— Эх, и ба-аламут же ты, парень! Право слово, баламут!
Так с тех пор и приклеилась к Олегу прочно эта обидная кличка.
На весеннем севе молодой тракторист работал старательно. И, подводя итоги сева на общеколхозном собрании, председатель назвал Олега Плугарева передовиком, «отрадным кадром подрастающей смены».
А над этим самым «кадром», над разнесчастной Олеговой головушкой уже нависала новая беда.
Раз как-то поздним майским вечером возвращался Олег на своем ЧТЗ с нефтебазы из Подгорной, волоча на прицепе фургон с бочками горючего. В Подгорной, ровно на грех, встретил он Кольку Балалайкина, однокашника по курсам. Ну, и раздавили дружки на двоих «пузырек».
В ночь перед поездкой на нефтебазу Олегу не пришлось и часу соснуть. А тут еще эта выпивка натощак, без закуски… И развезло парня в дороге!
Чтобы не задремать за рулем, Олег горланил песни. Горланил, какие на ум приходили: и веселые, и грустные, и даже тюремные.
«Главное, Плугарев, не моги клевать носом! — поучал себя Олег. — Ни минуточки не моги! Аховые у нас тут дороги. Ежели в овраг съерашится сам дьявол, и он, шельма, скоро не вылезет!»
Перед самым селом Олега все-таки сморил сон. И случилось то, чего он больше всего боялся: никем не управляемый трактор заехал в овраг. А тяжелый фургон, сорвавшись с прицепа, перевернулся. Одна бочка с соляркой ухнулась в болото, и ее потом еле вытащили из трясины…
Над ухом увивался, надоедливо гудя, шмель. Он-то и помог Олегу избавиться от неприятных, чего греха таить, воспоминаний.
«Таким путем и попал я, в наказанье потомкам, в бесштанную эту бригаду! — вздохнул Олег. Приподняв чуть голову, он махнул нехотя рукой, отгоняя от себя полосатого взъерошенного шмеля. — Уж иные каркать принялись: «Пропащий тип! Ничего-то путного из этой ходячей каланчи не получится!»
Еще раз затаенно вздохнув, Олег сорвал травинку. Повертел-повертел тонкий стебелек между пальцами и, назло Соньке, делая вид, будто он не замечает ее откровенных взглядов, пощекотал Верочке голую лодыжку.
Дернув ногой, Верочка оторвала взгляд от своей книжищи и строго-престрого посмотрела на Олега. А потом сказала, пожимая острыми плечиками:
— Удивляюсь!
— Чему же, малинка, ты удивляешься? — спросил Олег обольстительно ласково.
— Такой взрослый человек, и такой… — Верочка замялась, густо пунцовея.
— И такой глупый, да? — подсказал охотно Олег, с той же ласковостью заглядывая девчонке в глаза — совершенно белые от гнева.
— Отвяжись! Ну, чего липнешь к дитю? — вступилась за Верочку Сонька.
Не обращая никакого внимания на Сонькино замечание, Олег отеческим тоном посоветовал бедной Верочке:
— Зря портишь нервишки, малинка! Побереги, они тебе еще пригодятся в жизни. А то разобьешься вдребезги, и черепки не соберем! И скажи мне, как лучшему твоему другу, над чем ты потеешь? Сочинением современного гения увлеклась или гранит науки грызешь? В академию метишь?
— Некоторым тоже… тоже не мешало бы подучиться! — пропищала Верочка, закрываясь книгой.
— Хо-хо! — развеселился Олег. — Оказывается, наша Вера-несмеяна и коготки умеет показывать! Только учти, для ясности, малинка, с меня и восьмилетки предостаточно. В сфере огородно-бахчевой деятельности и эту премудрость девать некуда!
Все так же посмеиваясь добродушно, Олег вдруг с кошачьей проворностью выхватил из Верочкиных рук ее затрепанную «библию».
— А я-то думал… Ну, ну! Ну, и физики и лирики! — захохотал что есть мочи Олег, увертываясь от Верочки, кинувшейся на выручку своей книги. — Романчиком о героях в синих шинелях зачитывается наша детка!
Помучив малость девчонку, он вернул ей вконец растрепанную книжищу. И с подковыркой сказал надувшей губы Соньке:
— Смотри в оба, Сонь! Как бы Верунчик не втрескалась в твоего бравого орла… Глядишь, отобьет муженька! Не зря она книжками о милиции…
— Дурак! — выпалила, всхлипывая, Верочка. — Дурак ты дураком, баламут, и мозги наружу!
Выпалила и побежала к речке: косоплечая, тонконогая, жалкая какая-то.
Покосившись на шалаш, Сонька предостерегающе прошипела:
— И не совестно, непутевый? Девчонку до слез довел и радуешься? А ежели она тетке Поле пожалуется? Вытурят тебя и отсюда!
— Па-адумаешь! — процедил сквозь зубы Олег. — Оч-чень вы мне все нужны! Захочу…
Олег приготовился было бросить в лицо Соньке еще какие-то хлесткие, обжигающе обидные слова, но тут он заметил бригадиршу. И осекся, смолчал. Только губы его зло задрожали.
Могучая, дородная бригадирша, стоя спиной к старой иве, с трудом расчесывала гребенкой тяжелую свою косу, волнисто, словно лен, ниспадавшую до самого крестца.
— Приходи к нашей бане… как стемнеет! — уже совсем другим голосом прошептала Сонька, обдавая Олега жарким сиянием греховных своих глаз. И легко, ровно бесенок, вскочила на ноги.
— Много снов видели, Пелагея Сидоровна? — запела она журчаще, направляясь к бригадирше порхающей походкой. — А мы все разговорами занимались… Текущие мировые события обсуждали. И все такое прочее.
II
Олег остановился у зеркала. На него внимательно, пожалуй, даже излишне проницательно смотрел молодой человек в белой, старательно отутюженной сорочке с закатанными выше локтя рукавами, в модных черных брюках, тоже без единой морщинки, и черных узконосых полуботинках на тонкой кожаной подошве.
«Хорош наш барбос? Еще гитару с алым бантом через плечо, и готов молодец к атаке! Один лишь маленький пунктик под сомнением: приглянется ли этот молодец Лариске? Морда, прямо скажем, подкачала!.. Не серьезная она у меня какая-то. И поэтичности ни на грош: круглая, что тебе колесо тележное, а нос так и совсем никакой критики не выдерживает! Картошка картошкой! Д-да, физиономия без намека на поэтичность души. Одна карикатурная насмешка! А тут еще, придурок, подстригся». Эх, и волосы были! Кучерявые, белесовато-дымчатые. Столько расчесок поломал о дремучие эти кудри!
Олег тряхнул головой. Дернуло ж Леньку Шиткова слух распустить, будто в военкомате набирают ребят в училища. Спорол Олег горячку — оболванился, а военком и слушать их, горячих, не захотел: «Езжайте по домам, нечего зря баклуши бить! Надо будет — призовем!»
Олег больно дернул себя за жиденький вихор и отвернулся от зеркала. Вдруг чуть ли не со страхом подумал: «Уж не втюрился ли я по уши в Лариску… как в меня Сонька? Если не в шутку это у меня… что тогда со мной будет?»
В сенях кто-то громыхнул дверной щеколдой.
«Мать с фермы? — загадал Олег, напряженно прислушиваясь. — Схватить гитару и — в окно? А то опять заведет лекцию на моральные темы».
Свежий вечерний воздух колебал тюлевую штору, как бы дразня Олега: «А ну, чего тянешь? Окно распахнуто настежь, прыгай — и был таков!»
Но тут в сенях зазвенел, падая с лавки, железный ковш, и у Олега отлегло от сердца: посторонний кто-то.
Он вышел из горницы в заднюю половину, щелкнул выключателем. И с нескрываемой досадой крикнул, глядя в черный проем двери:
— Кого там несет?
Из темноты сеней — густой и мягкой — скрипуче проворчали:
— Разве эдак положено гостей встречать?
На пороге появился сгорбленный мужчина в сдвинутой набекрень соломенной шляпе, прикрываясь ладонью от резкого белого света стосвечовой лампочки, свисающей с потолка золотой грушей.
— Богато живут люди! Надо ж такие пузыри вешать! — теперь уж весело зачастил вошедший, обнажая крупную голову с апостольской лысиной. — Вечер добрый!
— Здрасте! — помедлив, неохотно уронил Олег. А про себя подумал: «И каким ветром занесло сюда вредного черта Волобуева? Чего ему еще от меня надо?»
После той, позорной для Олега, истории в конце мая не кто-нибудь другой, а вот он — Волобуев, бригадир второй полеводческой бригады, с пеной у рта требовал от председателя не только отстранения тракториста Плугарева от работы, но и незамедлительной отдачи его под суд. И вот сейчас, бесстыжая рожа, вваливается в чужой дом, как в свой собственный!
Пока Олег кипел, чертыхаясь в душе, костлявый, жилистый Волобуев не спеша повесил на крючок у двери прочерневшую от пыли и дождей шляпу, которую он носил по меньшей мере целое десятилетие. И, так же не спеша, приглаживая ладонями свалявшиеся клочья осивевших волос на висках и затылке, бодро продолжал:
— Гостей, молодой хозяин, надлежит в красный угол сажать! Не зря же наша волжская сторонушка с древлих времен хлебосольством славилась! На всю матушку Расею славилась!
— Проходите и садитесь. Разве я вам запрещаю? — сказал Олег как можно вежливее. — Вы, наверно, к матери? Но она еще не вернулась с фермы.
Волобуев озорновато засмеялся:
— Не-эт, голубь, я не к матушке. Я персонально к твоей личности пожаловал. Во-от как!
«Этого не хватало! — пронеслось в голове у Олега. — Мне уходить подоспела пора… и долго облезлый чертяка собирается гостевать?»
Все еще не сходя с места, он посмотрел в мутновато-льдистые глаза Волобуева с редкими белесыми ресницами, пытаясь угадать: под градусом бригадир или нет. Волобуев был человеком особенным: он всегда казался «под мухой», даже если день-другой и не выпивал.
Тем временем Волобуев прошел к столу у окна. Распахнув висевший мешком на его жидких плечах пиджак — той же неистребимой прочности, что и соломенная шляпа, он солидно расположился на стуле, положив перед собой недавно початую пачку «Беломора».
— Приземляйся! — кивком головы пригласил Волобуев Олега. — Потолкуем, как бывалые знакомые. Догадываюсь, зуб на меня имеешь, Плугарев. Но ты парень башковитый и должон уразуметь: не мог я по-другому. И ты на моем должностном положении, да, и ты, как правильной линии человек, тоже бы потребовал: отстранить от трактора Волобуева. И точка! А впрочем, не будем бередить старую болячку… Впереди у нас с тобой предстоит приятственный разговор.
Вытянув из надорванного края пачки беломорину, гость подвинул папиросы Олегу, неохотно присевшему на край табурета по ту сторону стола: