Она держит меня за руку и ведет на кухню. Мы поем. Ведет меня к стулу. Я сижу. Пою. Мама меня гладит по спине, поет со мной. Я не вижу ее лицо, только дверь вижу. Прихожую. Там нет света. Мама кладет на стол стопку бумаг. Она говорит, что это журнал, я могу его полистать. Доменика дель коррьере, называет его мама. Я знаю, так уже было. Доменика дель коррьере, произносит она, и потом я листаю. Она говорит, чтобы я посмотрела, что происходит в мире. И ты мне что-нибудь расскажешь, говорит она. Я листаю и пою. Теперь потише. Я рассматриваю лица. Женские, мужские. Я не знаю их. Никогда они еще не были у нас. Потом я уже больше не листаю. Оборачиваюсь к окну. Я вижу их во дворе. Все еще там. Смотрят в сторону кухни. Элизабета, Карло, Сречко, Луция, Иван. Йосипины нет. Знаю, что она убежала, что вышла за дверь еще раньше.
Вечером мы стоим с мамой у окна. За мной кровать. Я знаю, что мама отведет меня в кровать. Скоро. Сейчас мы здесь, у окна. Внизу двор, каштан, где спят птицы. Они уже собираются. Я вижу их. Вижу листья кроны, они шевелятся. Я смотрю за каштан, дальше. Мама говорит, что это луг, что потом холмы и потом горы. Мама говорит, что рядом с горами есть долина и что она родилась как раз там, в этой долине, которую я не вижу. Рядом с горами. Мама всегда рассказывает, когда мы стоим перед окном, и перед тем, как она отведет меня в постель. Видишь? Это Чавен, там рождается ветер, говорит она. И там, видишь? Это Ангельская гора, вон та, синяя, видишь? Вижу. Молчу.
Там мой самый прекрасный день, прибавляет она. Он остался там. Рано утром мы пошли с Элизабетой гулять. Прямо туда, на Ангельскую гору. И вдруг, говорит она, вдруг мы увидели луг, большой, огромный, конца которому не было видно. И луг был весь усыпан цветами. Все было белым, как снег… И потом мы ступали между цветами, я и Элизабета, и это было так замечательно, что я не могу тебе передать, рассказывает она. Потом мы собрали букет, большой букет… И было так замечательно, ужас как хорошо, так хорошо, что я не могу тебе описать.
Там мой день, говорит она и отводит меня в кровать. Я укладываюсь. Сегодня был твой день, Балерина. Засыпай и ни о чем не думай. На лице я чувствую ее руки. Я смотрю на нее, как она склоняется надо мной. Целует меня. За ней я вижу окно. Я знаю, что птицы уже спят, что я тоже засну и мне будут сниться сны. Мама говорит, что мне будут сниться сны и что все будет хорошо.
2.
Я описалась, сейчас. Я чувствую, что писаю. Мне холодно. Я не хочу открывать глаза, не хочу смотреть в окно. Я слышу шаги. Я знаю, что мама прикрывает дверь. Я в кровати. Я слышу, что она подходит ближе. Доброе утро, Балерина, говорит она. Нам надо переодеться, сегодня новый день. Знаю. Я хорошо знаю, что теперь новый день, потому что я пописала и потому что утро. Мама обтирает меня. Полотенцем. Оно грубое. Мне больно. Потом она надевает на меня носки. Я знаю, что теперь зима.
Вечером, когда мы с мамой стоим у окна, у каштана нет листьев и птицы больше там не спят. Она надевает мне носки, мама, и гладит мои пальчики. Ох, красавица моя, Балерина, говорит она, сейчас мы их намажем, как и каждый вечер, твои пальчики, ты знаешь. Иначе ты не сможешь больше танцевать, говорит она. Смотри, какие они, наверняка они у тебя болят. И гладит их мне. Пальчики. Ступни.
Сейчас я на кухне. Сижу за столом. Смотрю на дверь. Папа в прихожей, курит и смотрит на двор. Пепел у него летит на пол. Он стоит и смотрит. Мама крошит хлеб в чашку кофе передо мной. Я смотрю на кофе с молоком, смотрю на кусочки хлеба, как они в него падают. Хватаю ложку, черпаю. Втягиваю в себя. Жую и смотрю в прихожую. Папа смотрит на двор. Потом он берет шляпу с вешалки и надевает ее. Смотрится в зеркало, которое висит на гвозде. Тихо. Ничего не говорит. Не смотрит на меня. Из прихожей выходит во двор, я вижу его, он уходит. В бар, говорит мама. Я знаю, что к обеду он уже будет дома. Знаю, что я ухвачу его за ухо. Со всей силы буду держать. Сначала я буду в углу, на цыпочках. Я буду большая, потом будет обед. И я буду держать его за ухо, чтобы ему было больно, потом.
Слышу шаги. В дверях стоит женщина. Дышит, глубоко, часто. Вижу маму, она оглядывается. От печки к двери. Женщина не говорит, только дышит. Потом говорит, что позвонил Сречко. Говорит, что его маму сбила машина и теперь она в больнице.
Мама смотрит в окно на двор. Она смотрит не всегда. Иногда. Сейчас. Стол накрыт к обеду. Я стою в углу и смотрю на маму. Вижу ее плечи, волосы, убранные в пучок. Она не двигается, только смотрит в окно. Теперь Карло входит на кухню. Мама говорит. Была соседка только что, пришла сказать, что Луцию сбила машина. Отвезешь меня в Триест после обеда?
Я слушаю.
Да, говорит Карло. Как это случилось?
Не знаю. Сречко позвонил. Он сказал, что ее сбили. Карло садится к столу. Я вижу, как приближается папа. Сейчас он во дворе. Останавливается. Кашляет, потом входит.
Луцию сбили, говорит мама. Карло отвезет меня в Триест. Балерина тоже поедет со мной.
Я встаю на цыпочки в углу. Папа стоит в дверях. Ничего не говорит. Снимает пальто. Шляпу. Идет к окну. Я знаю, что он делает. Смотрит на термометр. Всего лишь десять, говорит он. Потом берет карандаш, который лежит на холодильнике. Карандаш всегда на холодильнике, и он его берет. Потом что-то записывает. Мама говорит, что он записывает градусы в календарь. Каждый день. Потом включает грундиг, слушает погоду. Я знаю. На этот раз мы все молчим. Иногда нет, потому что поем, но папа ничего не говорит. Выключает радио и зажигает лампочки на гондоле. И потом смотрит внутрь гондолы. И засыпает за столом.
Сейчас он сидит. Я тоже сижу. Карло смотрит на меня. Я знаю, что он был в лесу. Мама говорит, что он следит за лесом, чтобы его не срубили. Мама говорит, что он следит и за животными в лесу, чтобы их не убили.
Мама переодевает меня. Карло тоже переодевается. Папа на кухне. Спит, положив голову на стол и держась рукой за ухо. Я вижу его. Из прихожей. Мама надевает на меня юбку с бабочками. Потом пальто. Поедем проведать, как там тетя Луция, говорит она. Я смотрю на бабочек на юбке. Мама застегивает мне пальто. Я их больше не вижу.
Карло ведет машину. Мама говорит, что машина не его. Что она принадлежит государству, прибавляет мама. Я не знакома с государством. Он еще никогда не был у нас на кухне.
Я сижу рядом с Карло. Мама сидит позади меня. Я знаю. Она надела серую одежду, и на голове у нее платок. У меня юбка с бабочками. Карло не говорит. Мама тоже. Сейчас.
Я смотрю в пол. Прижимаю пальто к юбке, чтобы бабочки не разлетелись. Я вижу обломанные ветки. Я вижу листья. Сухо. На полу.
Потом я смотрю в окошко. Руками я хватаюсь за стекло. Дорога проваливается глубоко вниз. Я вижу дома, как они бегут. Люди на дороге бегут. Я их вижу, и потом я их больше не вижу. Они за мной, не знаю где. Потом я вижу других людей, другие дома. Я хотела бы встать на цыпочки. Не могу. Я бы запела. Слышу маму. Сейчас поет она. Совсем тихонечко. Потом произносит: Не бойся, Балерина. Мы не упадем… В Триесте все дороги такие… Мы наверху, а они в Триесте…
Карло говорит. Рассказывает, что в Триесте дома выстраиваются в ряд…
Потом очень быстро говорит мама: Посмотри, посмотри туда, видишь море… Ты его видишь, Балерина?
Я смотрю. Я вижу. Вижу синее поле. Как утро, когда приходит мама в комнату, и каштан во дворе весь в листьях.
Вдруг дома больше не бегут. Люди тоже не бегут. Карло говорит, что мы приехали, что тетя Луция в этом доме. Я смотрю на лица за стеклом. Они меня не видят. Никто на меня не смотрит. Карло открывает дверцу. Берет меня за руку. Выходи, Балерина, говорит он. Я стою перед высоким домом. Я не вижу ни крыши, ни каштана, ни двора. Мама берет меня за руку. Идем, Балерина, говорит она.
Карло открывает большую дверь. Он говорит, что она железная. Посмотрим сначала, дома ли Сречко, говорит он. Мы входим в дверь. Мама держит меня за руку. Света нет. Только там далеко я его вижу, свет. Но мы не идем дальше, к свету. Карло стучится в первую дверь. Здесь нет света. Я вижу Сречко в дверях. Вдруг дверь открылась, и Сречко стоит перед нами. Я смотрю на него. Он молчит. Потом произносит: Она умерла. Плачет. Мы идем за ним. Я рассматриваю комнату. Большая комната. На одной стороне я вижу две кровати. На другой стороне — окно. Высокое. За ним ничего не видно. Под окном раковина, шкаф и стул.
Сречко сидит на стуле. Карло, мама и я сидим на кровати. Сречко говорит. Я смотрю на него, слушаю его.
Я ей сказал, надень туфли. А она мне, я ведь не выжила из ума, чтобы идти в тапочках. Мама, говорю, это не туфли, это тапочки. Да нет, говорит она. Это ты, горе луковое, даже хлеба не можешь себе купить без того, чтоб не потеряться на какой-нибудь площади, даже в Испанию съездить не можешь. Вот и молчи. Уж я-то знаю, что такое тапочки. И пошла. И сумку забыла, и деньги. Ничего, ведь она только за хлебом пошла, подумал я, может и в тапочках дойти. Потом она еще сказала, что сразу вернется и что приготовит мне пасту. Слушай пока музыку, сказала и пошла. Она шла через дорогу, как мне сказали, и потеряла тапочек. Потом, сказали они, она обернулась, чтобы пойти за тапочком, но выехал автомобиль и сбил ее. Тапочки там и остались. Я их забрал, я их порезал. Она не сразу умерла. Когда я звонил, она была еще жива. Сказала мне, чтобы я заботился о себе и чтобы не оставлял включенным газ, потому что он дорогой и у нас не так много денег, чтобы тратить их, как это делают другие. И умерла.
Сречко больше ничего не говорит. Карло обещает помочь ему, если понадобится, и мама тоже что-то говорит. Говорит, пусть приезжает к нам, если ему что-нибудь будет нужно. Сречко молчит. Я смотрю на его редкие волосы, его глаза, красные. Руки у него висят, он сидит. Мне тепло. Я подумала о своей юбке с бабочками. И мне стало еще теплее. Мне становится страшно, вдруг. Что если бабочки задохнутся? Я встаю, расстегиваю пальто, иду к двери, открываю ее, иду наружу к железной двери, шагаю все быстрее, открываю ее, иду дальше. Слышу, как меня зовет Карло. Шагаю вперед. Люди проходят мимо меня, теперь они смотрят на меня. Я знаю, они смотрят на моих бабочек. Я