На, Франц!
Папа берет телеграмму и вскрывает ее. Смотрит на почтальона и вскрывает ее. Почтальон все еще стоит в дверях. Потом папа говорит:
Приезжает Альберт, на следующей неделе.
У мамы засветились глаза. Я вижу.
Приезжает с женой? — спрашивает почтальон.
Папа посмотрел на него. Папа глядит на почтальона в дверях и ничего не говорит. Мама наливает рюмочку. Почтальон выпивает, открывает рот. Мы смотрим на него. Мама иногда говорит, что никогда не знает, задышит ли почтальон снова, после рюмочки. Потом он начинает дышать. Всегда. Задышит, улыбнется и уйдет.
Папа садится. Смотрит на гондолу и сидит, с телеграммой в руке. Я все еще в углу и смотрю на него.
Я сижу за столом и накалываю макароны.
Хороши макаронники, да, Балерина? — говорит папа. Я смотрю на него. Я знаю, что у меня полный рот и что у меня по подбородку течет соус. Я знаю, я не чувствую, потому что перед этим мама мне дала капельки, чтобы я успокоилась, я ее видела. Я знаю, что не чувствую. Папа смотрит в тарелку. Потом я вижу, что за столом собрались и остальные тоже, что мы все, и я думаю, что у меня день рождения. Йосипина, Карло, папа, мама — все здесь. Я смотрю на них. Потом откладываю вилку с макаронами и беру его за ухо, Франца, он мой папа. Он ничего не говорит. Разрешает мне таскать себя за ухо и продолжает смотреть в тарелку с макаронами. Потом я беру Карло за руку и щипаю его. Сначала он отдергивает руку, а потом разрешает мне себя ущипнуть. И я смотрю на Йосипину. Сейчас я смотрю на нее и держу вилку в руке. Никто ничего не говорит. И мама тоже, она стоит позади меня и накалывает макароны из маленького сотейника. Я ее вижу. Мама любит макароны. Иногда она говорит: У-у-у, какие вкусненькие. И я смотрю на Йосипину. Она похожа на маму. У нее глаза как у мамы, как у Элизабеты. Йосипина, моя сестра.
Она разговаривает тихо. Мама говорит, что она разговаривает как воробышек, как те птички, которые спят в кроне каштана, ночью. И иногда, когда я лежу в кровати и смотрю в окно, за которым растет каштан, я думаю, что Йосипина тоже там с птицами, которые спят в его кроне.
И я смотрю на нее. Она мне улыбнулась и потом медленно накалывает макароны из тарелки. Мама рассказывает, что Йосипина образованная, что она учительница, но Джакомино велел, чтобы она оставалась дома, чтобы заботилась о детях. Бедная Йосипина, иногда говорит мама, когда мы вдвоем стоим у окна и смотрим туда, где маме было лучше всего в жизни. Уже в первый день после свадьбы Джакомино ее ударил. Йосипина плакала, говорит мама, потому что была счастлива, что вышла замуж за Джакомино, но он не знал, что она плачет из-за того, что счастлива, и ударил ее. Бедная Йосипина, говорит мама, потом она больше никогда не плакала. И я смотрю на нее. И я думаю, что уже долго ее не видела, или только один раз, когда Карло отвез меня к ней, потому что мама устала и потому что Элизабета болела. Я знаю, Карло возил меня к ней. Я вижу ее маленькую квартиру, Джакомино, который лежит на кровати без одежды и читает книгу. Я слышу Йосипину, как она говорит мне, что Джакомино уже несколько раз прочел эту книгу, потом я слышу, как она просит его, чтобы оделся, и потом я вижу, как он поднимается с кровати и что-то болтается у него между ног, пока он надевает на себя штаны. Потом я там, я знаю, у нее на кухне и со мной ее дети, два мальчика. Мама рассказывает, что им столько же лет, сколько и мне, что они мои двоюродные братья и что они никогда не приходят в гости. Мама говорит, что она бабушка и что было бы хорошо, если бы когда-нибудь к нам в гости пришли мои двоюродные братья.
Потом я знаю, что я одна, что нет Джакомино, который ночью стреляет в самолеты, что нет Йосипины, потому что она сказала, что пошла к часовщику погладить пару простыней. И я одна с моими двоюродными братьями. И я слышу, как они мне говорят, чтобы я пришла к ним в комнату, чтобы я легла на кровать. Потом я иду к ним в комнату и ложусь на кровать, и мои двоюродные братья ложатся рядом со мной, и потом они меня гладят. Я знаю, что они гладят мое лицо, и потом гладят мои руки, и потом гладят мои ноги, и потом я знаю, что у меня шумит в ушах, что я хотела бы что-то сказать, что я хотела бы что-то рассказать, и что я хотела бы встать на цыпочки, и запеть, и хотела бы слышать маму, как она поет вместе со мной, и я хотела бы быть с Иваном, который где-то далеко и ходит в школу, чтобы потом меня вылечить, и я вижу поле, вдруг я вижу его всё в сорняках, я вижу двоюродных братьев на поле, как они его топчут, и смеются, и говорят, что ее больше никогда не будет, картошки на поле, что будут расти только сорняки и что поле не сможет больше дышать. И потом я вижу дождь, как он падает на поле, на сорняки и на двоюродных братьев, которые смеются и говорят, что сорняки разрастутся еще сильнее, потому что после дождя засияет солнце, и будет тепло, и они еще больше вырастут, сорняки на поле, и я пою, громко-громко…
Чао, чао, бамбина! Ун бачо анкор
э пои пер семпре ти пердеро…
И потом я больше не у Йосипины. Потом я дома, как сейчас, на кухне, и только смотрю на нее, на Йосипину, как она накалывает макароны.
Вдруг мама говорит, что приедет Альберт из Австралии.
Приедет с синьориной, прибавляет папа и улыбается. Мама говорит, что мы должны их хорошо принять, что их не было дома двадцать пять лет и что мы должны всё забыть. Что было, то было, говорит мама и начинает убирать тарелки. Я сижу за столом и слушаю. И Карло отвечает, что не хочет видеть в доме курву, которая собрала целую казарму американцев, какое ему дело до одного хрена, который в нее влюбился.
Я не знаю, что такое курва, я не знаю, что такое казарма американцев, я не знаю, что такое один хрен, и я не знаю, что такое, если он в нее влюбился. Я чувствую тепло на лице, я хотела бы подняться и встать в углу на цыпочки и смотреть в окно на двор.
Потом папа тоже говорит, что было, то было. У Йосипины свет в глазах.
Мама рассказывает, что они с Альбертом друг друга очень любили и что она очень расстроилась, когда он уехал в Австралию. Я смотрю на Карло. Он выпивает стакан вина и глядит в тарелку.
В конце концов, прибавляет папа, если ты и получил работу, то потому, что Альберт уехал в Австралию! Потом Карло поднимает взгляд и тоже повторяет: Ну да, что было, то было. Сейчас я хочу встать, я хочу вытолкать его во двор, Карло! Пусть идет в лес, пусть работает, пусть купит краску, чтобы мы покрасили дом. Я чувствую мамины руки на своих плечах. Уже все хорошо, уже все хорошо, Балерина. Ты увидишь Альберта и потом все будет хорошо, произносит она. Потом я больше не думаю о том, чтобы вытолкать Карло во двор, и папа говорит, что нужно приготовить комнату. Что Альберт с синьориной будут спать в комнате, где спят они с мамой, и что сами они перейдут в мою комнату. Мы будем спать с Балериной, решает папа и смотрит на гондолу, которая всегда стоит на телевизоре, который называется Телефункен. Потом он еще говорит: Включи телевизор, посмотрим телегазету!
Йосипина включает телевизор, и потом мы смотрим телегазету.
Сейчас вечер. Мы с мамой стоим у окна, и она рассказывает, что лето, пусть окна будут открыты, что я услышу сверчков. Потом она говорит: Я правда очень рада, что приедет Альберт, — и отводит меня в кровать. И потом уходит, и закрывает дверь. Я лежу и слушаю сверчков. Я знаю, что потом я усну.
Папа пошел к цирюльнику, рассказывает мама, потому что сегодня приезжает Альберт из Австралии. Причесывает меня. Она надела на меня розовую юбку с бантиком, в которой я была на свой день рождения, когда-то. Я знаю, что это случилось тогда. Иван был еще здесь, и он сказал мне: С днем рожденья, Балерина, — и дал мне букет цветов. Я смотрела на него сверху вниз, потому что он был маленький, и у него торчали уши.
Мама тоже красиво причесана, и на ней праздничное платье, с красивым накрахмаленным воротничком. Карло поехал в аэропорт в Венецию на своей машине, которая не его. Мама сказала, чтобы Карло ехал за Альбертом в аэропорт, когда я стояла у окна, и все было синее, и двор тоже был синий, когда я смотрела на Карло, который уходил.
Еще немного, и они будут здесь, говорит мама и смотрит во двор через окно. Я стою у двери и смотрю на нее. Она смотрит в окно и ходит туда-сюда, туда-сюда. Потом говорит: Ага, Йосипина уже здесь…
Я вижу ее. Проходит через двор, входит в прихожую, заходит на кухню.
И Сречко тоже приедет, говорит мама Йосипине.
Хорошо, отвечает Йосипина и разувается. Она рассказывает, что туфли ей жмут, потому что новые. Я смотрю на нее. Она сидит за столом и гладит себе пальчики на ноге.
Потом мама говорит, что и Сречко тоже прибыл. Я не знаю, он ли это, я не знаю, Сречко ли это, мой двоюродный брат, как рассказывает мама, потому что его мама — Луция, сестра Франца, он мой папа.
Вечером, когда мы вдвоем стоим у окна, пока еще не наступила ночь, мама рассказывает, что она уже давно его не видела, Сречко, только Карло иногда встречается с ним и потом возвращается домой пьяным, прибавляет мама. Она смотрит на поле, на черешню и произносит: Наверняка он состарился, Сречко…
Мама говорит, что если человек стареет так, как она, то значит, скоро он отправится на небеса.
Только бы он никуда не запропастился, говорит мама потом и отводит меня в кровать.
Сейчас Сречко на кухне. Мама подходит к нему. Я вижу ее. Подходит к нему, обнимает и потом гладит по редким волосам. Он улыбается. Я вижу, что у него очень мало зубов.
Вот оно, приезжает наш австралиец, говорит он и кивает.
Мама улыбается. Я вижу, как она рада. Когда мама рада, я не боюсь. Все рады, потому что приезжает Альберт, и Йосипина, и Карло с папой, который все еще у цирюльника.
Мама рассказывает, что Альберт и Сречко друг друга очень любили. Что они вместе ловили рыбу в пруду, вместе катались на велосипеде, и куда шел один, туда же шел и второй.
Как бежит время, а, Сречко, говорит она и смотрит через окно во двор.
Сейчас к дому подходит папа. Мы все видим его за окном. Он во дворе. Остановился. Я вижу его затылок и соломенную шляпу. Заметно, что он подстригся, под шляпой, по затылку видно, что он подстригся. Когда папа стриженный, я чувствую, что мне хочется заплакать, как бы я хотела заплакать, как маленький мальчик, как Иван, когда идет в школу и когда его стригут перед праздниками. На праздник мы д