюда? Ну, пойдем, пойдем в мои палаты, я тебя на постельку уложу, а потом чайком… Узелок-то мне давай, я его сама понесу. Тихохонько шагай, тихохонько… а потом чайком угощу.
Наутро Дашура родила мальчика. И Васса Архиповна, совсем незнакомая до вчерашнего дня женщина, такая с виду суровая, стала для Дашуры второй матерью.
Год прожили они втроем в тесной боковушке Архиповны, один простенок которой был оклеен облигациями. Во время минувшей войны женщина эта потеряла и мужа и детей — двух сыновей и дочь, исплакав о них все слезы, и сейчас как бы заново начинала жить, нежно заботясь о Дашуре и ее здоровущем малыше. Оправившись от родов, Дашура устроилась работать в столовую сельпо. Когда же Вассу Архиповну выписал к себе в Ленинград одинокий племянник, офицер флота, она уговорила Дашуру заступить на ее место «управительницей» заезжего дома.
В первые месяцы после родов Дашура раз пять писала в Тепленькое Нюсе, сестре Егора. Но та не ответила ни на одно письмо. И Дашура перестала писать. Иногда она наводила справки у заезжих с Каспия рыбаков: не встречался ли им случайно чернявый парень, Томилин по фамилии? «Нет, нет, говорили мужики, что-то такого не помним. Вот Тамарова Петьку из Икряного, краснорожего пройдохистого мазурика, знаем. Томилина… нет, не встречали».
Глава седьмая
Наконец-то Дашура приневолила себя встать.
«Экая башка неразумная, — обругала она себя, не попадая зуб на зуб. — Расселась, будто летом. А он, март, свое ой-ёй как берет!»
Заходя во двор, она услышала веселые, хмельные голоса, доносившиеся из дому. То и дело хохотала Астра.
«Уж не заявился ли ее общипанный седовласый королевич?» — подумала Дашура, закрывая калитку на завертышек.
Окно в «гостиной» было задернуто белесенькой занавеской — небрежно, наискось, и она, проходя по дорожке, ничего в нем не увидела.
И вдруг часто-часто заколотилось в груди сердце, охваченное щемящей тоской, а земля — или это лишь показалось? — накренилась и поползла, поползла из-под ног. Чтобы не упасть, Дашура схватилась одной рукой за столбик, придерживающий навес над крыльцом, а другой прикрыла глаза.
«Прозябла до печенок, вот и забарахлил организм, — успокоила она себя. — Проверю сейчас, кто там еще из новых постояльцев появился, и в постель. К утру все пройдет».
Но стоило войти в прихожую, как Дашура снова схватилась рукой за дверной косяк.
«Неужели… Егор там… в гостиной? — подумала она. — Или… или мне померещился его голос?»
Дверь в «гостиную» была полуприкрыта, и опять Дашура не могла видеть веселой компании за столом, зато сейчас слышно было все: и беспорядочный галдеж, и звяканье посуды.
— Досказывай, голова, досказывай… э-это самое… дальнейшее течение обстоятельств, — заговорил тут громко Бронислав Вадимыч, как-то противно гнусаво, с язвительной насмешливостью. — Ну, вытащил ты из горящего самосвала шофера, ну, отвез его в больницу… А как же ты опосля, щучья твоя голова, за решетку ухитрился попасть? У нас за геройские поступки… кхе-кхе… возносят и награждают! А тебя — в тюрьму!
Визгливо, по-лисьи тявкнула пьяненькая Астра:
— Дядечка, перестаньте хрюкать! Дайте человека послушать.
Тот, к кому обращался Бронислав Вадимыч, ответил не сразу. Видимо, он вначале выпил чего-то крепкого, потому что крякнул по-мужски, от души крякнул.
Дашура ждала, ждала и боялась того мига, когда заговорит о н.
— Я сам… даже когда туда попал… не сразу поверил, что со мной не шутят, — с трудом выдавливая из себя каждое слово, сказал тихо, простуженным голосом, так похожим и так не похожим на голос Егора, неизвестный мужчина. — Ведь он что сделал, этот гад Мирзоев, ни дна бы ему, ни покрышки?! Ему не захотелось за сгоревшую машину монеты из собственного кармана выкладывать, вот он, опамятовавшись после аварии, и в суд на меня подал: будто я ему дорогу подсек. — Помолчал. И вдруг весело — Егор, да и только! — спросил: — А не опрокинуть ли нам еще по одной? Поддадим! На все гроши, какие у меня нашлись, зелья и закуски купил. Еще там дал слово себе: выйду на волю, и где бы ни остановился ночевать — непременно людям угощенье поставлю. Ну, и Осетровка эта самая оказалась первым населенным пунктом на моем пути.
Опять захихикал по-бабьи Бронислав Вадимыч, похоже, совсем захмелевший от дарового угощения:
— Не бахвалься, голова, э-э… а правду, правду данной ситуации опиши. Мы не потерпим поклепа на… э-э… на правосудие наше!
— Иди-ка ты, фигура, подальше со своим правосудием! — взорвался тут новый пришелец. — Правосудие — правосудием, а судьи и следователи… тоже человеки! Я в стройконторе ишачил, а Мирзоев на рыбзаводе. Да к тому же у него директор брат родной. Братец-то директор и нанял наторелого адвоката… А икорки зернистой да осетринки свежей кто не хочет? У кого губа дура? У тебя, что ли? Ну, и то-то! За меня заступались: и шоферы, и начальство стройки, и к тому же профсоюз.
«Егор! Ну, он самый, мой Егор! «Губа не дура» — его любимая присказка, — думала лихорадочно Дашура, все еще стоя у двери. — Все-таки не зря… не зря я пять лет здесь куковала. Вот и заявился бесшабашный мой… »
И снова заговорил он — но уже другим, ненавистным Дашуре голосом, так не похожим на голос того, ее, Егора:
— Осушим, кисуля? За твои многообещающие глазки!
— О’кей! — захохотала Астра.
А в следующую минуту он запел:
Белую розу, белую розу,
Белую розу решил сорвать тут я.
— К чертям твою па-анихиду! — рявкнул вдруг Бронислав Вадимыч. — Другую — веселую — давайте!
— Я кого просила не хрюкать? — повысила голос Астра. — Смотрите же у меня!
Но толстяк не унимался, он все еще плаксиво хорохорился:
— Я… а я что — не могу? Я… Я сам сейчас поставлю вам угощенье. Во-о они, денежки! У меня их много. Пра, много!
«Так они и драку, чего доброго, затеют, и Михаила Капитоныча разбудят… а он, болезный, до ужастей устал с дороги», — забеспокоилась Дашура.
Если бы другой был случай, она влетела бы в «гостиную», отволокла бы этого Бронислава, рыхлого тюленя, на его койку, а остальным приказала бы закругляться. Но сейчас… Дашура стояла ни живая и ни мертвая, все гадая: Егор или не Егор сидит в «гостиной»?
Бронислав Вадимыч затих, и опять запел тот:
Белую розу, белую розу,
Белую розу любил всего два дня.
Белая роза, белая роза,
Белая роза завяла навсегда…
— Грандиозно! — с неистовой пылкостью воскликнула Астра, бешено хлопая в ладони.
Здесь-то и случилось самое непредвиденное. Как ни готовилась Дашура к встрече с Егором, как ни желала она воем своим исстрадавшимся сердцем увидеть его, она не предполагала, что встреча эта произойдет вот сейчас и так обыденно просто.
Распахнулась вдруг дверь из «гостиной», и в прихожую вошел, слегка шаркая правой ногой, Егор, — невероятно худущий, отчего он казался еще выше, чем был на самом деле.
— Вы, наверное, мать-хозяйка в этом заведении? — спросил он, сразу заметив растерявшуюся Дашуру, не успевшую убежать к себе в комнату.
У Дашуры занялся дух.
А Егор еще раз, более внимательно глянул ей в лицо.
— Дашура?.. Ты ли это? — почему-то шепотом спросил он немного погодя. — Или я ошибаюсь?
Беря себя в руки, Дашура тоже негромко сказала:
— Нет… Нет, Егор, ты не ошибся.
Она попыталась улыбнуться, но не смогла. Из глаз брызнули слезы — помимо ее воли. И как бы оправдываясь, она виновато добавила:
— Это с ветру у меня… На почту ходила, а с Волги…
— Как ты сюда попала? — теперь Егор совсем близко подошел к ней. — Я тебя искал. Ну, после того, когда я в отпуск в Тепленькое приезжал… после того, что между нами было. Месяцев через пять, должно быть, я письмо для тебя на сестру посылал. — Он помолчал. — Я тогда в Махачкале… и с работой, и с жильем неплохо устроился. Ну, и хотел, чтобы ты приехала, а сестра…