1
– Значит, воспитанником своим ты вполне доволен? – тучный, в пышных усах Александр Третий глянул вопросительно на неудобно сидевшего напротив обер-прокурора Синода Победоносцева. – Служит исправно, от дел государственных не отлынивает… Так что ли?
– Точно так, ваше величество.
От опытного царедворца не ускользнула озабоченная нотка в словах государя. Что, интересно, за сим последует?
– Скажи, Константин Петрович… – Александр по-медвежьи тяжело поднялся из-за стола (вскочил одновременно и высокий, вровень с императором, Победоносцев). – Ты молодым себя помнишь? – Взял собеседника под локоть, повёл неспеша через кабинет – Когда в жар и холод бросало от каждой проходящей мимо юбки. А?
Они приблизились к высокому, вровень с полом, окну, встали в простенке между портьерами. За литыми высокими стёклами, расцвеченными морозцем, падал на деревья гатчинского парка бесшумный снег. Весна по-обыкновению не торопилась на русский север.
Победоносцев чувствовал, что запарился в вицмундире, хотелось почесаться под тесным воротником. «Ну же, ваше величество», – мысленно торопил он монарха, – объясните, наконец, ваши иносказания!»
Царь, слава богу, недолго дипломатничал, рубанул по-обыкновению сплеча: наследник мается плотью. Угнетенное состояние духа: вял, апатичен, сам не свой… Императрица обеспокоена, вопрос обсуждался на семейном совете.
– Вырос жеребчик…
Ироничный взгляд на воспитателя сына.
– Что скажешь?
Фыркнул в усы, тут же посерьёзнел, провёл задумчиво пальцем по орденскому созвездию на груди у верного сподвижника:
– Константин Петрович, ты не хуже меня знаешь наследника. Сам он недостаточно решителен. Не нарвался бы на дрянь какую… Займись оным делом немедля. Найди достойную особу. Не мне тебя учить… Доложишь, что и как… Ступай, спасибо за службу. Докладом твоим я доволен вполне…
Поклонившись, Победоносцев скорым шагом пошёл из кабинета.
Щекотливое поручение монарха не выглядело по меркам морали описываемого времени чем-то исключительным. Добрачные связи среди молодых (и не очень) представителей царствующей фамилии были в порядке вещей. Афишировать их считалось дурным вкусом, иметь содержанку, любовницу на стороне – едва ли не уставным правилом. Столичная публика и обыватели сплетничали о романах великих князей с кафешантанными танцорками, артистками императорских театров, балеринами, газеты помещали по этому поводу карикатуры, писали фельетоны. Дело дальше не шло, выказывать решительное осуждение великосветским романам мало кому приходило в голову. Что позволено, как говорится, Юпитеру, не позволено быку…
Предпринятые в спешном порядке действия по исполнению императорской просьбы дали на первом этапе неожиданный сбой. Отвечавшая, казалось бы, всем требованиям особа, молодая певица оперного отделения Мариинского театра Е. Мравина, призванная удовлетворить отроческие потребности цесаревича, внезапно заартачилась. Объявила, что обручена, расплакалась в кабинете министра двора барона Фредерикса, обещавшего в случае положительного ответа личное покровительство, подписала, волнуясь, бумагу о неразглашении деликатного разговора и через какое-то время приказом дирекции императорских театров была переведена под благовидным предлогом в Москву.
Пока раздосадованный неудачей Победоносцев решал головоломку с поиском очередной кандидатки, наследник развлекался как мог.
Записи из юношеского дневника Николая:
«Такой массы цыган никогда не видел. Четыре хора участовали. Ужинали, как тот раз, с дамами. Я пребывал в винных парах до шести утра. Проснулся – во рту будто эскадрон ночевал».
«Мы танцевали до упаду… потом ужинали… легли спать в 3 часа 30 минут утра».
«Вчера выпили 125 бутылок шампанского».
«Не выдержал и начал курить, уверив себя, что это позволительно».
«Мы напились… перепробовали 6 сортов портвейна и напились… мы валялись на траве и пили…осоловели… офицеры принесли меня».
«Очень весело засматривался на ту же цыганочку».
Дальше – больше. Армейский товарищ цесаревича гусар Евгений Волков, провожая как-то вечером Николая в Гатчину, попросил остановиться на минуту возле лавки бижутерии на Кронверкском: вспомнил, что собирался купить в подарок на день рождения сестры какую-нибудь безделушку.
В помещение, тотчас же окружённое конвоем наследника, приятели вошли вместе, стали разглядывать выставленный на полках товар. Полуживой от потрясения тщедушный хозяин, то ли поляк, то ли немец, доставал дрожащими руками вещь за вещью, бормотал не переставая: «Извольте, извольте глянуть…». За спиной у него в это время скрипнула дверь, в помещение проскользнула рыжеволосая девушка в накинутой на плечи узорчатой шали.
– Ах! – только и смогла выдохнуть она, бросив изумлённый взгляд на гостей.
Последовавшая за этим сцена чрезвычайно напоминала гоголевскую в финале «Ревизора»: застывшие в вопросительных позах гусары лишились, похоже, дара речи. Опомнившийся первым Волков начал, было, какую-то приличествующую моменту фразу, но опоздал: девушка, тенью мелькнув вдоль прилавка, исчезла за дверью.
– Сон наяву…, – разглагольствовал в санном возке, мчавшем приятелей сквозь вьюжный ночной Петербург, легкомысленный Волков, держа на коленях купленный впопыхах вместе с перламутровой пудренницей не нужный ему ни с какого боку дорожный погребец. – Какой, однако, товар можно встретить нежданно в захудалой лавке! Ты не находишь, Ники?.
Спутник словно бы не расслышал вопроса, всю дорогу до дома был молчалив и задумчив.
Неделю спустя славившийся амурными приключениями Волков вновь подкатил, теперь уже в одиночку, к знакомой лавке. Выбрался, озираясь, из саней, поправил портупею. Что-то необычное привлекло его внимание, шум какой-то, непонятное движение в соседнем переулке. Пройдя осторожно под окнами лавки, он высунулся из-за угла. Представившаяся глазам картина была настолько неожиданной, что он машинально протёр глаза: не искрящийся ли под солнцем снег родил фата-моргану? Вдоль деревянного забора с резными воротами гарцевало неподалёку десяток верхоконных в меховых высоких шапках… конвой цесаревича, никаких сомнений!
– Опередил, шельма! – восхитился товарищем Волков, ретируясь по-воровски к ожидавшим его саням. – Ай да Ники, ай да тихоня…
С отроческих лет, до самой кончины Николай Второй вёл дневник, сохранившийся до наших дней, многократно издававшийся, часто цитируемый. Не отягощённый глубокими раздумьями, не блещущий стилем, он изобилует подробностями приватной жизни последнего русского монарха на протяжении нескольких десятилетий: чем занимался в такой-то год, день и час, что съел за обедом, как себя чувствовал перед отходом ко сну или, напротив, проснувшись поутру после обильной гусарской пирушки, с кем беседовал и по какому поводу, в кого влюблялся, как протекал любовный роман, чем завершился. Правдивый по-своему, имея ввиду характер общественного положения автора, конспект текущих событий дня, не каждый на его месте доверил бы бумаге и такую открытость.
Так вот, в правдивом этом (насколько подобное вообще возможно) дотошном жизнеописании нет, как ни странно, и намёка на короткий по времени, но чрезвычайно болезненный роман Николая с дочерью петербургского крещеного лавочника-еврея Леей Лифшиц. Первый в его жизни роман с женщиной, не считая двух романтических увлечений: кузиной-ровесницей Викторией Уэльской и княжной Ольгой Александровной Долгорукой. Есть предположение, что сведения о связи с «жидовкой», как тогда выражались, в дневнике наличествовали, но позже в силу неведомых обстоятельств были вымараны рукою автора. Не сохранилось имени рыжеволосой возлюбленной, не известна дальнейшая её судьба. Зато известны благодаря сохранившемуся в архивах полицейскому рапорту обстоятельства их последнего свидания. Снятую анонимно квартиру в районе Крюкова канала, где они встречались, шпики засекли довольно быстро. В один из вечеров любовное гнёздышко окружила команда переодетых полицейских во главе со столичным градоначальником фон-Валем.
Прижимая к боку папку с высочайшим предписанием: в «двадцать четыре минуты» (так именно начертано было рукой Александра Третьего) выслать девицу и всех её родственников вон из столицы, фон-Валь взбежал по лестнице, позвонил в дверь.
Разыгралась драматичная сцена.
– Только переступив через мой труп вы сможете прикоснуться к ней. Это моя невеста! – заслонял близкую к обмороку возлюбленную Николай. – Извольте немедленно покинуть помещение!
– Ваше высочество, у меня приказ, – возражал, стоя на почтительном расстоянии от царственной особы, тщедушный фон-Валь.
Требованию грозного батюшки всё же пришлось покориться. Единственная уступка, которую выторговал у отца прощеный Николай, – выехавшая с семейством в неизвестном направлении девица получила некую долю отступного для устройства на новом месте. Велено было также не преследовать опальную семью.
Можно только гадать, как далеко завели бы наследника терзания юношеской плоти, не раздайся однажды в кабинете Победоносцева телефонный звонок от задействованного в секретную акцию директора императорских театров Ивана Александровича Всеволожского:
«Ваше высокопревосходительство! Кажется, нашёл…»
В упоминавшемся уже дневнике Николая есть запись от 23 марта 1890 года: «Поехал в коляске на Елагин остров в конюшню молодых лошадей. Вернулся на новой тройке. Закусывал в восемь часов. Поехали на спектакль в театральное училище. Были небольшие пьесы и балет. Очень хорошо. Ужинал с воспитанницами».
Туманная, согласитесь, связь между пьесой с балетом, трапезой с воспитанницами (после недавней закуски) и фразой «очень хорошо». Впечатление, что наследник престола страдал в ту пору неумеренным каким-то аппетитом.
Секрет, на самом деле, прост: выздоравливающий после неудачно завершившегося романа молодой мужчина познакомился на выпускном спектакле, – случайно, как думал, – с необыкновенной девушкой, которой немедленно увлёкся. «Очень хорошо», конечно же, не о трапезе – о душевном состоянии, в каком он пребывал, воротясь в Аничков дворец, записывая перед сном в дневник события прошедшего дня.
Исполненная по воле царствующего монарха сверхдоверительная акция обернулась одной из знаменитейших любовных историй нашего времени.
2
Итак, 23 марта 1890 года, пятница. У Мали Кшесинской – выпускной экзамен по хореографии. С утра она в лихорадочном возбуждении: примеряет в спальне под присмотром матушки и сестры костюм, в котором будет танцевать, пробует у зеркала позиции.
– Удобно, Малечка? Как подмышками? Дышится свободно?
Она вскидывает кисти рук.
– Хорошо, как-будто.
– Сделай пробежку… Нет, всё в порядке. Можешь снимать…
Господи, как медленно тянется время! С ума сойти! Через несколько часов ей предстоит выступить… страшно подумать! – перед государем и членами царской семьи. Его Величество, по сообщению министерства двора, выразили желание лично напутствовать на пороге самостоятельной жизни молодое пополнение русской сцены. Есть предположение, что высокие гости останутся на ужин с выпускниками. От одной мысли об этом холодеет душа…
Она бродит бесцельно по комнатам, садится к роялю. «Ми-фа-соль-ля-си… – раздаётся в тишине гостиной, – «ля-соль-фа-си…».
Мелодия, не покидающая её ни ни час, которую она слышит даже во сне. С того незабываемого вечера в Мариинке, на котором Цукки исполнила в дивертисменте вместе с Павлом Андреевичем Гердтом па-де-де из «Тщетной предосторожности».
Какой это был танец! Публика неистовствовала, кричала от восторга, Цукки вызывали семнадцать раз. На глазах у отбивавших ладони балетоманов она расцеловала партнёра, о чём поведали наутро аршинными заголовками все без исключения газеты: ничего подобного на российской сцене доселе не видели.
За кулисами она была представлена вместе с другими выпускницами, танцевавшими в кордебалете, великолепной итальянке («Цукки видела моё обожание, – вспоминала она, – и у меня долго хранился в банке со спиртом подаренный ею цветок, который потом пришлось оставить в России…»). Возвращаясь счастливая домой, она напевала мотив итальянской канцонетты «Стелла конфидента», под которую танцевала Цукки: «Ми-фа-соль-ля-си! Ля-соль-фа-си!..»
– Хороша песня! – обернулся к ней с козел закутанный в тулуп кучер Николай, похожий на снежную бабу. – Лошади до чего бегут споро…
– А?.. – не до конца расслышала она в свисте ветра, и тотчас внезапная мысль подобно вспышке молнии пронеслась у неё в голове: «Вот же он, мой выпускной танец! Как я раньше не подумала?»
То было воистину счастливое озарение! Парный танец на музыку прелестной канцонетты чрезвычайно ей подходил – с этим согласилось и домашнее жюри во главе с папочкой и готовивший её к выпускному акту Кристиан Иванович и намечаемый партнёр, тоже выпускник, Серёжа Рахманов. Поскольку первые ученицы, или, говоря по-современному, отличницы, имело право сами выбирать себе выпускной танец, номер без проволочек утвердило и училищное руководство. Ей придумали очаровательный костюм нежноголубого цвета с букетиком фиалок на груди, дивно на ней смотревшийся, особенно в движении, когда стройную её фигурку словно бы обвевало со всех сторон васильковое облако лёгких тюник…
Несколько недель они до изнеможения репетировали вдвоём – и в школе и у неё дома. Серёжа вёл себя по-рыцарски: откликался на любую просьбу – продлевал поддержки, помогал при вращениях добавочным «посылом», не реагировал на обидные замечания. Однажды, правда, сорвался: вырвал запальчиво руку, обозвал строптивой дурой, пулей вылетел за дверь – в одной сорочке.
Она присела разгорячённая в кресло, фыркнула презрительно: «Пофордыбачься, пофордыбачься! Всё равно никуда не денешься!»
За окнами висел жёлтый, клочьями, туман. Сын письмоводителя Серёжа Рахманов не имел ни собственного экипажа, ни денег на извозчика, чтобы добраться домой на Васильевский: отвозил его после репетиций Николай. Через несколько минут с синим как у утопленника лицом, лязгая зубами, он появился на пороге.
– Продолжим? – невинным голосом произнесла она.
… – Ты здесь, Малюша?
Вздрогнув, она захлопывает крышку рояля. Батюшка в рабочей своей блузе…
– Пойди приляг у себя, – он целует её в лоб. – Расслабься, ясно? Тебе это сейчас необходимо. Иди, детка…
Он уходит торопливым шагом – выпить в перерыве между занятиями в репетиторской чашку крепко заваренного чая с пирожком.
Лёжа на кушетке и глядя неподвижно в потолок, она улавливает идущий из глубины дома ароматный запах сдобы, сглатывает судорожно слюну. Вот что ей сейчас хочется больше всего на свете: сьесть целиком без остатка большой кусок пирога с капустой.
Увы! Искусство, как любит повторять Кристиан Иванович, требует жертв.
В здании на Театральной – дым коромыслом, суета, мельтешение лиц. Торопятся куда-то декораторы, швеи, осветители, стучат молотки рабочих на сцене учебного театра. На этажах всё сияет и блестит: свежепомытые окна, масляные стены, натёртый паркет с алой дорожкой посредине. Хлопают поминутно двери кабинетов, носятся по лестницам педагоги. Вот появился на пороге своей приёмной осунувшийся Иван Александрович Всеволожский, сопровождаемый чиновниками канцелярии, остановился, выслушивая чей-то доклад.
Она стоит с картонной коробкой в руках в проходе, не решается пройти…
– Иван Александрович, готово! – подлетает к директору бессменная училищная инспектрисса Варвара Ивановна.
– Да, да, иду… Господа, – оборачивается он к окружающим, – полтора часа меня нет… После, после! Я глух и нем!..
Они неожиданно сталкиваются взглядами.
– Мадмуазель Кшесинская!
Всеволожский манит её жестом руки. Толпа вокруг него мигом расступается. Он сам идёт ей навстречу… что-то малопонятное – она с ним не знакома, видела только несколько раз мельком на расстоянии. Ей крайне не по себе…
– Здравствуйте, здравствуйте! – он с удовольствием её разглядывает. – Не трусите? Ваш выход, если не ошибаюсь… – Варвара Ивановна ловко суёт ему в руки афишку, он рыскает взглядом по тексту… – Э-е…третий в балетном отделении. Буду держать за вас скрещённые пальцы… – Он очаровательно ей улыбается: – Ни пуха, ни пера, как говорится!..
Запоздалое «мерси» она произносит ему в спину. Странный до чего разговор… И этот его взгляд…трудно выразить. Так смотрят на дам, которым хотят понравиться…
– Участники спектакля, на сцену! – слышится в коридоре голос распорядителя.
Стиснутая толпой взбудораженных сверстников, она ускоряет шаг.
О судьбоносном для неё знакомстве с наследником престола на ужине после выпускного спектакля Кшесинская подробно рассказывает и в дневнике и в вышедших полвека спустя на французском языке «Воспоминаниях». Между двумя этими источниками немало расхождений, но нигде нет и намёка на её посвящённость в подстроенную интригу. Думается, она, как и Николай, на самом деле ни о чём не догадывалась, приписав случившееся воле провидения.
Оглушённая событиями дня она наблюдала сквозь щелку занавеса, как в маленьком учебном театре с несколькими рядами кресел рассаживается венценосная семья: массивный Александр Третий, императрица, великие князья с жёнами.
То, как они с Серёжей выступили в дивертисменте, как исполнили свой назубок затверженный танец, она помнила отрывочно – всё пронеслось в считанные мгновения угарной круговертью: звуки музыки, повизгивание наканифоленного пола под ногами, разноцветные огни, горячее дыханье партнёра на лице…
Им старательно аплодировали из зала – не больше и не меньше, чем остальным участникам: царственные зрители соблюдали необходимый в подобных обстоятельствах нейтралитет.
Читаем далее у Кшесинской:
«Все побежали в залу, я и теперь шла позади всех, я знала, что приду в залу последняя и, следовательно, буду первая у дверей. В конце коридора показалась Царская фамилия, волнение моё достигло крайних границ, и мне казалось, что у меня не хватило бы сил ждать ещё. Я не в силах описать тот восторг, в котором я находилась, когда Государь обратился ко мне первой и меня похвалил… Когда все по очереди были представлены Государю и Государыне и были обласканы ими, все перешли в столовую воспитанниц, где был сервирован ужин на трёх столах – двух длинных и одном поперечном.
Войдя в столовую, Государь спросил меня: «А где ваше место за столом?
«Ваше Величество, у меня нет своего места за столом, я приходящая ученица», – ответила я.
Государь сел во главе одного из длинных столов, напротив от него сидела воспитанница, которая должна была читать молитву перед ужином, а слева должна была сидеть другая, но он её отодвинул и обратился ко мне:
«А вы садитесь рядом со мною».
Наследнику он указал место рядом и, улыбаясь, сказал нам:
«Смотрите только, не флиртуйте слишком».
Перед каждым прибором стояла простая белая кружка. Наследник посмотрел на неё и, повернувшись ко мне, спросил:
– Вы, наверное, из таких кружек дома не пьёте?
Этот простой вопрос, такой пустячный, остался у меня в памяти. Так завязался мой разговор с Наследником. Я не помню, о чём мы говорили, но я сразу влюбилась в Наследника. Он меня спросил, кончаю ли я в этом году училище, и когда я ему ответила, что кончаю, он добавил: «И с большим успехом кончаете». Когда Наследник заговорил с Женей, я незаметно могла его разглядывать. Затем я уже разговаривала с ним кокетливее и смелее».
3
Каким он предстал перед ней в описываемый вечер? Вот беглый его портрет той поры: невысокого роста, славянского типа лицо с фамильным «романовским» подбородком, светлые, чуть навыкате, глаза, юношеские усики. Очень мило картавил, прекрасно выглядел в сшитом по фигуре мундире Преображенского полка с офицерскими погонами. Да что, там, форма, господи! От одного его имени трепетали на просторах России бесчисленные женские сердца: наследник короны, гусар, прекрасный наездник, душка необыкновенный! И этот полубог во плоти сидел сейчас рядом, улыбался, спрашивал о чём-то. Милый, застенчивый… заинтересован, кажется. Какая девушка, скажите, в подобных обстоятельствах не потеряла бы голову?
«Когда я прощалась с Наследником, который просидел весь ужин рядом со мною, мы смотрели друг на друга уже не так, как при встрече, в его душу, как и в мою, уже вкралось чувство влечения, хоть мы и не отдавали себе в этом отчёта»…
Дивная наступила пора жизни: просыпаешься утром наполненная до краёв счастьем. Форточку распахнуть и – птицей ввысь! К нему…
Несколько дней спустя после памятного вечера она неожиданно встречает его на улице – разве не чудо?
«Я шла с сестрой по Большой Морской, и мы подходили к Дворцовой площади под арку, как вдруг проехал Наследник. Он узнал меня, обернулся и долго смотрел мне вслед. Какая это была неожиданная и счастливая встреча! В другой раз я шла по Невскому проспекту мимо Аничкова дворца, где в то время жил Император Александр Третий, и увидела Наследника, стоявшего со своей сестрой, Ксенией Александровной, в саду, на горке, откуда они через высокий каменный забор, окружавший дворцовый сад, любовались улицей и смотрели на проезжавших мимо. Опять неожиданная встреча. Шестого мая, в день рождения Наследника, я убрала всю свою комнату маленькими флажками. Это было по-ребячески, но в этот день весь город был разубран флагами. Случайные встречи с Наследником на улицах были ещё несколько раз…»
(«Наследник», обратите внимание, она пишет с заглавной буквы. И не цветами украшает комнату в день его рождения, а символами государства. В любовном её чувстве сквозит по-девичьи восторженно верноподданническая нота – черта характера, без которой Кшесинскую не понять)
Незабываемая весна девяностого года! Сколько она вместила в себя! Любовь, знакомство с Цукки, окончание училища – с первой наградой. Она получает место в балетной труппе Мариинского театра. Нет конца радостным событиям: словно бы звёздный дождь пролился разом над головой.
Папуля влетает в прихожую – румяный, шуба нараспашку, снежная крупа на воротнике, кричит с порога:
– Читали? Плещеев о Малечке пишет!
Все рвут у него из рук свежий номер «Петербургской газеты». Где, на какой странице? Да вот же, господи! Смотрите театральную подборку!
Упоминавшийся уже критик (сын известного поэта Алексея Плещеева) сообщает: «Гвоздём бенефиса г. Папкова были дебюты трёх юных дочерей многочисленного семейства Терпсихоры – госпожи Кшесинской 2-ой, Скорсюк и Рыхляковой. Г-жа Кшесинская в па-де-де из «Тщетной предосторожности» произвела самое благоприятное впечатление. Грациозная, хорошенькая, с весёлою детскою улыбкою, она обнаружила серьёзные хореографические способности в довольно обработанной форме: у госпожи Кшесинской твёрдый носок, на котором она со смелостью, достойной опытной балерины, делала модные двойные круги. Наконец, что опять поразило меня в молодой дебютантке, это безупречная верность движения и красота стиля. Очень удачным партнёром г-жи Кшесинской 2-ой оказался г. Легат. Па-де-де имело огромный успех, несмотря на то, что недавно ещё его исполнили г-жа Цукки и г. Гердт…»
В порыве чувств все целуются, папочка требует тут же откупорить бутылку шампанского.
– За новую балетную звезду России! Виват Кшесинской-второй!
Вырезку из газеты она помещает в рамочку, вешает над трюмо в их общей с сестрой комнате. (Позже для подобных откликов ей нехватало целого шкапа)
Сошёл лёд на Неве. Нехотя, зябко поёживаясь, приближается короткое северное лето. У петербургских застав – столпотворение: тянутся во все стороны, утопая в жирной грязи, нагруженные домашним скарбом фуры, напоминающие гигантские катафалки. Город устремился на природу – в загородные особняки, имения, на дачи. К солнышку, траве, исходящим нежным паром пригоркам с блёклыми цветами.
Отдыхая с родителями в Красницах, она считает в нетерпении дни, оставшиеся до открытия красносельского театрального сезона, в котором участвует впервые. На спектакли ждут царскую семью, будет и он, разумеется. Поскорей бы, господи!
Летний фестиваль в Красном Селе задумал в бытность свою главнокомандующим Санкт-Петербургским военным округом великий князь Николай Николаевич старший, родной дядя нынешнего государя. Горячий поклонник балета, а паче чаяния – танцовщиц, приживший от балетной артистки Числовой четверых детей обоего пола, носивших фамилию Николаевых, он построил в своё время в 24 верстах от столицы на территории армейского лагеря деревянный театр – для увеселения офицеров гвардии, принимавших участие в летних манёврах. В течение июня-июля и первой половины августа тут давали в часы, предшествовавшие полевому ужину, два спектакля в неделю: небольшую комедию и балетный дивертисмент. Сезоны год от года делались приметнее – к участию в них привлекалось всё наиболее яркое на столичной сцене; армейские мундиры в зрительном зале стали чередоваться мало-помалу с летними нарядами великосветских дам и кавалеров; окончательным же признанием затеи стало присутствие среди публики императора с семьёй, что разом возвело сезоны в разряд государственных.
До начала представлений она приезжала несколько раз в Красное на репетиции. Лагерь усиленно готовился к празднеству: чистился, красился, белился. Театральную программу по традиции предварял объезд территории главнокомандующим войсками, в том году – любимым из братьев императора великим князем Владимиром Александровичем. Лихорадка, естественно, была сверх всякой меры, к смотру готовились одновременно и артисты и военные: первые – на летней сцене, вторые – неподалёку, на плацу. Бросишь мимолётно взгляд – мимо маршируют, перестраиваются находу, скачат рысью. Чем не театр?
Окончив занятия, отстрелявшись на соседнем полигоне, офицеры приходили к театральному павильону, рассаживались в первом ряду, закуривали, принимались шутить с артистками. Мешали, как могли, репетировать. Ужас до чего весело! В особенности когда в самый разгар работы в царской ложе показывался, кряхтя и охая, главный виновник сезонов – давно уже живущий на покое Николай Николаевич старший, который сходу начинал поправлять режиссёра балетной части Льва Ивановича Иванова.
– Стоп! – кричал он, вскакивая с места, являясь через минуту из-за кулис. – Ты как ставишь галоп?
– Так и ставлю, – ответствовал тот. Они с незапамятных времён приятельствовали, были на «ты», Иванов хладнокровно воспринимал чудачества князя. – Согласно правил хореографического искусства…
– «Искусства…» – Старый ловелас решительно отстёгивал шашку (на офицерских скамьях шумно реагировали), передавал её стоявшему рядом адъютанту:
– А ну, молодёжь, разойдись!
Окружённый остолбенело застывшими балеринами он принимался показывать, что кому следует делать, в каком направлении двигаться. Сам при этом вытанцовывал нечто, напоминавшее скорее лезгинку, чем галоп. Дон Кихот на пуантах!
Она любила вспоминать, как кинувшись со смеху за кулисы, налетела сходу на корчащегося в судорогах молоденького княжеского адъютанта: стоя у колонны, тот прижимал к животу, точно грелку, шашку патрона. Глянув друг на дружку, они захохотали как ненормальные…
Из дневника Кшесинской.
4 июля. «Первая моя поездка в Красное Село была удачна. Наследник приехал на тройке с казаком. Я была в восторге, что он приехал. В балетном отделении концерта я танцевала польку из «Талисмана». Костю у меня был цвета «само» и мне к лицу. Скажу откровенно, что перед началом я ужасно боялась, ведь это был мой первый дебют в Красном Селе, но как только я вышла на сцену, страх мой исчез и танцевала с увлечением. При каждом удобном случае я взглядывала на Наследника. Наследник и В. А. (в. к. Владимир Александрович – Г. С.) смотрели на меня в бинокль. Итак, первый спектакль был для меня удачен: я имела успех и видела Наследника. Но это только для первого раза достаточно, затем, я знаю хорошо, что мне этого будет мало, я захочу более, такой у меня характер. Я боюсь себя.
6 июля. «Я знала, что была сегодня очень интересная, костюм на мне красивый, танцую я изящное и кокетливое pas de deux, что все это взятое вместе может произвести приятное впечатление на всех вообще и на Наследника в частности. Раскланиваясь, я встала в первую кулису против царской ложи. В. А. и Н. (наследник – Г. С.) навели на меня бинокль, затем немного погодя Наслед. Опять навел на меня бинокль и, наконец, в третий раз навел на меня бинокль, когда танцевали последний pas. На этот раз он очень долго смотрел на меня, я смотрела в упор. Едва занавесь опустилась, как мне стало ужасно грустно. Я пошла в уборную к окну, чтобы еще раз увидеть его. Я его видела, он меня – нет, оттого что я встала к тому окну, которого не видно снизу, если не оглянуться, когда отъезжаешь от царского подъезда. Мне было обидно, я готова была заплакать. Я верно сказала, что с каждым разом я буду хотеть большего.
19 июля. «Ложа наша в красносельском театре была в бель-этаже на середине, так что прелестно было видно всю Царскую фамилию и в особенности Наследника. В антракте перед балетным дивертисментом я пошла с Юлией на сцену; у меня было предчувствие, что Великие Князья придут сегодня на сцену. Я смотрела на Наследника. Он стоял один в кулисе, ему, по-видимому, было неловко, он немного отошел и встал с Георгием (в.к. Георгий Михайлович – Г. С.) Я все ближе и ближе подходила к Наследнику, мне ужасно хотелось, чтобы он со мной заговорил, мне отчего-то казалось, что и ему хочется заговорить, но что он не решается, и, вот когда я хотела сделать решительный шаг, ко мне подошел В. А. И так мне и не пришлось поговорить с Н. Когда я с Юлией шли в ложу, то мы встретили на лестнице Волкова. Он мне сообщил, что я очень нравлюсь Наследнику, что он в восхищении от моего pa de deux, которое я танцевала последний раз.
24 июля. «Я пошла в свою уборную. Я еще издали в окно увидела тройку Наследника, и необъяснимое чувство охватило меня. Наследник приехал с А. М. (в.к. Александр Михайлович – Г.С), подъезжая, он посмотрел наверх, увидел меня и что-то сказал А. М. Он, вышедши из тройки и поздоровавшись со всеми бывшими на подъезде, встал туда, откуда было видно мое окно, следовательно, и меня. Мне стало понятно, что он встал сюда для меня. Он почти не переставал смотреть на меня, а я на него и подавно. Я пришла на сцену в антракте. Наследник был близко меня, он все время на меня смотрел и улыбался. Я смотрела ему в глаза с волнением, не скрывая улыбки удовольствия и минутного блаженства».
Из дневника Николая.
«10 июня, вторник: был в театре, ходил на сцену».
«17 июня, вторник: происходили отрядные манёвры. Кшесинская 2-я мне положительно очень нравится».
«30 июня, понедельник: был в театре, разговаривал с Маленькой К. перед окном».
Пока, как видим, ничего похожего на бурный роман между ними не происходит. В антракте перед началом балетного отделения царская семья по сложившейся традиции поднимается на сцену поговорить с артистами – они успевают, пользуясь моментом, перемолвиться словечком-другим при посторонних. В первом своём театральном сезоне она только участница кордебалета, отдельной гримуборной ей не положено, к выходам она готовится в общем помещении на втором этаже. Один только раз на протяжении полутора месяцев ей дают станцевать сольный танец и отводят ненадолго собственную гримёрную, окна которой по счастливой случайности выходят на царский подъезд. Именно в тот день, отмеченный в дневнике, они разговаривают непродолжительное время тет-а-тет. Всё благопристойно, галантно, в рамках приличий. (Современная молодая читательница, дойдя до этого места, скорее всего, перевернёт не читая страницу: ску-у-шно-о…)
Пролетели счастливые красносельские денёчки. Она вернулась к родителям в имение, Николай уехал в Петергоф, где проводила остаток лета царская семья. Наследника ожидало вскоре многомесячное путешествие по странам света, задуманное как завершающий этап образования, призванное расширить его кругозор, дать представление о разнообразии и сложности окружающего мира, приобщить к ведению международных дел. «Выбить молодую дурь из головы», как кратко сформулировал задачу венценосный батюшка.
Она тяжело переживает предстоящую разлуку. Замкнулась в себе, молчит часами. Всё валится у неё из рук. Ни купанья на Орлинке не радуют, ни шумные вылазки на малинник – ничто. Взяла за правило гулять вечерами по пустынному просёлку с дворовой собакой по кличке Клеопатра. Встанет лицом к лесу, смотрит подолгу, как редеет за верхушками деревьев бледно-розовый закат. Родители обеспокоены, шепчутся о чём-то за спиной, сестра даёт бесполезные советы. Нервы её на пределе. В один из дней, не выдержав, она просит, чтобы запрягли шарабан, говорит, что хочет навестить близкую подругу Марусю Паурэ, живущую в Петергофе.
– На один день, Маля, – соглашается нехотя отец. – Завтра будь непременно к ужину.
Господи, да ей бы и мгновенья, кажется, хватило. Увидеть только!..
Увы! Они без конца прогуливаются с Марусей по аллее в виду Верхнего дворца и никого, кроме праздно шатающихся вокруг дачников, не встречают. Растроенная донельзя возвращается она домой и – вот он, подарок судьбы! – сигнал с того берега! В Красницы пожаловала, удивив её безмерно, нежданная гостья – балетная артистка Таня Николаева-Числова, новая пассия петербургского донжуана Евгения Волкова, неразлучного приятеля наследника. Визитёрша торопится, они разговаривают возле стоящей у ворот коляски. То, что она слышит – невероятно, ошеломительно! – наследник попросил Волкова устроить им свидание наедине. В случае согласия пусть назовёт подходящий день. О месте встречи её известят заблаговременно…
Все последующие дни она в смятении: что предпринять? Голова распухла от дум, всё совсем-совсем непросто. На дворе, не будем забывать, – на закате уже, правда, – девятнадцатый век с его моралью, нормами поведения, понятиями о благопристойности. Вольница нравов грядущего времени: бунт стриженных феминисток, теория «стакана воды», свободная любовь – всё ещё впереди; девушке из приличной семьи решиться на тайное свидание с мужчиной – карту поставить на собственную репутацию: прослыть гулящей, распутной – какой хотите. И «маленькая Кшесинская», прекрасно понимая, на что идёт, готова рискнуть…
План, к сожалению, не срабатывает. В решающие дни тайных переговоров за ней идёт непрерывная домашняя слежка: что-то наверняка в её поведении насторожило родителей – в гости ей разрешают ездить только к близким знакомым, с сопровождающим. Словно бы по чьему-то наущению именно теперь ей предлагают в театре несколько новых ролей, в числе которых сразу три – в «Спящей красавице»: феи Кандид в первом акте, Маркизы во втором и Красной Шапочки в третьем. Спектакли сменяются репетициями, домой она приезжает поздно вечером, без сил.
Из дневника Кшесинской.
21 августа. «Вдруг позвонили. Оказалось, что это был Волков. Пришлось снова одеваться, так как Волков приехал, собственно, ко мне. Он сказал, что приехал ко мне с поручением, и передал мне карточку (Николая – Г. С.). Затем он сказал, что я должна дать тотчас свою карточку. Но когда я сказала, что у меня решительно нет карточки, то он сказал, что я должна буду ехать с ним в Петергоф к Наследнику, так как Н. сказал ему, чтобы он привез мою карточку, а если ее у меня нет, то меня. О, я бы с удовольствием поехала, я так бы хотела его видеть! Несмотря на мое желание, я ответила: «Я не могу ехать», и жалею, отчего не сказала «едемте». Тогда Волков стал просить меня, чтобы я ехала за карточкой к Позетти. Относительно карточки он еще сказал, что Н. просит меня сняться в одном из тех костюмов, в которых я танцевала в Красном Селе».
Что помешало ей поехать в ателье известного петербургского фотографа? Осторожность, минутное замешательство, опасение, что на снятом впопыхах даггеротипе она будет выглядеть уродиной? Трудно сказать. Как бы то ни было, двадцать третьего октября наследник вместе с братом, великим князем Георгием и неутомимым гусаром отбыл из Кронштадта на крейсере «Память Азова» без ее фотографии.
Они не виделись девять месяцев. Он совершал прогулки в окрестностях египетских пирамид, плыл в Бомбей, Калькутту, на Цейлон, она много танцевала (участвовала в сезоне 1890–1891 года, согласно «Ежегоднику императорских театров», в двадцати двух балетах и двадцати одной опере с танцевальными номерами), брала уроки итальянской виртуозной техники у маэстро Энрико Чекетти, не оставляла занятий с Иогансоном, бывала с сестрой и неразлучной подругой Олечкой Преображенской в гостях, посещала театральные и музыкальные премьеры, читала запоем по ночам. И, вот, словно бы вызов ему, оставившему на столь долгий срок любимую ради увеселительного вояжа – крёстный её отец Стракач, владевший модным бельевым магазином «Артюр», преподносит ей подарок за прилежание и успехи: берёт с собой по завершению театрального сезона в деловую поездку по Европе.
Они начали с Биаррица, посетили Лурд – святое место для католиков. В гипюровом платочке, обливаясь слезами, молилась она перед чудотворной Лурдской Мадонной, накупила пол-чемодана образков и сувениров для раздачи дома. Дальше – Италия: Рим, Милан, лелеемый в мечтах «Ля Скала» с неподражаемым кордебалетом, дивными голосами; Неаполь, Флоренция. Наконец – Париж. Здесь у крёстного масса дел и, воспользовавшись нечаянной свободой, она отправляется в одиночку на Юг, в Монте-Карло: удовлетворить любопытство, побывать в загадочно-пугающем казино, о котором столько наслышана. В сумочке у неё двести пятьдесят франков, выданных крёстным на мелкие расходы; устроившись уютно в купе мчащегося поезда, глядя с любопытством в окно, она твёрдо решает ни в коем случае не играть.
Натура и темперамент, однако, берут своё. Едва только прибыв на место, галопом пронесясь по залам мимо поглощённых игрой карточных игроков, она устремилась к столу с рулеткой. Постояла недолго за чьими-то спинами. Всё последующее происходило словно бы не с ней, помимо воли: кто-то кого-то легонько подтолкнул в спину, чьи-то чужие ноги проковыляли нетвёрдо к окошечку кассы, чьи-то руки отсчитали находу в сумочке половину наличествовавшей суммы – сто двадцать пять франков, кто-то посторонний, не она, подошёл к рулетке, выложил горку фишек на расчерченную столешницу рядом с любимым её числом «семнадцать». Когда запустили колесо и шарик заскакал как бешенный внутри, она сжала до боли кулачки. Чувство, владевшее ею в тот миг, сравнимо было разве лишь с любовным: страх, ожидание и восторг – одновременно…
Первая ставка принесла ей двести франков выигрыша. Не колеблясь она поставила их на кон. И – проиграла. Следом проиграла сто пятьдесят. Надо было немедленно уходить, денег оставалось только на обратную дорогу. Она и не подумала. Кинулась к кассе, выгребла из ридикюля остаток, получила несколько разноцветных фишек. У неё пересохло во рту, всё плыло перед глазами: позолоченные капители колонн, люстра под расписным потолком, чья-то лезущая в рот надушенная чернобурка…
«Делайте ваши ставки, дамы и господа!» – прозвучал в очередной раз голос крупье. К разлинованному цифрами столу тянулись с разных сторон руки в манжетах и кружевных рюшах. Она медлила в растерянности… «Дважды семнадцать… – решила в последний миг, – будь что будет!».
Когда протелефонировав в Париж и успокоив крёстного, она спускалась по ступеням казино к подъезжавшему извозчику, в сумочке у неё было около трёхсот франков. Отвоёванных в бою! Она чувствовала себя удачливой авантюристкой, прожигательницей жизни – мороз по коже, до чего волнительно! Плюхнувшись с размаху на кожаное сиденье фиакра, поблагодарила мысленно Лурдскую Мадонну за счастливый выигрыш. Тут же спохватилась, прикусив губу: «Свят, свят… чего это я? Грех же ужасный!».
Стянув с руки перчатку, быстро перекрестилась.
– На вокзал… побыстрее! – крикнула кучеру.
4
Рассчитанное на год кругосветное путешествие цесаревича прервалось экстраординарным образом. По невыясненной до конца, тщательно скрываваемой от публики причине во время прогулки по узким, заполненным народом улочкам небольшого японского городка Отсу какой-то полицейский на глазах у многочисленной свиты, приблизившись внезапно к коляске рикши, в которой он ехал, ударил его саблей по голове – к счастью, неточно, по касательной. Ошеломлённый Николай, спрыгнув с сиденья, побежал что было сил по мостовой, зажимая рукой кровоточащую рану, но нападавший его догнал и, вероятней всего, довершил бы начатое, не помешай этому находчивость и самообладание сопровождавшего наследника в путешествии кузена, королевича Георгия Греческого, уложившего злодея на землю ударом бамбуковой трости, купленной час назад на местном базаре. Подбежавшая следом с саблями наперевес охрана добила фанатика-террориста…
О случившемся она узнала из газет: обмерла, читая. Рана оказалась сравнительно неопасной. В сообщениях говорилось о досрочном окончании вояжа – крейсер «Память Азова» держал курс на Владивосток. Страна вздохнула с облегчением: второй раз после крушения в 1888 году царского поезда под Харьковым, в котором путешествовала вместе с Александром Третьим императорская семья, наследник короны остался жив. В церквах шли благодарственные молебны. Поэт Николай Майков откликнулся на радостное событие стихами:
«Царственный юноша, дважды спасённый!
Явлен двукраты Руси умилённой
Божия Промысла щит над тобой!
Вихрем промчалася весть громовая,
Скрытое пламя в сердцах подымая
В общем порыве к молитве святой.
С этой молитвой всей русской землёй,
Всеми сердцами Ты глубже усвоен,
Чист перед Богом и светел душой».
4 августа 1991 года, совершив путь через Сибирь на лошадях, наследник возвратился в столицу. Для пресечения нежелательных слухов он был продемонстрирован тем же вечером публике на спектакле в царской ложе Мариинки рядом с государем, императрицей и кузеном-спасителем, удостоеным медали «За спасение погибающих», – тогда она и увидела его впервые после девятимесячной разлуки.
Из дневника Кшесинской.
16 сентября. «Разговаривала на репетиции с Таней Н. Она сказала, что Евгений ей говорил, что Н. ни с кем еще не жил и страшно рад, что я обратила на него внимание, тем более, что я артистка, и притом хорошенькая. Евгений говорит, что я бы с ним (Наследником – Г. С.) могла повидаться, если бы кто-нибудь нашелся такой, который не побоялся устроить наше свидание»…
Всё пошло по-прежнему: мимолётные встречи на людях, разговоры на-ходу. Столкнулись неожиданно во время антракта в театре, на представлении оперы «Эсклармонда».
Из дневника Кшесинской.
«Я пошла по коридору 2-го яруса театра. Увидела Наследника и забыла все, что делается вокруг меня. Но как я была безумно счастлива, когда Наследник подошел ко мне и подал мне руку. Я почувствовала его долгое крепкое рукопожатие, ответила тем же и пристально посмотрела ему в глаза, устремленные на меня. Я не в силах описать, что со мной делалось, когда я приехала домой. Я не могла ужинать и, убежав к себе в комнату, рыдала, и у меня так болело сердце. Первый раз я почувствовала, что это не просто увлечение, как я думала раньше, а что я безумно и глубоко люблю Цесаревича и что никогда не в силах буду его забыть»…
В послеобеденные часы она любила кататься в одноколке по набережной – стал появляться периодически тут же и он. Промчится мимо на тройке с бешенными рысаками, привстанет, сделает под-козырёк. Был и – нету…
Прогулки на сыром ветру не прошли бесследно: на глазу и ноге вскочило по фурункулу. Она упрямо продолжала выезжать – с нацепленной повязкой, до тех пор, пока глаз окончательно не разнесло. В один из вечеров сидела, скучая, на общей с сестрой половине, раскладывала за столиком простенький пасьянс. Родители были в гостях, Юля, пользуясь моментом, унеслась на свиданье с бароном. Настроение было – хуже некуда.
В передней прозвенел звонок, донёсся стук отворяемой двери.
Из дневника Кшесинской.
11 марта. «Произошло нечто такое, чего я совсем не ожидала. Сегодня днем мне делали маленькую операцию над глазом, и затем я с повязкой поехала кататься. К вечеру я совсем расхворалась, у меня очень болел глаз, нос и голова. Я даже стала плакать, и чтобы немного успокоиться, я легла; но почти сейчас же раздался звонок. Было 11 час. Горничная доложила, что меня спрашивает Евгений Николаевич (Волков – Г. С.), я велела принять, а пока пошла в спальню одеть на глаз повязку. Но каково же было мое удивление, увидев вместо Евгения пред собой Цесаревича! Впрочем, я не особенно растерялась и, поздоровавшись, прежде всего пошла сказать, чтобы никто не приходил ко мне в комнату.
Цесаревич пил у нас чай, был у нас почти до 1 часу ночи, но эти два часа для меня прошли незаметно. Я все время сидела в углу в тени, мне было неловко: я была не совсем одета, т. е. без корсета, да и потом с подвязанным глазом. Мы без умолку болтали, многое вспоминали, но я от счастья почти все перезабыла. Цесаревич сказал, чтобы я ему писала письма, он будет писать тоже и обещал написать первый. Я, признаюсь, не знала, что это можно, и была чрезвычайно обрадована. Он выбрал несколько моих карточек и просил их ему прислать. Я очень была довольна, когда Цесаревич сказал, что будет нас с сестрой называть Юля и Маля, так гораздо проще. Он непременно хотел пройти в спальню, но я его не пустила. Опять приехать к нам он обещал на Пасху, а если удастся, то и раньше. Перед уходом он вымазал себе руки сажей, и мы дали ему обмыть руки духами. Воображаю, что подумает его Мама, когда он явится к ней надушенный.
Когда Цесаревич уехал, я была, как в чаду, я все еще с трудом верила в то, что произошло. Я уже теряла всякую надежду, кажется, приходит конец моему терпению, и вдруг. Ах! Как я счастлива! Сегодня ведь первый раз, что я с ним так много говорила, до этого я почти не разговаривала с ним, да и что за разговоры, когда кругом все стоят. И сегодня, когда я его узнала ближе, я очаровалась им еще больше! Воображаю, как будет поражен мой друг Зедделер, Танюша и Евгений. С ними я смело могу поделиться своею радостью, они сумеют сохранить все в тайне. Счастливый день, тебя благословляю! Меня очень интересовало, как Цесаревич к нам приехал. Он только сказал, что у Мама гости, и он сказал, что поедет к Сергею М. Один городовой его даже узнал, но он дал ему на чай и велел молчать»…
Наутро от него принесли записку: «Надеюсь, что глазок и ножка поправляются… до сих пор хожу как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники». Менее чем через час – новое послание, почти дословно повторяющее первое: «С тех пор, как я вас встретил, я прямо как в тумане. Я надеюсь, скоро смогу прийти ещё. Ники».
Из дневника Кшесинской.
12 марта. «Днем я получила письмо от Цесаревича. Я никак не ожидала получить так скоро. Правда, письмо в несколько строк, но такие милые! Но что меня удивило, это подпись: «Вам преданный Николай».
14 марта. «Утром я получила от Наследника письмо, большое! Я перечитывала его в продолжении дня несколько раз и каждый раз с истинным наслаждением. В этом письме Цесаревич предложил мне перейти на ты. Боже, как все скоро случилось, точно сон!»…
Он стал писать ей чуть ни ежедневно. В одном письме была фраза Германа из «Пиковой дамы»: «Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой» (Он очень любил балетный её номер ожившей фарфоровой статуэтки-пастушки в этой опере, в сцене бала первого акта). В другом послании прибег к помощи Гоголя: «Думай о том, что сделал Андрий, обожая молодую панночку».
Из дневника Кшесинской.
17 марта. «Кони мне привез письмо от Наследника. Он говорил, говорил, но из всего я только поняла, что уже кто-то распустил сплетню».
23 марта. С утра у меня было предчувствие, что вечером ко мне приедет Цесаревич, и потому весь день я ожидала с нетерпением письма. Наконец в 8-м час. вечера я получила письмо, в котором Цесаревич, действительно, сообщил, что приедет ко мне в 11 час. Я так обрадовалась, получив такое известие! Но только приходилось еще ждать почти три часа!! Подумаешь, сколько времени ждала, 2 года, а теперь только три часа, и уже кажется много. Цесаревич приехал в 12-м час., не снимая пальто, вошел ко мне в комнату, где мы поздоровались и……. первый раз поцеловались. Цесаревич мне привез свои карточки, из которых одна мне очень понравилась. Он снимался в Японии, в штатском. Я получила от Цесаревича подарок, чудный браслет. Сегодня 23-е число, ровно два года, как был школьный спектакль, на котором я узнала Цесаревича и так сильно им увлеклась. Первый раз в жизни я провела такой чудный вечер! Вернее, ночь, Цесаревич был с 11 1/2 до 4 1/2 утра, и так быстро пролетели для меня эти часы. Мы много говорили. Я и сегодня не пустила Цесаревича в спальню, и он меня ужасно насмешил, когда сказал, что если я боюсь с ним идти туда, то он пойдет один! Сначала, как он пришел, мне было очень неловко говорить с ним на Ты. Я все путалась: Ты, Вы, Вы, Ты и так все время! У него такие чудные глаза, что я просто с ума схожу! Цесаревич уехал, когда уже стало рассветать. На прощание мы несколько раз поцеловались. Когда он уехал, у меня больно сжалось сердце! Ах, мое счастье так шатко! Я всегда должна думать, что, может, вижу его в последний раз!
25 марта. Цесаревич днем мне прислал письмо. Он написал, что будет у меня в 9 час. Я совсем не ожидала, что он приедет опять ко мне так скоро, и потому была еще более обрадована. Сегодня он был не долго, только до 11 час., затем он поехал на Конногвардейский ужин. Мы оставались одни. Цесаревич привез мне еще свои карточки в костюме Евгения Онегина, прелестные! Он сказал, что со мной хочет познакомиться С. М. (в. к. Сергей Михайлович – Г. С.) и что он ко мне приедет. Это мне очень приятно! Цесаревич так возился, что даже оборвал у венгерки костылёк. Он принужден был ее снять, чтобы я отдала пришить. Ему было очень стыдно без венгерки, ну это только сначала, потом он не станет стесняться. Я буду теперь звать Цесаревича «Ники», его так зовут дома. Завтра я опять его увижу в Михайловском манеже. Он обещал во время антракта остаться в ложе и после concours поехать кататься. Мы сговорились, на каких улицах нам встречаться.
26 марта. Ники уже был в ложе, когда я приехала в манеж. Мы оба не решались посмотреть друг на друга так близко в присутствии столь многочисленной публики. Ники мне прислал с Котляревским чудный букет, одни розы! Какое внимание! В манеже Ники на кого-то очень долго смотрел в бинокль, и меня это рассердило, так что потом, когда он навел бинокль на меня, я отвернулась.
Следует немедленно письмо:
«Дорогой Ники! Меня еще кое-что опечалило: на кого Ты в манеже смотрел так долго направо в бинокль? Я думаю, Ты заметил, что после того, когда Ты на меня посмотрел, я отвернулась? Но я не знаю, понял ли Ты, отчего я это сделала? Благодарю Тебя за чудный букет. Твое внимание очень меня тронуло! Ты так ко мне внимателен, и Твое обращение со мной так мило, что я, право, не знаю, чем я могу выразить Тебе мою благодарность! Мне ужасно скучно, когда я Тебя не вижу, время тянется тогда бесконечно! С каждым днем, дорогой Ники, моя любовь к тебе становится сильнее! Как бы я хотела, чтобы Ты так меня полюбил, как люблю я Тебя. Прости, Ники, но я не верю, что Ты меня любишь. Может быть, я ошибаюсь, но вернее нет. Ведь всегда так бывает: то, чего добиваешься, кажется несбыточным и если начинает сбываться, то все кажется, что это лишь обман.
Мне ужасно нравятся Твои карточки в костюме Онегина. Так и хочется Тебя поцеловать. Мне очень много нужно Тебя спросить и Тебе рассказать. Целую Тебя крепко и, как Ты любишь, троекратно. Как долго ждать, чтобы исполнить это на деле! Жду письма. Твоя.
Наконец я дождалась от Ники письма. Такой, право, лентяй! Мог бы на Страстной неделе писать чаще! А я ему три дня кряду письма отсылала».
Из дневника Кшесинской.
5 апреля. «Первый день Пасхи. Утром получила письмо от Ники, вечером в 10-м час. он приехал ко мне и был до 2-го час. Мы были весь вечер одни. Первый раз Ники был сегодня у меня в спальне. Ему она очень понравилась и мое платье. Мне было очень приятно, что Ники обратил на него внимание. Я провела вечер прелестно. Мы много болтали и вспоминали прошлое»…
Визиты его участились. Приезжал он, как правило, в обществе молодых двоюродных дядей, великих князей Георгия, Александра и Сергея, с которыми дружил с детства. Привозил нередко приятелей-однополчан – «Пику» и «Пепу», как их в шутку звали: князя Петра Павловича Голицына и гусарского офицера Котляревского. К компании присоединялась сестра Юлия. Рассаживались где попало, шутили, дурачились, играли на фортепиано в четыре руки. Братья прекрасно пели грузинские песни, которым выучились, живя на Кавказе, где отец их великий князь Михаил Николаевич два почти десятка лет прослужил наместником. Николай не отставал от остальных: веселился от души, принимал участие в розыгрышах, мило ухаживал за дамами. Нацепил как-то на голову косынку и принялся подражать танцу Красной Шапочки из «Спящей красавицы», изображая одновременно и прыгающего вокруг неё Волка. Смеху было до упаду.
Дома, перед сном он записывал в дневнике: «Вернулся в Аничков при снеге, валившемся хлопьями. И это называется весна? Обедал с Сергеем у себя, а потом поехал навестить Кшесинских, где провёл полтора приятных часа».
Они пока таятся открыто выражать свои чувства. Статус её романтической пассии цесаревича всё ещё под вопросом, утверждать его сверху не торопятся. Запротестовал неожиданно против публичной связи сына с танцоркой заваривший кашу державный батюшка. Делишки подобного рода, считал он, следует обделывать без лишнего афиширования, за ширмой. Снял напряжение, и ладно. Решительной противницей увлечения Николая с самого начала была императрица Мария Фёдоровна. По свидетельству сводного брата Кшесинской Филиппа Леде, она направила даже через флигель-адъютанта конфиденциальное письмо их отцу с просьбой – под любым благовидным предлогом отказать Николаю от дома. Позже, правда, уступила настойчивости сына и, скрепя сердце, запрет сняла. Решению жены нехотя последовал и не любивший перечить ей в житейских делах Александр Третий.
Препоны на путях любви, наконец, устранены. Они появляются вместе на публике, раскатывают лунными ночами на великолепной его тройке с бубенцами, веселятся компанией в холостяцком бараке барона Зедделера в Преображенском полку. В индивидуальную её грим-уборную танцовщицы второго разряда в Мариинском театре заглядывают в антрактах вслед за наследником пошутить и посплетничать старшие и молодые великие князья, племянник императрицы, будущий король, а ныне принц – Христиан Датский, герцог Евгений Лейхтенбергский, великосветские балетоманы из персональных лож. Шум, разговоры, шампанское, смех. Публика к ней неравнодушна, критика благосклонна, Николай осыпает её подарками («Презенты были хорошие, но не крупные», – отмечает она).
Из писем Кшесинской.
9 апреля. «Дорогой Ники! Я очень была счастлива видеть Тебя у меня в воскресенье, тем более, что я совсем на это не надеялась. Знаешь, Ники, каждый раз, когда Ты уходишь от меня, у меня больно сжимается сердце. Так грустно с тобой расставаться.
Завтра, в среду я танцевать в «Фаусте» не буду. В пятницу опять идет «Фауст», и я думаю в пятницу тоже не танцевать: мне не хочется раньше воскресенья. Впрочем, если Ты поедешь в театр, то я буду танцевать. Напиши мне тотчас же ответ: будешь или нет? Все же лучше бы, если бы Ты приехал в пятницу ко мне. Ты мне говорил, что уезжаешь в Данию 9 мая, но на сколько времени я Тебя не спросила, а мне это очень интересно знать. Я все забываю Тебе написать: у меня новый поклонник Пика Г. Он мне нравится, он хорошенький мальчик»…
Их роман – главная тема дня, на все лады обсуждаемая в обществе, у подруг – большие глаза, ей тайно завидуют. Никому и в голову не придёт усомниться в характере их отношений. А, между тем, они до сих пор не любовники в прямом смысле этого слова. Именно так: два почти года спустя после знакомства на выпускном вечере физической близости между ними нет. Руками развести! Что-то не поддающееся осмыслению. В чём дело? Почему?
Попробуем разобраться. Полистаем снова его дневник.
Запись, относящаяся к 1892 году:
1 апреля. «Весьма странное явление, которое я в себе замечаю: я никогда не думал, что два одинаковых чувства, две любви одновременно совместились в душе. Теперь уже пошёл четвёртый год, что я люблю Аликс Г. и постоянно лелею мысль, если Бог даст на ней когда-нибудь жениться… А с лагеря 1890 года по сие время я страстно полюбил (платонически) Маленькую К. Удивительная вещь наше сердце. Вместе с тем, я не перестаю думать об Аликс, право, можно было заключить после этого, что я очень влюбчив. До известной степени да! Но я должен прибавить, что внутри я строгий судья и до крайности разборчив…»
Вот и ответ. У «Маленькой К.» есть, оказывается, соперница, завладевшая чувствами наследника задолго до неё. Кто она, вставшая на её пути незнакомка, скрываемая под именем «Аликс Г», в которой он видит будущую супругу? Ясно, что не шляпная модистка – на ком женятся члены царской фамилии, известно достаточно хорошо.
Вернёмся на несколько лет назад в вечерний Петербург, вообразим ярко иллюминированный Зимний Дворец с подъезжающими один за другим богатыми экипажами, почётным караулом у главного входа, толпами народа на Дворцовой площади и набережной Невы, разрывами фейерверка в небе. Столица празднует свадьбу брата царя великого князя Сергея Александровича и принцессы Элеоноры, дочери великого герцога Гессен-Дармштадского Людвига Четвёртого. Гостей высшего ранга – великое множество, и среди них двенадцатилетняя сестра невесты Алиса, приходящаяся Николаю троюродной сестрой по общей бабушке, английской королеве Виктории (в генеалогии Романовых той поры сам чёрт ногу сломит – бесконечные смешанные браки с представителями монархических дворов Европы всех в результате сделали родственниками; русских по крови царей в России давно уже не было). Знакомство рослой не по летам белокурой девочки с шестнадцатилетним юношей было непродолжительным, единственное, что запомнилось тогда Николаю – безупречный английский, на котором она изъяснялась: детство Алиса провела в Англии, у бабушки, и язык туманного Альбиона предпочитала родному, немецкому.
Вторично она приехала в Петербург пять лет спустя вполне расцветшей барышней, в меру меланхоличной, с грустинкой в красивых, с лёгким прищуром голубых глазах. Николай, гусарский к тому времени офицер, отпустивший бородку, вызвался быть её кавалером по части развлечений: сопровождал на пикниках и прогулках, учил стрелять тетеревов из «монтекристо, катал на яхте по заливу, опекал по-братски на эрмитажных костюмированных балах. Как можно было в подобной обстановке не влюбиться?
Накануне разлуки они вырезали свои имена на подоконнике петергофской дачи «Александрия»(вернувшись к себе, он написал в дневнике: «Мы друг друга любим») Она обещала не забывать его, они тайно переписывались; переписка попадала, куда надо, тщательно анализировалась, – в Гатчине без особой радости принимали новое увлечение Ники: в жёны наследнику престола намечалась по соображениям большой политики представительница французской династии – принцесса Орлеанского дома Елена. С решением вопроса, однако, не торопились: время терпело, тем более, что в Дармштадте и Париже не было пока на сей счёт определённости.
Из дневника Кшесинской.
11 апреля. «Вечером он приехал ко мне после цирка. Сегодня ровно месяц, как Ники был у меня первый раз. Ники обещал завтра приехать непременно в балет и прийти на сцену. Я его очень просила не подавать руки Марии Петипа. Я ее ненавижу, противную сплетницу!
Ники был у меня довольно долго, он хотел еще остаться, но боялся, так как он теперь живет с Папа в Зимнем дворце, куда возвращаться очень поздно опасно, там все шпионы».
14 апреля. «Вечер я провела с Ники вдвоем. Ники опять понравилось мое платье! Мне ужасно нравится, что он обращает внимание на туалет, это так хорошо, когда мужчины понимают в этом толк. Ники был у меня до 5-го час. «Хотела бы ты выйти за меня замуж?» И когда ответила, что невозможно, и я никогда не хочу, Ники спросил: «Так лучше?» На некоторые фразы он делал ударения. Так, например: «Только то и дорого и хорошо, что почти невозможно». Умная женщина, когда за что возьмется, то всегда счастливо доведет до конца и…… Только поцелуй беззвучно жил и длился».
16 апреля. «Вечером я танцевала в опере «Пиковая дама». После оперы Ники приехал ко мне. Он сказал остальным, что заказал поезд к 11 1/2, а между тем приехал ко мне. Я ему сегодня очень понравилась в белом парике. Ники был у меня почти до 1 час., несмотря на то, что он заказал поезд».
29 апреля. «Ники приехал ко мне в 12 1/2 час. ночи, после какого-то спектакля. З. (барон Зедделер – Г. С.) был у нас, и мы дули шампузен. Когда Ники уезжал от меня, было 6 час., и уже светило солнышко. Завтра он приедет ко мне опять. Мы кроме того сговорились встретиться еще на улице. Он сказал, что выйдет из дворца в 12 ч. 55 м».
26 апреля. «Я с нетерпением ожидала вечера, чтобы увидеть Ники. Я приехала в театр к началу балета, хотя танцевала только в конце. В первом же антракте я посмотрела на него в дырочку занавеси. Ники мне показал руками, что пройдет на сцену в третьем антракте. В следующем антракте я опять смотрела в дырочку и потом пошла одеваться. У меня был собственный костюм, очень хорошенький, все для Ники.
В третьем антракте Ники пришел с А. М. на сцену. Я стояла на середине, и он подошел к Марии Петипа, которая стояла ближе, что меня ужасно обозлило! Ведь я так просила никогда с ней не разговаривать, а он, как на зло, подошел к ней и говорил с ней довольно долго. Я даже собиралась уже уйти со сцены, но в это время он подошел ко мне, и какой глупый разговор мы вели! А ведь надо же все держать в тайне, ничего не поделаешь.
28 апреля. «Ники мне привез брошку, но я не взяла. Я от него ничего не хочу, только бы он меня любил. Я хочу сохранить чистое, святое к нему чувство, не оскверняя его никакими материальными выгодами. Ники уехал от меня не поздно, до угла дошел пешком. Ники всегда оставляет лошадь где-нибудь подальше, так безопаснее.
29 апреля. «Опять был у меня Ники, но зато последний раз. Больше приехать ему не удастся, так как завтра в 8 час. утра он выступает в лагерь, потом пробудет несколько дней в Гатчине, потом опять в Красное Село и, наконец, 9-го уедет в Данию, откуда вернется только в июне. Увидимся мы не раньше июля, когда начнутся красносельские спектакли. Я ждала Ники на балконе и увидела его еще издали. Он приехал ко мне в 11 1/2 час. прямо с вокзала. Проходя через улицу, он мне поклонился. Я сама ему отворила дверь. Ники был у меня до утра, он уехал только в 7-м час. Бедный, ему и не выспаться, завтра в 8 час. уже надо выступать в Красное. Как грустно было прощаться на целых два месяца. Мы крепко несколько раз поцеловались, и я умоляла Ники меня не забывать»…
Такова на текущий момент обстановка: наследник мечется между двух огней. Не выдерживает однажды, признаётся ей во всём. Мало того, приносит на свидания злополучный дневник, читает сидящей напротив «Маленькой К.» написанные накануне строки, повествующие о его чувствах к «Аликс Г.», просит совета, ждёт понимания и участия. Оригинально, не правда ли! Уезжая в очередной раз в Дармштадт с целью вырвать согласие на брак с колеблющейся принцессой, ставит её в известность: доверие прежде всего!
«Известие о его сватовстве, – пишет она, – было для меня первым настоящим горем. После его ухода я долго сидела убитая и не могла потом сомкнуть глаз до утра. Следующие дни были ужасны. Я не знала, что дальше будет, а неведение ужасно. Я мучилась безумно».
Слава богу, возвратился он ни с чем, помолвка с гессен-дармштадской принцессой сорвалась: Алиса отказалась переменить католическую веру на православную, что являлось основным условием согласия на брак с русской стороны.
Посещения квартиры на Офицерской возобновились.
Из дневника наследника.
«В 12 час. отправился к М. К… у которой оставался до 4 час. Хорошо поболтали, посмеялись и повозились»…
«Отправился к М. К., где ужинал по обыкновению и провел прекрасно время»… «Отправился к М. К., провел чудесных три часа с ней»…
«Посетил мою М. К., где оставался до 6 часов»…
«Вечером полетел к моей М. К. и провел самый лучший с ней вечер до сих пор. Нахожусь под впечатлением ее – перо трясется в руке».
Общество, высший свет с живым интересом следят за развитием их романа. Содержательница модного петербургского салона генеральша Александра Богданович записывает в дневнике:
«Она не красивая, не грациозная, но миловидная, очень живая, вертлявая. Она всем и каждому хвалится своими отношениями с ним».
Более откровенно выражается на сей счет театральный критик и издатель «Нового времени» А. Суворин Вот строки из его дневника за 1893 год:
«8 февраля… Любовник (наследник) посещает Кшесинскую и употребляет ее. Она живет у родителей, которые устраняются и притворяются, что ничего не знают. Он ездит к ним, даже не нанимает ей квартиры и ругает родителя, который держит ее ребенком, хотя 25 лет. Очень неразговорчив, вообще сер, пьет коньяк, и сидит у Кшесинской по пять-шесть часов, так что очень скучает и жалуется на скуку…
14 февраля… Наследник писал Кшесинской (она хочет принимать православие, может быть, считая возможным сделаться императрицей), что он посылает ей 3000 руб., говоря, что больше у него нет, чтобы она наняла квартиру в 5 тысяч руб., что он, отговев, приедет, и «тогда мы заживем с тобой как генералы». Хорошее у него представление о генералах! Он, говорят, выпросил у отца еще два года, чтобы не жениться. Он оброс бородкой и возмужал, но маленький».
Из писем Кшесинской.
5 мая. «Милый, дорогой Ники! Я никак не могу примириться с мыслью, что я Тебя не увижу два месяца. Я все время вспоминаю последний вечер, проведенный с тобой, когда Ты, милый Ники, лежал у меня на диване. Я Тобою все время любовалась, Ты так мне был в ту минуту дорог, и так страшно я Тебя ревновала к той, которая скоро будет иметь право Тебя осыпать своими ласками. Но помни, Ники, что никто Тебя не полюбит так, как я.
Скажи мне, Ники, когда Ты женишься, Ты совсем забудешь Твою Панни? Или хотя изредка вспоминать о моем существовании? Невозможного я никогда не буду требовать! Я хочу знать это теперь, когда Ты не боялся сказать правду. Если да, то надо теперь же все кончить.
Я много, много передумала в эти три дня и чувствую, что могу принадлежать только Тебе. Теперь прощай, мой дорогой, милый Ники. Не забывай горячо любящую Тебя Твою Панни. У меня было такое страстное желание быть всегда всегда с Тобою. К этому желанию присоединилась и страшная ревность к той»…
Из дневника Кшесинской.
20 мая. «Брат привез мне из города письмо от Ники, которое он прислал из Дании, и я была очень счастлива! Я в Данию ему писать не буду, мне кажется, что писать туда опасно».
6 июля. «Наконец настал день, который я ожидала с таким нетерпением. Я не верила даже утром, когда встала, что сегодня поеду в Красное и увижу моего незабвенного Ники.
Во втором антракте ко мне пришел в уборную В. А. вместе с Ники. В. А. спросил про мое здоровье и, что-то пробормотав, вышел из уборной, оставив Ники и меня. Я отлично знала, что В. А. пришел лишь затем, чтобы привести Ники, и мысленно его благодарила.
Едва В. А. вышел, как тотчас же замок щелкнул, и только тогда я могла поцеловать моего Ники. Разговор конечно не клеился, произносились какие-то бессвязные слова, да это и понятно после двухмесячной разлуки. Ники немного изменился, стал носить бороду, пока, конечно, совсем маленькую»…
Из писем Кшесинской.
5 июля. «Ники, дорогой, умоляю, приходи ко мне в четверг в уборную в первом антракте. Я нарочно немного отворю дверь уборной, чтобы Тебе удобнее пройти. Вчера я от восторга почти с Тобой не говорила. Мне кто-то сказал, что Ты, будто бы, не будешь в четверг в театре. Я не верю, быть не может, я думаю, что Ты не захочешь меня так огорчить. В четверг я буду хорошо танцевать, а затем у меня будет прехорошенький кустюм и, надеюсь, что Тебе понравлюсь. Тебя крепко целует страстно и безумно любящая Тебя Твоя Панни».
16 июля. «Мой дорогой Ники! После вчерашнего вечера я совсем потеряла голову! В Тебе есть что-то особенное, что производит на меня слишком сильное впечатление. Ужасно только грустно бывает после спектакля, когда приходится разлучаться опять на несколько дней, да и наши свидания бывают теперь так непродолжительны, и я бы хотела много сказать! Тебе интересно узнать, от кого я получила в первый спектакль цветы. Я Тебе скажу в понедельник. Вчера же корзина была от Р. Он сильно за мной ухаживает и уверяет, что не на шутку в меня влюблен. Но, пожалуйста, не бойся, тут ничего нет опасного. Я надеюсь, что Ты уже меня довольно хорошо узнал? Мне ничего ни от кого не нужно, только бы меня Ники любил и так же сильно, как я Его! Теперь будь смелый и приходи ко мне в каждом антракте, а то мало приходится говорить. Приведи с собою хоть раз Сергея, он, право, такой хороший, бедовый, я страшно таких люблю!»
19 июля. «Дорогой, милый Ники! Как тяжело, как ужасно так жить. Мне этого не перенести, это невозможно, это сверх моих сил. Два месяца разлуки с Тобой, которые мне предстоят, меня пугают и в то же время радуют: будет хоть конец плохой, но все же какой-нибудь. Тогда прощай, Ники, лучше умереть. Прости, Ники, но мне не верится, что Твое чувство ко мне столь же серьезно, как и мое к Тебе. Я все принимаю Твою страсть за простое увлечение, и это так больно. Я радуюсь, что Ты начинаешь испытывать ревность. Мне это только приятно. Но ты только пишешь об этом, на самом деле я этого не замечаю. Сегодня даже Ты меня страшно обидел, когда посоветовал ехать с Р. за границу. Я чуть-чуть не заплакала, но удержалась и даже вовсе от Тебя скрыла. Да, Ники, какая уж здесь после того ревность? Это очень, очень больно! А я Тебе не раз говорила, что для Тебя пожертвовала бы всем, и теперь скорее, чем когда-либо я бросила бы для Тебя все самое для меня дорогое»…
Она действительно все ещё остаётся в родительском доме, делит с сестрой спальню рядом с кабинетом отца. Мучимая желаниями, потеряв остатки терпения, решается однажды на рискованный шаг.
5
– Отдаёшь ли ты, по крайней мере, отчёт в том, что никогда не выйдешь за него замуж? Что неизбежно в скором времени вынуждена будешь с ним расстаться? Понимаешь, на что идёшь? Что ожидает тебя в будущем?
Стоявший за креслом отец прошёлся в волнении по кабинету, вернулся к столу – осунувшийся, постаревший: седые космы на затылке, страдальческие глаза. Жаль было его отчаянно.
– Я всё обдумала, папенька…
Шагнув, она опустилась перед ним на колени.
– Что ты?…встань! – схватил он её за плечи, поднял легко.
– Папуля, милый… – ей мешали спазмы в горле. – Пожалуйста… пойми!.. Я люблю его всем сердцем! Мне выпало счастье… пусть краткое… Я не хочу его упустить. Не хочу!
– Успокойся… я не враг тебе, Малюша…, – он гладил её как маленькую по волосам, голос его дрожал… – В мечтах всегда видел тебя в замужестве. За достойным человеком… Не судьба, видно…
– Судьба моя – Ники, батюшка… Так угодно Господу Богу. Будущее меня не страшит.
Он молчал какое-то время, глядя в пространство.
– Что – мать? – спросил глухо. – Говорила ты с ней?
– Говорила намедни. Мамочка мне не препятствует.
– Что ж, – он мягко отстранил её от себя. – Будь по-твоему, ты взрослый уже человек. Деньги на обустройство я тебе дам… приданое твоё останется в неприкосновенности. Получишь, когда пожелаешь. Единственное моё условие – жить вы будете с Юлией…на первых хотя бы порах. Дальше решай сама…
– Хорошо, батюшка.
– Вот так…… Он собирался, по-видимому, ещё что-то добавить, не нашёлся – кивнул коротко головой: иди.
Она осторожно притворила за собой дверь.
В обществе, тем временем, не затихали пересуды, будто семья способствовала её связи с Николаем, что отец вёл тайные переговоры с Двором, выторговывал отступное, а, добившись чего хотел, разом угомонился и тихо себе помалкивал в тряпочку. Опровергает это сама Кшесинская, взволнованно повествующая о драматической обстановке объяснений с родителями, противившимися всеми способами её решению уйти из дома. Не вяжется, главное, с сомнительной сделкой личность Феликса Ивановича – не такой это был человек, не той закваски: голову бы скорее на плаху положил гордый поляк, чем согласился торговать – вообразить невозможно! – честью дочери! С кем бы то ни было…
Принятое решение – жить с любовником открыто, тяжесть ухода из родительского гнезда, всё, что этому сопутствовало, легло целиком на её плечи, возлюбленному заниматься подобными вещами было недосуг, вращался он в иных сферах: участвовал в бесчисленных церемониях, парадах, смотрах, командовал полуротой сводного гвардейского батальона, ездил с государственными визитами за рубеж.
Отношения их по-прежнему оставались платоническими: любящие брат и сестра – ну, не абсурд разве? После двухлетней привязанности: писем, встреч, абсолютного друг к другу доверия. Осторожность его в интиме переходила всякие границы, разобраться в мотивах столь странного поведения было невозможно – лепет какой-то ребяческий из уст гусара.
«Ники меня поразил, – вспоминает она об одном из свиданий, когда чаша её терпения (точнее – нетерпения) наполнилась до краёв. – Передо мной сидел не влюблённый в меня, а какой-то нерешительный, не понимающий блаженства любви. Летом он сам неоднократно в письмах и разговоре напоминал насчёт более близкого знакомства, а теперь вдруг заговорил совершенно обратное, что не может быть у меня первым, что это будет мучить его всю жизнь… Он не может быть первым! Смешно! Разве человек, который действительно любит страстно, станет так говорить? Конечно нет, он боится просто быть тогда связанным со мной на всю жизнь, раз он будет у меня… В конце-концов мне удалось почти убедить Ники. Он обещал, что это совершится… как только он вернётся из Берлина…»
Обстановка побуждала к безотлагательным действиям – счастье приходилось ковать собственными руками. Пока нерешительный дружок охотился на оленей в обществе германского кайзера Вильгельма в заповедных лесах под Эберсвельде, она, лёжа на кушетке обложенная газетами, прочитывала объявления о сдаче жилья внаём, звонила, ездила смотреть: всё было не то. И, вот, увидела в «Петербургской газете»: сдаётся «при наличии необходимых гарантий» особняк на Английском проспекте, связаться в дневные часы по такому-то адресу, кроме воскресенья. Загорелась разом: чувство подсказывало, что на этот раз повезёт…
Двухэтажный дом современной архитектуры на Петроградской стороне её очаровал: маленький дворец! Прелестные помещения со стильной дорогой мебелью, небольшой сад, обнесённый высоким забором, хозяйственные постройки, конюшня, сарай; за постройками – ещё сад. Рассеянно, переходя от окна к окну, слушала она пояснения сопровождавшего её словоохотливого маклера в клетчатой паре, с цепочкой на животе, представлявшего интересы домовладельца.
– Пикантная подробность, мадмуазель, обратите внимание, – увлечённо разглагольствовал тот. – Особняк построен их высочеством великим князем Константином Николаевичем для возлюбленной, балерины Кузнецовой…
Оставив разглядывание изразцов на голландской печи, она вопросительно на него посмотрела…
– …к коей чрезвычайно был расположен, – продолжал маклер, – а впоследствии перекуплен у князя господином Римским-Корсаковым после того, как балерина от их высочества сбежала, сойдясь…
– …Хорошо, хорошо! – перебила она его. – Подробности эти меня не интересуют… Дом снять я согласна. С будущей недели. Приготовьте, пожалуйста, необходимые бумаги!
– На чьё имя прикажете?
Услышав с вызовом произнесенное «Кшесинская», он изумлённо выкатил на неё глаза: решил, вероятно, что ослышался. Лепетал что-то невпопад, провожая к выходу, кланялся неловко.
Она отнеслась к случившемуся с достаточной долей иронии. Усмехалась по дороге домой: нашла, называется, местечко. Пристанище возлюбленных-балерин. Вот Ники посмеётся, когда узнает…
Из дневника Кшесинской.
23 марта 1982 г. «Я сегодня его ужасно изводила всеми теми, которые, по слухам, ему нравились. И конечно, большею частью эти слухи оказались неверными, впрочем, может быть, он не хотел мне сознаться. Но только какая цель ему скрывать от меня?»
21 апреля. «Кроме Ники и З. (барона Александра Зедделера, будущего мужа старшей из сестер Юлии Кшесинской – Г. С.) был у нас также А. М. Он смотрел портрет Ники, который я рисовала, и не хотел верить, что это моя работа. Ники оставался еще долго после его ухода. Я читала его дневник, который он привез с собой. В дневнике меня очень заинтересовал один день, это 1 апреля, где он пишет про Алису Г. и про меня. Алиса ему очень нравится, он говорил мне уже об этом раньше, и я серьезно начинаю его к ней ревновать».
Из писем Кшесинской.
28 июля. «Дорогой, милый Ники! В понедельник, 3-го будет французский спектакль, и я радуюсь, что Ты не можешь быть в театре: я Тебя ужасно ко всем ревную!»
3 августа. «Твое последнее письмо произвело на меня сильное впечатление. Я теперь начинаю верить, Ники, что Ты меня любишь. Но я все думаю о Твоей свадьбе. Ты сам сказал, что до свадьбы Ты мой, а потом…… Ники, Ты думаешь, мне легко это было услышать? Если бы Ты знал, Ники, как я Тебя ревную к А., ведь Ты ее любишь? Но она Тебя, Ники, никогда не будет любить, как любит Тебя. Твоя маленькая Панни! Целую Тебя горячо и страстно. Вся Твоя»
6 августа. «Дорогой, Милый Ники! Вчера, когда я с Тобой прощалась, я готова была разрыдаться. Ах! Ники, как я Тебя сильно люблю. Дорогой мой, люби меня, я так страшно боюсь, что в эти месяцы разлуки. Твоя страсть охладеет. Ах, в каком я ужасном отчаянии, что со мной будет? Только бы хватило сил перенести разлуку! Поблагодари С. М. еще раз, что передал Тебе письмо. Я думала, что он мне в этом откажет. Не сердись, что я пишу опять о нем, я Тебя уверяю, что ничего опасного нет. Прощай, мой дорогой, мой прелестный Ники, до ноября. Навсегда Твоя».
10 августа. «Дорогой мой Ники! Теперь я немного успокоилась, перестала плакать, но мной овладела тихая грусть. Я хочу скорей уехать за границу, там для меня все ново, и я немного развлекусь. Ники, подумай, как было бы хорошо, если бы исполнился Твой сон, который Ты мне рассказывал. Как дивно было бы нам встретиться в Париже! Мой милый, я Тебя нисколько не обвиняю, что Ты меня отпустил в последний раз в Красном после прогулки одну. Как мог Ты иначе поступить? Ники, зачем ты говоришь, что будешь с отчаяния пить? В этом плохое утешение, после всегда бывает тяжелее. Не делай, Ники, этого, я прошу. О, Ники, дорогой, как я желаю скорее быть Твоею, только тогда я буду совершенно спокойна. Я страшно томлюсь, мой дорогой. И Тебе, и мне давно пора…… Я Тебя не понимаю, Ты…… с…… мною одною, а когда женишься, может быть, не скоро, но все же тогда будет другая, или Ты это не считаешь? Только бы ты женился не на А. Ей я ни за что Тебя не отдам, а то или она, или я. Ты, верно, изводишься, что я постоянно пишу и говорю о Твоем браке, но представь себя на моем месте, и Ты поймешь, как он должен меня тревожить».
16 августа. «Меня, Ники, ужасно беспокоит, что по городу, действительно, стали ходить слухи, что я Тебе нравлюсь! Ничего, право, нельзя скрыть, и кому какое до этого дело? Эти слухи меня ужасно раздражают и пугают. Я ужасно, Ники, боюсь, что Тебе будут из-за меня неприятности, да и себя мне жаль, ведь я так еще молода, у меня все впереди и вдруг… Ники, дорогой, тогда мы никогда больше не увидимся! Ах, Ники, Ники, как я боюсь! Надо кончать письмо, так как его берет с собой сестра Юля. Я все посылаю Тебе письма из города, отсюда опасно».
Из дневника Кшесинской.
14 ноября. «Какой страшный удар! Ники теперь на Кавказе.
Ходят слухи, что он поехал туда спасти брата (в.к. Георгия Александровича – Г. С.), который там сильно увлекся какой-то грузинкой, и будто Ники, увидев ее, тоже в нее влюбился. Я сначала не хотела верить. Нет, этого быть не может, это был бы жестокий удар, Ники не такой, нет, нет!»
Из писем Кшесинской.
14 ноября. «Дорогой, незабвенный Ники! До меня дошли ужасные слухи, я в полном отчаянии и не хочу верить тому, что мне сказали. Не хочу, и в то же время предчувствие мне говорит, что Ты, Ники, изменил Твоей Панни. Конечно, Ники, Ты понимаешь, что я говорю про Твое сильное увлечение какой-то грузинкой. И могла ли ожидать, что меня ожидает такой сильный удар и в то время, когда я больше всего надеялась, что скоро исполнится моя заветная мечта. Вспомни, что Ты сам в одном из последних писем сказал мне, что я Тебя оскорбляю тем, что не верю тебе. Если, Ники, я узнаю, что эти слухи верны, даю тебе слово: я не задумаюсь, чтобы с собой покончить. Быть может, Ники, когда Ты вернешься сюда, меня уже не будет. Пожалеешь, Ники, не раз, вспомнишь тогда о Твоей Панни, поймешь, что Панни умела любить, но будет поздно. Прощай».
Из дневника Кшесинской.
15 ноября. «Я пошла в церковь, горячо молилась, и как будто мне стало легче, но по возвращении домой все, каждая вещь, мне напоминала моего дорогого Ники, и я опять заплакала. Итак я страшно страдала, но какова была моя радость, когда я, сообщив Але о посылке письма, заметила его удивление и затем услышала его признание, что все, что он мне сказал про Ники, одна выдумка, что он просто хотел меня испытать и теперь видит, что я действительно люблю Ники».
22 ноября. «Я догадалась, что С. не прочь был бы за мной поухаживать, если бы не Ники.
Сергей своими взглядами извел меня вконец, и скажу откровенно, что после сегодняшнего раза он мне еще более понравился, ужасно люблю таких бедовых, это моя слабость».
16 декабря. «Я с Сергеем кокетничала. Сергей начинает заметно поддаваться, еще немного и будет то, что я добиваюсь. Я пила много, в особенности коньяка, но как и всегда я оставалась совершенно нормальной».
18 декабря. «Много мне сегодня пришлось болтать с Сергеем и еще раз удостовериться, что дело идет на лад. Право, не знаю, не понимаю себя. Сергей даже не красив, а между тем мне очень нравится».
4 января 1893 г. «По обыкновению я ждала вечером Ники, но, прождав до 12 час., решила, что он уже не приедет, и хотела идти спать. Вдруг в 12 1/4 ч. раздался звонок.
Я открыла дверь и увидела Ники и Сандро. Я не верила своим глазам, я так была счастлива в ту минуту, хотела броситься на шею, но удержала себя, неловко было при Сандро, и далее даже сухо поздоровалась с Ники после столь долгой разлуки.
Меня немного злило, что Ники первый раз приехал не один, да и сначала я немного дулась на Ники все за то письмо и еще кое за что. Сандро даже удивлялся, что я так мало радуюсь, и говорил, что Ники был так счастлив, когда ехал ко мне. Когда Ники смотрел мои карточки, я стояла совсем близко, и он так на меня посмотрел, что я невольно смутилась, увидев столь пристальный взгляд этих очаровательных глаз. Сандро уехал раньше Ники, и не скрою, что я была рада остаться с Ники наедине.
Бывшее между мной и Ники недоразумение разъяснилось. Он признал себя виноватым, как оно и следовало, и в конце концов я перестала дуться, но вообще была сегодня сдержанна. Я Ники нарочно сказала сегодня, что в посту еду танцевать в Милан на три месяца. Ники не поверил сначала, а потом сказал, что меня не пустит. А когда я попросила его отпустить меня на 1-ю и 2-ю неделю поста в Париж, ссылаясь на то, что он на 1-й неделе будет говеть, Ники сказал, что на 1-й неделе он действительно будет отмаливаться, но на 2-й неделе надо будет уже прималиваться. Это очень остроумно сказано. Ники жалел, что я не догадалась приехать в Абас-Туман (курортное место на Кавказе, там долгое время жил брат наследника, великий князь Георгий Александрович, болевший туберкулезом – Г. С.), где мы могли бы видеться каждый день без всякой опасности.
Говорили много, но о главном ни слова, и меня мучило, что Ники не начал об этом разговора. Может быть, сразу не хотел»?
6 января. «Вечером приехал Ники с Сергеем и затем Г. М. Я все время кокетничала с Сергеем, во-первых, оттого, чтобы хорошенько извести Ники, на которого положительно ничего не действует, а во-вторых, я стесняюсь вести себя с Ники в присутствии Сергея как всегда. Ники тоже меня извел, но, к сожалению, неумышленно и именно тем, что слишком много говорил с Юлей. Мне удалось его уговорить приехать ко мне в пятницу, и надеюсь, что на этот раз он приедет один».
8 января. «Сегодня у меня была в театре репетиция, где я видела Фигнера и узнала от него, что вовсе не подозревала. Разговор касался Царя, и между прочим он сказал про М., что ему передавали, будто они за Ники следят. Мне показалось это невероятным, однако же я решила этого не оставлять без внимания и сегодня же как-нибудь выпытать от Ники.
Ники приехал ко мне в 1-м час. ночи из Преображенского полка, где он обедал. Аля З. приехал к нам оттуда же, но немного раньше Ники. Я немного рассердилась на Ники, что он так долго сидел в полку, и вообще не совсем была в духе, так как у меня страшно болела голова. Мы вчетвером – четвертая Юля – дули шампузен, который привез с собой Аля, и Ники сильно опьянел, Аля тоже. Я же, хотя и выпила довольно, была совершенно трезвая и твердо решила сегодня же поговорить с Ники о будущем.
Первый раз, когда мы остались вдвоем в комнате, Ники я не узнала – так он был ласков. Но когда нам пришлось остаться наедине вторично, между нами произошел крайне тяжелый разговор. Этот разговор продолжался более часа. Я готова была разрыдаться, Ники меня поразил. Передо мною сидел не влюбленный в меня, а какой-то нерешительный, не понимающий блаженства любви. Летом он сам неоднократно в письмах и в разговоре напоминал насчет более близкого знакомства, а теперь вдруг говорил совершенно обратное, что не может быть у меня первым, что это будет его мучить всю жизнь, что если бы я уже была не невинна, тогда бы он не задумываясь со мной сошелся, и много другого говорил он в этот раз. Но каково мне было это слушать, тем более что я не дура и понимала, что Ники говорил не совсем чистосердечно. Он не может быть первым! Смешно! Разве человек, который действительно любит страстно, станет так говорить? Конечно, нет. Он боится просто быть тогда связанным со мной на всю жизнь, раз он первый будет у меня. И как же я удивилась, когда узнала от Ники, что все это вдалбливает ему в голову Сандро. Тогда невольно мне вспомнилось, что сказал Фигнер, и со слов Ники я поняла, что Фигнер не врет. Однако, хотя я и была в отчаянии, я не теряла надежды и Ники убеждала, чтобы он не слушал М., а следовал советам В. А. и Н. Н. (в. к. Николая Николаевича. – Г. С.), из которых первый, как сказал сам Ники, думал, напротив, что несогласие последует с моей стороны. В конце концов мне удалось почти убедить Ники, он ответил «пора», – слово, которое производит необъяснимое действие на меня, когда оно им произносится. Он обещал, что это совершится через неделю, как только он вернется из Берлина. Однако я не успокоилась, я знала, что Ники мог это сказать, чтобы только отвязаться, и когда он уехал (было 4 час.), я была в страшном горе, я была близка к умопомешательству и даже хотела… Нет, нет, не надо здесь этого писать, пусть это будет тайна. Все же я поставлю на своем, сколько бы мне то трудов ни стоило!»
12 января. «Я репетировала в училище балет «Спящая красавица». После репетиции я пошла к И. И. Рюмину (директор Петербургского театрального училища. – Г. С.), который просил меня зайти к нему. И. И. предупредил меня, чтобы я была осторожнее, так как многие знают про мое знакомство с Ники».
13 января. «Всю эту неделю я решила ложиться рано спать, чтобы приберечь силы к воскресенью».
15 января. «Сандро остался у меня почти до 2 1/2 ч., и мы вели очень серьезный разговор относительно Ники. Если Ники будет медлить, а подобные разговоры наедине, как сегодня, будут часто происходить между Сандро и мной, то ничего нет удивительного, если наши отношения примут иной характер. Сандро замечательно красив, да и это бы еще ничего, но он слегка проговорился и дал понять, что я ему нравлюсь. Достаточно для женщины это услышать от мужчины, и даже от такого, к которому совершенно она равнодушна, чтобы она сей час стала с ним кокетничать. Следовательно, понятно, каким образом подействовали на меня слова Сандро и как я к нему теперь буду относиться.
Теперь, когда я была с Сандро вдвоем, я сказала, что отлично знаю, что они все трое следят за Ники и какие он дает Ники советы. Сандро стал доказывать, что связь между Ники и мной невозможна, что Ники не должен быть связан на всю жизнь ни с кем. Он приводил всевозможные доводы по этому вопросу, но меня не убедил. Я тоже в свою очередь говорила многое, чтобы его убедить, как он ошибается. Но Сандро тоже не соглашался, и только на все мои доводы ответил, что это несчастье, что Ники попал на такую умную, как я. Будь дура, все можно было бы сделать.
Сандро сказал, что так как он друг Ники, то он считает долгом давать Ники советы, которые, по его мнению, могут принести Ники только пользу. Сандро будет все делать, чтобы не допустить Ники до связи со мной. И когда я стала умолять не делать этого, он сказал, что не может иначе поступить, тогда его будет мучить совесть впоследствии, а тем более, что он уверен, что все же победу одержу я. И этого было вполне достаточно, чтобы я заметила, что Сандро на самом деле убежден моими доводами, но только не хочет в этом сознаться. Правда, Сандро сказал, что у него есть средство прекратить окончательно все между мной и Ники, то есть все рассказать его родителям. Но этого, Сандро сказал, ни он, ни его братья никогда не сделают. По словам Сандро, если бы родители Ники узнали от кого-нибудь обо всем, то больше всего бы пострадали от того, во-первых, Ники, а затем они трое. Но и после того, как бы им страшно ни попало, Сандро сказал, они бы не перестали ко мне ездить. Притом Сандро, хотя и будет теперь со мной воевать, сказал, что если бы мне все же удалось поставить на своем, он будет и тогда моим другом.
И так наш разговор тянулся долго, и были затронуты такие вопросы, что если был бы тут третий, то, верно, был бы сконфужен. Сандро уговаривал еще меня поехать в Чикаго, он тоже туда поедет в марте. Сандро будет у меня в воскресенье, мы решили оба подумать и в воскресенье поговорить опять.
17 января. «Состоялся мой дебют в «Спящей красавице» в роли Авроры. Я так надеялась, что Ники вернется к этому дню из Берлина и будет в театре, но, увы, он не поспел.
Сандро хотел со мной поговорить. Мы ушли в спальню, где продолжали наш разговор. Конечно, и он, и я остались при своих убеждениях, и ни он, ни я не хотели делать никакой уступки. Сандро еще настоятельнее уговаривал меня сегодня поехать в Чикаго на три месяца, и это мне ясно показывает, чего он от меня хочет. Одну я, впрочем, обещала сделать уступку по просьбе Сандро: что, если Ники приедет ко мне в среду, я не начну первая того разговора, что был между Ники и мной в прошлую пятницу. Я Сандро упросила тоже не давать Ники до его приезда ко мне никаких советов. Но если Ники не начнет того разговора, то я все же заставлю заговорить Ники, не начиная о том говорить первая. Юля потом мне сказала, что когда она сидела с С. М. то он сказал, что Сандро будет уговаривать, уговаривать меня, и кончится тем, что сам влюбится в меня».
29 января. «Днем был у нас Аля З., которого я просила передать Ники (он обедал в Преображенском полку), что я прошу его приехать ко мне после обеда. З. приехал затем в 11 1/2 ч. и сказал, что Ники обещал приехать, но я напрасно прождала его до 1 час. Меня ужасно огорчило, что Ники не приехал, он так поступает, как будто вовсе меня не любит. Но еще больнее мне было, когда Юля сказала по уходе Али, что Аля думает, что Ники остался в полку играть в бильярд. Каково ему приятнее играть в бильярд, чем повидать меня!»
Из дневника Кшесинской.
23 января. «Весь день я сегодня страшно тосковала и ждала вечера, чтобы ехать во Французский театр, где надеялась увидеть Ники. Когда начался второй акт, в верхнюю императорскую ложу вошел Ники… Я страшно обрадовалась. Пьеса кончилась, когда я встала и вышла из ложи. В дверях я оглянулась на Ники и заметила, что он на меня смотрит. Я надеялась, что он ко мне поедет, и потому спешила домой. В передней я увидела его пальто, вместе с Ники ожидали нас Сандро и Аля З. Я приехала веселая, так как была уже довольна тем, что Ники в театре много на меня смотрел, и успела себя немного уже успокоить относительно того, что Ники до сих пор ко мне не приезжал».
Директор министерства иностранных дел граф В. Ламсдорф записал в эти дни у себя в дневнике:
«21 января 1894 г. Сталкиваюсь с фельдъегерем, доставившим письмо; он рассказал мне, что некоторые сановники посылают пакеты на имя государя, но тот пока ими заниматься не может, и бумаги возвращаются обратно с резолюциями наследника, который продолжает забавляться с балериной Кшесинской; один из молодых людей нашей канцелярии как-то на днях вечером был у этой танцовщицы, когда ей принесли записку от наследника-цесаревича; он сообщил, что сейчас задерживается у больного отца, но обязательно приедет, как только представится возможность»…
«4 апреля 1894 г. В 2 часа меня вызывает министр. Г-н Гирс тоже сомневается, чтобы великий князь наследник-цесаревич решился на женитьбу; ему известно из надежных источников, что начальник полиции Валь жалуется на трудности, возникающие у полицейских при ночных посещениях балерины наследником-цесаревичем. Великий князь предпочитает возвращаться от нее пешком и инкогнито. Заметив, что за ним ведется наблюдение во время таких прогулок, он пожаловался генералу Валю; тот попробовал оправдать принимаемые меры, доказывая, что они имеют целью заботу о безопасности, а не слежку; в ответ наследник-цесаревич будто бы заявил: «Если я еще раз замечу кого-нибудь из этих наблюдателей, то я ему морду разобью – знайте это»…
Въехав в особняк, она переделала только спальню на первом этаже, при которой была прелестная уборная, всё остальное оставила без изменений. Когда Николай, завершив государственный визит, приплыл на яхте «Полярная Звезда» из Германии домой, любовная гавань на Английском проспекте была полностью подготовлена – фарватер для прохода очищен, газовые фонари на причале зажжены, пушки береговых батарей оглушительно палили во славу любви.
Что оставалось делать гусару? Честь мужская повелевала: сдержать, наконец, данное слово.
6
Случалось не раз: среди ночи, в разгар любовных ласк, раздавался снаружи стук в парадную дверь, сонная горничная сообщала о прибытии дежурного адъютанта с пакетом. Ники в накинутом на плечи бухарском халате прочитывал торопясь послание на гербовом листе, поднимал с удручённым видом глаза: его спешно опять вызывали во дворец. Она старалась проявлять терпение, не устраивала сцен. Что делать: любимый – не мастеровой Путиловского завода, у него столько важных дел! Повисала на шее, вдыхая запах его мундира, целовала жарко, крестила вслед, стоя полураздетая на пороге спальни.
Окружающие диву давались, с каким самообладанием играет она новую свою роль фаворитки. Ни тени сомнения или неловкости, напротив – ведёт себя так, словно всю жизнь только и делала, что приятельствовала с членами царствующего дома, содержала изысканный салон, купалась в роскоши. Петербург живо обсуждает её наряды, покупки, выезды в лакированной коляске с мальчиком-пажем на запятках, праздничное новоселье, устроенное ею в особняке на Английском: шесть великих князей за столом, умопомрачительные подарки, гостей услаждает пением, дирижируя себе бокалом с шампанским, прославленный тенор Мариинской оперы Николай Николаевич Фигнер. Страницы её дневника той поры изобилуют описаниями приёмов, обедов, вечеринок, выездов на природу, перечислением отведанных за столом яств и вин. Ей двадцать лет, и она, как писали в старинных романах, не то чтобы красива, но прелесть до чего мила: покатые плечи, дивные ножки (чуть полноватые для балета), нежный, словно бы в пуху, румянец на щеках. И эти её дерзкие, многократно описанные глаза-маслины, сверкающие огнём. Она до краёв наполнена любовью – свиданиями, расставаниями, размолвками по пустякам, оканчивающимися по обыкновению пылкими поцелуями на софе. Жизнь её со стороны выглядит нескончаемым празднеством. Нет, кажется, в этом состоянии эйфории места для труда: ежедневных многочасовых упражнений у балетной стойки, репетиций, приватных уроков по технике танца, занятий множеством других неотложных рутинных дел, составляющих профессию артистки балета. А, между тем, именно теперь совершает она головокружительный рывок в карьере: танцует впервые в роли главной героини целый балет, будучи только первой танцовщицей. И при каких обстоятельствах! Её вводят неожиданно в трёхактный балет «Калькабрино» вместо занемогшей – страшно произнесть! – бесподобной, неподражаемой Карлотты Брианца! Балерины, имевшей в техническом арсенале двойные и тройные пируэты и даже туры в воздухе, доступные до неё только нескольким виртуозам-мужчинам.
Недоброжелатели и завистники потирали руки: как пить дать – провалится! С Брианца тягаться! Кишка тонка! Завистливая толпа жаждала скандала. До колик хотелось узреть высокомерную выскочку растянувшуюся на помосте, демонстрирующую залу грязные подошвы. То-то смеху будет…
Она и сама понимала: оконфузиться – раз плюнуть. Ведь как бы ты ни танцевала, непременно будут сравнивать с ведущей исполнительницей. Что можно ей противопоставить? Голова шла кругом…
Результатом напряжённых обсуждений с постановщиком балета Мариусом Ивановичем Петипа было решение танцевать именно в манере итальянки с её динамичными чеканно-резкими движениями – пусть сравнивают! Недаром ведь отдала она десятки часов работы над техникой в мастерской самого виртуозного на тот период исполнителя и педагога Энрико Чекетти, представлявшего итальянскую школу хореографии. Учитывая сложность ситуации, маэстро дал согласие быть её партнёром по танцу.
– Всё бьен, – напутствовал их накануне спектакля Петипа. – Главное – не пригайт в оркестр… Ви понял?
Риск обернулся шумным успехом: представление прошло на «ура».
«Давно ожидавшийся всеми лицами, заинтересованными в судьбах русской хореографии, дебют госпожи Кшесинской 2-й, – писала наутро после спектакля «Театральная газета», – состоялся в воскресенье в балете «Калькабрино» и был полным триумфом нашей молодой и талантливой танцовщицы. Несмотря на то, что танцы, поставленные в этом балете для Карлотты Брианца, изобилуют такими трудностями, которые следует признать последним словом современной техники, юная исполнительница справилась блестящим образом со своей задачей и произвела на зрителей самое лучшее впечатление. Многочисленная публика, совершенно наполнившая залу Мариинского театра, горячо приветствовала госпожу Кшесинскую 2-ю, которая завоевала всеобщие симпатии с момента своего первого выхода. Большая сцена первого акта, трудное адажио во втором акте, наконец, все многочисленные танцы, которыми наполнен этот балет, были исполнены ею с редким апломбом, настоящим артистическим брио и тою законченностью, которой трудно было даже ожидать от артистки, так недавно покинувшей театральную школу. Этими блестящими результатами госпожа Кшесинская обязана как пройденной ею у нас образцовой школе, так и своему теперешнему учителю Чекетти. Повторим ещё раз, что дебют её можно рассматривать как событие в истории нашего балета».
Хвалебный отзыв о её выступлении появился и за границей, в парижском журнале «Le Monde Artiste»:
«Новая звезда мадемуазель Кшесинская, дебютировавшая в качестве прима-балерины, выступила блистательно. Этот успех чрезвычайно обрадовал русских, поскольку он был одержан воспитанницей русской национальной школы, взявшей от итальянской лишь необходимые элементы для модернизации классического танца. Молодая прима-балерина имеет всё: физическое обаяние, безупречную технику, законченность исполнения и идеальную лёгкость. Если к этому ей удастся прибавить усовершенствованную мимику, это будет готовая актриса».
Гора свалилась с плеч. После лестных откликов прессы, похвал специалистов, энтузиазма публики, устроившей им с Чекетти шумную овацию (по примеру Цукки она публично расцеловала партнёра), можно было пренебречь мнением горстки злопыхателей, утверждавших, будто стремительный её ввод в балет вместо Брианца – результат протежирования сверху, и что зрители в памятный вечер бисировали вовсе не Кшесинской-исполнительнице, а пассии наследника престола. Ах, пусть говорят, что хотят! На каждый роток не накинешь платок…
Успех в «Калькабрино» приблизил её вплотную к недосягаемой для большинства танцовщиц и солисток, не говоря уже об артистках кордебалета, касте балерин. (Последних, по словам авторитетнейшего историка балета Арнольда Хаскелла, в России не было никогда одновременно более пяти, тогда как генералов – сколько угодно). Впору было замахнуться на что-то более значительное, чем подмена заболевшей итальянки.
В конце осени по случаю пятидесятого представления балета «Спящая красавица» в театре должно было состояться чествование Чайковского и поднесение ему венка. Ей поручили сопровождать композитора на сцену. Встретив юбиляра у входа в костюме феи Кандид, в роли которой ей предстояло танцевать, и проводив его до места, она тотчас же упорхнула за кулисы и всю торжественную церемонию проболтала с явившимися в театр наследником и великими князьями. Чайковский для неё в ту пору был не больше, чем популярный сочинитель балетных партитур. Такой же, как Дриго. Музыка его: симфонии, оперы, концерты – оставляла её (как многих тогда в России) равнодушной. Известно было, что он любимец государя, установившего ему пожизненную пенсию, что продолжительное время его содержала материально некая графиня-почитательница, с которой он никогда не виделся, а лишь состоял в переписке; не затихали сплетни о его нездоровых пристрастиях, связи с неким молодым человеком, сыном видного сановника, странной женитьбе на консерваторской ученице, с которой он не жил как с женщиной и через год расстался. То, что ей довелось общаться с гением, подобным Шопену или Бетховену, она поняла, увы, много позже, когда Петра Ильича уже не было в живых – осенью 1893 года композитор скончался, заразившись свирепствовавшей в России холерой. За полгода до смерти он пришёл в её артистическую уборную, чтобы поздравить с успешно исполненной ролью Авроры в той же «Спящей красавице», одной из лучших в ее карьере, и после лестных слов выразил желание написать для неё балет. (В эмиграции, в Париже, накануне войны, она присутствовала на юбилейном вечере в зале Гаво, посвящённом столетию со дня его рождения. Её попросили выступить, поделиться воспоминаниями – она отказалась: о чём, собственно, было рассказывать? О двух этих коротких встречах?)
«Куй железо, пока горячо». После «Калькабрино» она словно бы почувствовала второе дыхание: выступала при малейшей возможности, с удовольствием репетировала, поедая в перерывах любимый свой шоколад «Версаль» с орешками (умудряясь при этом ни на грамм не полнеть). Честолюбивое её упорство приносит плоды. В сезон 1893 года у неё уже три балета, где она исполняет заглавные роли, в начале следующего года к ним добавляется «Пахита» Минкуса и Дельдевеза. Она заметно продвинулась в технике. Исчезла присущая ей недавно скованность движений; она уже не прилежная дебютантка, тщательно, с высунутым языком, выполняющая на помосте сложные па; немалое число театральных сластолюбцев ловит в бинокли длящиеся словно бы специально для них пикантные мгновения её арабесков; балетоманы отмечают её пируэты и заноски, покорённый ею каскад из 32-х фуэте, доступный до этого только Леньяни, дерзкую манеру победоносных стремительных вылетов на сцену, пульсирующую энергию её молодого тела. До собственного сценического почерка ей пока далеко, она откровенно подражает итальянкам, но проницательное око профессионалов прозревает в ней качества подлинной «этуали», способной посягнуть в ближайшее время на лидерство в отечественном балете.
Всё, казалось бы, прекрасно: живи и радуйся. А на душе – тревога, дурные предчувствия. Тикают невидимые часы, отсчитывающие время зыбкого её счастья; невыносима мысль, что она только временно исполняющая обязанности возлюбленная. Что случится завтра? Послезавтра? Она не знает. Ники переменился за последнее время: странно озабочен, избегает откровенности. На субботней вечеринке в кругу друзей, когда откупорили уже ни одну бутылку шампанского, предложил неожиданно игру: гусар умыкает из родительского дома невесту (как в пушкинской «Метели»). Настоял, чтобы роль невесты исполняла она, а в роли похитителя непременно выступил Сергей. Все почувствовали неловкость. Не для кого не было секретом, и, прежде всего, для него самого, что старший из «Михайловичей», как звали в компании неразлучную тройку великих князей-братьев, страстно в неё влюблён. Смеясь она предложила взамен себя сестру Юлию, но он заупрямился: только она и «любезный дядюшка». Игра вышла натянутой, веселье вскоре завяло, гости один за другим потянулись в гардеробную. В тот вечер он не остался у неё ночевать. Холодно поцеловал в губы и уехал.
Из писем Кшесинской.
19 мая 1893 г. «Дорогой Ники! С. М. жестоко ошибается. Ты у меня первый и последний. Я Тебе говорила неоднократно, что Тебя люблю, а полюбить серьезно можно только один раз в жизни, а увлекаться – сколько угодно, это зависит от характера. Я никогда не променяю истинную любовь на глупое увлечение. Совершенно напрасно С. М. так самоуверен. А Ты, верно, обрадовался, когда он Тебе это сказал, – что уже теперь нашел мне утешителя? Ну а за эти слова прибьешь меня? Не забудь привезти в понедельник дневник. Меня он очень интересует! До скорого свидания. Целую Тебя крепко, мой дорогой Ники».
Её, похоже, сбывали с рук – как дорогую вещь, новому хозяину. Сергей чуть ни ежедневно являлся с визитами, всякий раз в отсутствии Ники, чего до этого никогда не делал. Присылал охапками цветы, дожидался после спектаклей, отвозил домой в собственной карете с гербами. У него была репутация удачливого волокиты, император, говорят, делал ему не раз на сей счёт строгие внушенья, но образа жизни гвардейский полковник (бывший одновременно президентом Русского театрального общества) не менял: устремлялся к новым соблазнам, одерживал победы.
– Мужчина, что и говорить! – восторгалась сестра.
Она не переставала нахваливать Сергея: и богат и умён, а уж как ухаживает бесподобно. Убеждала ни в коем случае поклонника не отвергать. Держать на поводке, про запас.
– Великие князья, миленькая, на улице не валяются. Мало ли чего? Николаша твой, пиши, отрезанный ломоть. А тут счастливый выход из положения. Не будь дурочкой…
Она не хуже сестры всё понимала. Но зачем-то продолжала штопать, не считаясь с логикой, расползавшийся на глазах тришкин кафтан. В преддверии нового красносельского сезона присмотрела на берегу Дудергофского озера премиленькую дачку, чтобы Ники было удобно приезжать к ней из лагеря, но ей дали понять, что подобный шаг может вызвать нежелательные толки, и дачу пришлось снять намного дальше, в безлюдном Коерове, посреди глухого леса, где они с сестрой дрожали по ночам от каждого шороха за окном. Летом 1893-го он уехал в Англию на свадьбу двоюродного брата, будущего короля Георга Пятого. Именно в это время, было ей известно, в Лондоне гостила у венценосной бабушки Алиса Гессенская. Думай, что хочешь. Она не наивная девочка, шаткий фундамент её отношений с любовником ясен ей как божий день: разлука рано или поздно неизбежна. И всё-таки… Может ведь произойти что-то, о чём и не предполагаешь, – она не знает, что именно, но вдруг? – бывали же, допустим, случаи, когда члены царской фамилии отрекались во имя любви от права на престол, женились на девушках из простых сословий. Господи, да вот же пример вовсе разительный! – дед Ники император Александр Второй после смерти жены заключил морганатический союз с возлюбленной, княжной Екатериной Долгорукой, которую собирался короновать, и осуществил бы задуманное, не погибни вскоре от бомбы заговорщика-террориста. Конечно, она не фрейлина и не княгиня, как Долгорукая, но, кто знает, завершись благополучно многолетние батюшкины розыски исчезнувших бумаг рода Красинских, и всё чудесным образом переменится: будут и у неё титул и земли, богатство и дворцы. И тогда, быть может…
Ах, какая всё это чепуха – её мечтания! Как разъедают они душу! Надо жить реальными вещами, а не в облаках витать, если не хочешь остаться у разбитого корыта. Лето в разгаре, Ники вернулся из Лондона ласковым и влюблённым, о женитьбе молчит, бриллиантовое колье подарил; через неделю – начало сезона в Красном: спектакли, шумные вечеринки в офицерских палатках, ночные коллективные поездки к цыганам, шампанское рекой. Жить, жить!
За целое лето он лишь дважды заехал в Каерово; один раз появился без предупреждения и не застал её дома (она была в это время в городе, на репетиции). В августе прислал коротенькую записку: уезжает вместе с отцом в Либаву, потом в Данию, целует дорогую панночку с головы до чудных ножек. Разлука затянулась, осенью она вернулась одна в особняк на Английском, порога которого он более никогда не переступал: в начале апреля 1894 года было объявлено о его помолвке с гессен-дармштадской принцессой.
Доведенная до отчаяния, она написала сгоряча несколько анонимных писем Алисе в Кобург, в которых чернила как могла неверного любовника. Письма попали в руки адресата. Вскрыв наугад одно из них, едва прочитав первые строки, принцесса передала всю пачку сидевшему рядом жениху, прибывшему на церемонию помолвки. Последовало тяжёлое объяснение – с обвинениями, упрёками, бурными слезами. Николаю стоило немалых усилий успокоить нареченную, заставить поверить, что мимолётное его увлечение Кшесинской – раз и навсегда закрытая страница, о которой следует как можно быстрее забыть.
По возвращению из Кобурга он попросил бывшую возлюбленную о свидании – вне дома, подальше от посторонних глаз. Встреча состоялась на пустынном Волконском шоссе, возле какого-то сарая. Дул ледяной ветер, летели по небу брюхатые сизые тучи; вот-вот опять должен был начаться дождь. Она приехала в карете, он верхом из лагеря. Стояли под навесом, держась за руки, по щиколотку в грязи. Говорили не о том, не так, как хотелось – невпопад. Он сказал, что приобрёл и записал на её имя особняк на Английском («Мой прощальный подарок… прости!»)… Просил в случае необходимости обращаться к нему лично. Добавил поспешно: «Помни, мы по-прежнему с тобой на «ты». Что бы со мною в жизни ни случилось, встреча с тобой останется навсегда самым светлым воспоминанием моей молодости»… «Да, да, да», – повторяла она монотонно. У неё закоченели ноги в высоких ботиках, хлюпало в носу. Смысл того, что он говорил, доходил до неё с трудом.
– Мне пора, Маля… – он сжал ей до боли ладонь. – Не плачь, не плачь, прошу!
Повёл за плечи к карете, помог взобраться.
Выглянув напоследок из тронувшегося экипажа, она быстро-быстро его перекрестила…