«Что она опять разглядывает?» — с волнением подумал он и посмотрел в ту сторону, куда глядела девушка.
И только сейчас он заметил наступившую в природе перемену.
Уже ничто не напоминало ни о свирепом, валившем с ног ветре, ни о зыбких пенных волнах, слегка качавших большой пароход. Можно было даже предположить, что затяжной, всем надоевшей плохой погоды никогда и не было.
Белесовато-серая муть неба расползалась, и в промоины с рваными краями засияла чистая, ясная голубизна. Думалось: хорошо, если бы проглянуло солнце — сколько дней о нем скучала земля! И оно на самом деле появилось, и появилось как-то сразу — такое большое, горячее, что Вадим даже на миг зажмурился.
Разрезая острым носом воду, по-осеннему загустевшую и маслянистую, пароход наискосок пересекал Волгу от лугового берега к правому, гористому. И чем ближе подходил он к беспорядочно разбросанным холмам правобережья, тем все чаще по воде проплывали опавшие листья березы, клена, орешника…
Вадим смотрел на синеющие горы с меловыми сверкающими плешинами, на тянувшиеся у их подножья деревья — багрянистые, желтые и кое-где еще зеленые, кем-то нарочно брошенные в огненно-золотое негреющее пламя, и улыбался, сам не зная чему.
На всю жизнь останутся у него в памяти и эти горы, отраженные в задумчиво-притихшей Волге, и необыкновенные, по-детски любопытные огромные глаза девушки, и ее тонкий прямой нос, чуть задетый бледными веснушками, и тяжелая копна всклокоченных ветром волос.
Девушка почувствовала на себе взгляд Вадима, повернула к нему лицо, видимо, собираясь что-то спросить, но тотчас смутилась.
— Правда, хорошо? — немного погодя сказала она и снова, смутившись, отвернулась.
Некоторое время они оба молчали, не спуская глаз с приближающихся гор.
— Вон эт-то обрыв! — неожиданно сказал Вадим и прищелкнул языком.
— Катерина, наверное, здесь бросилась в Волгу, — задумчиво обронила девушка.
— Какая Катерина?
— У Островского. — Помолчав, девушка спросила: — А церквушку видите?.. Вон между холмами?
Вадим кивнул головой. Среди берез, словно выкованных из золота, стояла старенькая белая церковь с куполом-луковицей.
— В этой церквушке писатель Скиталец в хоре пел, — заговорила снова девушка. — Ради заработка, конечно, когда не на что жить было.
— Скиталец? — усомнился Вадим: он никогда не слышал, что был такой писатель.
— Да. Петров-Скиталец. Они с Горьким в молодости дружили. А раз, когда Алексей Максимович в Самаре жил, они взяли и отправились путешествовать по Жигулевской кругосветке.
— Вы откуда это знаете?
Девушка внимательно поглядела на Вадима.
— Читала, — сказала она и тут же добавила: — А здесь все-таки прохладно.
— Прохладно, — поспешно согласился Вадим. — Давайте я загорожу вас от берега?.. А вас как зовут, между прочим?
— Лизой. — Девушка засмеялась. — А вас как, между прочим?
Он тоже рассмеялся.
— А меня Вадимом.
Разговаривая, они обогнули корму, потом очутились в коридоре, тянувшемся через весь верхний этаж, прошли его из конца в конец и уперлись в стеклянную дверь ресторана.
— Войдем? — предложил Вадим, снова робея и заливаясь краской. — Уж половина пятого: пора и обедать.
Он дрожащей рукой как-то не сразу распахнул легкую дверь, и Лиза увидела тяжелые складки накрахмаленных белых скатертей, возбужденные лица пассажиров, портрет благообразного седого старика в массивной дымчато-золоченой раме — вероятно, Тургенева: пароход носил его имя.
— Входите, — уже совсем неуверенно повторил Вадим.
Лиза испуганно захлопала ресницами и отступила назад.
— Что с вами? — спросил Вадим.
— Извините. Мне что-то не по себе. Там столько людей…
— Стоит ли на всех обращать внимание?
— Нет, — решительно заявила Лиза.
У двери с табличкой «Каюта № 33» Лиза остановилась. Она посмотрела Вадиму в глаза и негромко сказала:
— Идите, обедайте. Только не сердитесь на меня.
И, взявшись за ручку двери, добавила:
— Желаю вам счастливого пути. Мне ведь через два часа сходить.
— Уже сходить? Так быстро?
— Где же быстро? — сказала она и засмеялась. — Трое суток еду!
— А я думал… вы тоже, как и я, до Горького. Не повезло вам: все время была плохая погода…
— Что вы! А я довольна! Я за эти дни свою роль выучила.
— Вы — артистка?
— Не-ет! Я учетчица из леспромхоза. Это я так, от нечего делать в клубный драмкружок хожу. Собралась в отпуск в Саратов к бабушке, а наш худрук поручил мне разучить роль Катерины из «Грозы». А я приехала к себе на родину и забыла обо всем. До этого ли было!
И Лиза опять засмеялась.
— Ой, я совсем заболталась, — спохватилась она и отворила дверь. — Пойду собираться.
— Давайте помогу?
— Нет, что вы!
— Будете сходить на пристань… — Вадим облизал языком запекшиеся губы. — Я приду проводить?
Видимо, он смотрел на Лизу такими глазами, что она сказала:
— Ну, ладно, приходите… Ведь у меня никакого багажа… Но все равно приходите.
Лиза прикрыла за собой дверь, но Вадим не сразу тронулся с места.
Вдруг кто-то взял Вадима за локоть. Сбоку стоял «профессор», чуть пошатываясь на своих коротких ногах.
Он понимающе подмигнул, собираясь что-то сказать, но Вадим, чуть наклонив голову, пошел к себе в каюту. В коридоре первого класса тетя Феня мыла пол. Проходя мимо нее, Вадим нечаянно задел ногой за ведерко с горячей водой. Вода расплескалась, и Вадим, шлепая по луже, побрел дальше в глубь сумрачного коридора, еле освещенного оранжевой лампочкой.
Тетя Феня, бросив тряпицу, выпрямилась, схватилась руками за бока — напоминая своей воинственной позой Тараса Бульбу — и неодобрительно глянула вслед Вадиму.
Но Вадим ничего этого не видел.
Первое, что сделал Вадим, войдя в каюту, это открыл окно. И с какой-то непонятной ему еще пока неприязнью медленно огляделся вокруг.
На столике, около вентилятора, топорщилась засаленная колода карт, на полу под зеркалом, стояли пивные бутылки. Всюду — и на столике, и на бортике дивана-кровати — горстки пепла и окурки, окурки и горстки пепла.
— Культурненько, ничего не скажешь! — проворчал Вадим, усмехаясь. Он привалился спиной к косяку — точь-в-точь как утром — и устало закрыл глаза.
«Непонятное что-то творится с тобой, парень! — с раздражением подумал Вадим. — Обидел тетю Феню, обидел «профессора»… И вообще — ни на что бы глаза не глядели!»
Вадим махнул рукой и, пересиливая что-то в себе, направился к выходу.
На носу парохода, кажется, на том самом месте, где Вадим разговаривал с Лизой, он снова остановился.
Вдоль правобережья все еще по-прежнему тянулись вздыбленные горы, то тут, то там опаленные языкастым бездымным пламенем, солнце с той же добротой обогревало этот тихий осенний мир, но почему-то сейчас Вадиму уж не хотелось прищелкнуть языком: «Вот это — да!» Почему?
«Есть же люди… Лиза эта тоже, видно, из таких… все-то они замечают: и восходы, и закаты, и прочую красоту. А меня раньше никогда все это не трогало, — подумал Вадим, вздыхая. — Что у меня — глаза другие? Или я урод?»
Он проводил ладонью по гладким перилам сетчатого борта. И вдруг сжал руку в кулак. Крепко сжал.
«Эх, если б мне раньше… если б мне еще в техникуме Лиза эта самая встретилась!» — сказал он про себя и, подняв кулак, изо всей силы стукнул по зашатавшимся перилам.
…Оглашая окрестность протяжным басовитым гудком, «Тургенев» подвалил к небольшому кособокому дебаркадеру, стоящему у лесистого крутого берега.
На пристань сошла одна только Лиза, размахивая легким саквояжем. Молчаливо шедшего за ней Вадима задержал сердитый усатый матрос:
— А ты куда? Мостки убираем!
Вадим прижался к переборке пролета и, задрав вверх голову, смотрел на Лизу, остановившуюся у борта дебаркадера.
Не спуская глаз с улыбчивого лица девушки, он комкал в руках кепку, не в силах вымолвить слова. Он не слышал ни последнего гудка парохода, ни команды: «Отдать кормовую!» Вадим очнулся лишь в тот момент, когда пристань вместе с Лизой стала медленно уходить влево. Он хотел было броситься назад, чтобы в последний — совсем в последний раз — взглянуть на Лизу, но в этот миг девушка сама побежала вслед за отходившим пароходом. Она бежала вдоль борта дебаркадера и кричала:
— Вадим! Я томик Островского забыла в каюте… Слышите, книгу забыла. Пришлите мне по почте.
Вадим сложил рупором руки и тоже закричал:
— Куда? Куда высылать?
Из-под борта парохода вдруг со свистом и скрежетом стали вырываться струи горячего пара, и Лиза растаяла в белесой мгле.
— Лиза, где вы? — опять закричал Вадим. Но уже исчезли в густом удушливом облаке и пристань, и берег. И пароход, казалось, шел по бескрайнему морю, окутанный предательским туманом.
— Лиза! — еще раз в отчаянии прокричал Вадим.
— Ну, что ты разоряешься? — ворчливо сказал сердитый усатый матрос, не пустивший его на пристань. Теперь он глядел на Вадима подобревшими глазами. — Никуда твоя Лизавета не пропадет. Тут, в Белом Яре, друг дружку все наперечет знают… Будем обратно возвращаться, сойдешь на берег и разыщешь… Так-то вот, парень!
Когда облако пара растаяло и снова показался лесистый берег с еле приметным теперь дебаркадером, Вадим неистово замахал кепкой. Он махал и махал, как одержимый, будто на пристани его все еще могли видеть.
РЫЖАЯ КАТЬКА
Я терпеть не мог девчонок. Это честно, без всякого трепа. Некоторые наши мальчишки еще в восьмом стали увиваться вокруг легкомысленного пола. Ну, разные там записочки передавать вертихвосткам, провожать их после школы и прочие там трали-вали подпускать. А я ни-ни. Правда, был один случай, но об этом потом…
Особенно же я возненавидел девчонок минувшей осенью, когда мы в девятый пошли. После одного случая с моим другом Маратом Жеребцовым.
Как сейчас, помню: неделя прошла после занятий, ну, может, полторы, только не больше. Помню: едва кончились уроки, и я первым выскочил из класса, бросился по лестнице вниз сломя голову. Но в раздевалке меня остановил бледный Марат. Оказывается, он тоже сломя голову несся вслед за мной.