— …И в знак примирения была названа площадью Согласия, — закончил Борис и, крепко сжав ее руку, замолчал.
Алла, потрясенная даже не столько его эмоциональным рассказом, сколько своим чувствами и мыслями, тоже затихла. Она не сводила с него удивленных глаз и в какое-то мгновенье поняла, что влюбилась. И ей сразу стали безразличны исторические факты и судьбы людей, канувших во времени и в этом бесконечном и суровом небе, куда, как перстом властителя бога Хронуса, указывал Луксоркский обелиск.
Алла смотрела в лицо Зверева и почти не слышала, о чем он говорит. Она молча шла рядом и только что законченная прогулка по площади Согласия казалась странным, полузабытым сном. Мысли путались, и она неожиданно почувствовала резкий и отвратительный, как подступающая тошнота, прилив страха. Она словно пришла в себя, лишь когда они, свернув с площади Согласия, оказались довольно далеко от сада Тюильри.
Борис заглянул ей в лицо и доверчиво улыбнулся. Страх сразу пропал. Они еще долго бродили по вечернему Парижу, а в один момент, прямо на улице, Зверев обнял ее и украдкой поцеловал. И в который уже раз за этот вечер у нее закружилась голова. «Интересно, куда мы идем?» — мелькнуло в ее сознании. Но если честно, Алла даже не хотела думать, что будет дальше. Что будет, то будет! А сейчас ей было радостно и страшно и казалось, что она летит в бездну обрушившейся на нее безудержной страсти.
Прозрачный синий вечер, расчерчивая замысловатые тени от уличных фонарей и бульварных деревьев, был магически прекрасным. Беззаботные парижане фланировали от бара к бару, от ресторана к ресторану, уже открытых к принятию вечерней публики. Наступил священный час для французов — восемь часов. Время повсеместного ужина.
Они вышли на улицу Божоле и через галереи Пале-Руаяль, пестреющие издалека полосатыми тумбами, подошли к чопорному старинному зданию.
— А это, Алла, самый старый ресторан Парижа. Как утверждают историки, открыт аж в тысяча семьсот восьмидесятом году! — И Зверев ловко и уверенно открыл перед изумленной Аллочкой массивные двери.
Их проводили за свободный столик в конце зала, находившегося у огромного зеркала в золоченой раме. Алла ничего подобного в своей жизни не видела.
— Обратите внимание, Алла Владимировна, декор — времен Директории: настенная и потолочная живопись в оригинале.
Рассматривая красоту интерьера, она впала в замешательство от окружающего ее великолепия: позолоты стен, огромных сверкающих хрустальных люстр. А Борис, совсем интимно, шепнул:
— Вон, за тем столом, — он указал на место в самом углу, возле камина, — говорят, любил сидеть Наполеон! А вот там видите табличку? Виктор Гюго! — И увидев растерянность в ее глазах, виновато улыбнулся и поцеловал руку: — Больше ни слова! Будем гулять!
Официант протянул ресторанную карту в толстом коричневом переплете и вежливо склонил голову. Борис, не глядя в меню, начал делать заказ:
— Для мадам… — он посмотрел на Аллу и тихо сказал: — Уверяю, вам очень понравится, я прекрасно знаю кухню этого ресторана. — И предложил ей попробовать потаж-пюре из зеленой фасоли и артишоков с рисовыми сухариками. Он улыбнулся, увидев, как Аллочка внимательно вглядывается в меню, и начал рассказывать ей о необычных для нее на слух изысканных блюдах: — …Антре «фуа гра»? Это паштет из гусиной печени… А еще надо обязательно отведать колбаски из свиных кишок, — и поймав изумленный взгляд своей гостьи, Борис Александрович успокоил ее: — Не волнуйтесь, Алла Владимировна, это — деликатес, я вас уверяю!
В конце заказа он спросил официанта:
— Какое вино вы нам рекомендуете из коллекции вашего погреба? Гран крю «Сен-Эмильон»? Прекрасно.
Ужин был изысканным и недолгим. После десерта Борис Александрович расплатился и внимательно посмотрел на Аллу. Она смутилась и отвела глаза:
— Мне надо домой, Борис Александрович!
Он настойчиво взял ее за руку:
— Я не хочу, чтобы ты уходила…
Алла побледнела и в согласии прикрыла глаза, сжав его пальцы сильно-сильно. Она тоже не хотела уходить.
Они встали, не сказав ни слова, и, взявшись за руки, вышли из ресторана.
В этом же здании находился отель «Бонапарт».
21
Вера включила телевизор. «Чао, бамбино, сорри…» — пела ее любимая певица Мирей Матье. Она обожала ее с детства. И в Москве, и в Ленинграде Верочка по пятам преследовала своего кумира, посещая все концерты знаменитой француженки, с самозабвением исполняющую «Марсельезу» в сопровождении хора Красной Армии. Вера сидела на самых хороших местах и с замиранием сердца не сводила глаз с хрупкой фигурки обожаемой певицы. Папины связи пригодились и здесь! Изучать французский язык она начала под видимым впечатлением от концертов «парижского соловья». И даже подстриглась как Мирей — под пажа.
«Чао, бамбино, сорри!» — подпевала Верочка и смешно перебирала ногами в пушистых тигриных тапочках.
После занудного советского телевидения французское представлялось ей ежедневной праздничной программой, которой даже в новогоднюю ночь могли позавидовать советские граждане, весь год ожидавшие увидеть несколько номеров западной эстрады, выданной им под утро в виде десерта, типа старых записей «Бони-М». Чао, бамбино, сорри!..
Было семь часов вечера. Вера раздумывала, ужинать дома или сходить в посольскую столовую, где можно было не только перекусить, но и пообщаться с соотечественниками. Что там говорить, Верочка уже начала скучать по дому, по домашнему спокойному уюту, по своей комнате с привычными вещами, которых, как оказалось, ей очень не хватает. Она вздохнула: и какие же вкусные мамины пирожки с капустой! Она даже не представляла, что будет так тосковать по Москве. Ну, тосковать, сказано, может быть, слишком сильно, скорее всего, ей не хватало общества и просто человеческого общения, подружек каких-нибудь ее возраста, тогда было бы легче пережить ностальгию. Да где ж возьмешь здесь подружек? Одни замужние посольские тетки. И дядьки тоже! Верочка вздохнула, вспомнив своего соседа по лестничной площадке. Тоска. Она встала с кресла, влезла ступнями в тапочки в виде тигров и погладила смешные пушистые мордочки, они ей очень нравились. Вот бы Вике позвонить и рассказать о распродаже в «Бомарше»!
Вера открыла небольшой холодильник и разочарованно хлопнула дверцей: молоко, засохший сыр и яйца — небольшой ассортимент для голодного молодого желудка. И тут же позвонила в столовую: котлеты, гречневая каша, кисель.
«Сто лет не ела гречневой каши! — обрадовалась Верочка. — Заодно узнаю в библиотеке о новом поступлении книг». — И она начала собираться.
В дверь осторожно постучали. Не спрашивая, кто за дверью (ха-ха… ну кто может быть на охраняемой посольской территории, кроме своих?), она открыла. Легок на помине! Петр Петрович, приветливо улыбаясь, стоял на пороге:
— Добрый вечер, Верушка! Извини, ради Бога, ты уходишь? — И он в нерешительности сделал шаг назад.
Вера, обрадовавшись своему соседу, приветливо воскликнула:
— Заходите, заходите, пожалуйста!
Петренко, по русской привычке, сразу направился к кухне. Верочка замерла, вспомнив о пустом холодильнике:
— Ой, простите, Петр Петрович, у меня ничего нет даже к чаю! — и она виновато развела руками. — Могу приготовить кофе?
Петренко улыбнулся:
— Спасибо, Верочка! Не беспокойся, я только что поужинал в столовой, котлеты сегодня — объеденье! Рекомендую. — Обратив внимание на тапочки, рассмеялся: — Надо племяннице такие подарить!
— В «Бомарше» вчера купила… там сезонная распродажа! — И Вера в ярких пушистых тапочках, подражая походке манекенщицы, продефилировала перед соседом по комнате. Петренко улыбнулся и покачал головой, подумав: сущее дитя!
— Да, собственно говоря, я на одну минутку, Верушка. У меня хорошая новость для тебя!
Вера удивилась:
— Новость? — И с любопытством посмотрела на него.
— Да. Видишь ли, поступило предложение назначить тебя на место секретаря-атташе по культурным связям в общество дружбы «СССР — Франция».
Верочка не могла поверить:
— Не может быть! — Она вскинула радостное удивленное лицо и, прижав руки к груди, села в кресло: — Я? Неужели это возможно?
Петр Петрович, довольный такой реакцией, продолжил:
— Почему не возможно? Приступишь к работе после Нового года… — и, хитро глянув на нее, весело добавил: — А пока будешь учиться на курсах синхронного перевода в ЮНЕСКО!
Вера, еще не опомнившись от первой новости, от второй подскочила на месте:
— Вот это да! Петр Петрович, вы даже не представляете! Я давно мечтала об этих курсах! За что я заслужила такое счастье?
— Ничего, дорогая, заслужишь и отработаешь!
— Отработаю, Петр Петрович! Обязательно отработаю! Вот увидите! — Верочка счастливо кивала головой, и было видно, что она согласна на все и боялась только одного — вдруг Петренко передумает.
— Ну вот и хорошо! Вот и прекрасненько!
Все еще излучая благодушие, Петр Петрович неожиданно сделал серьезное лицо:
— Завтра утром жду тебя в отделе кадров. Напишешь заявление на работу и на учебу. — И снова улыбнувшись, посмотрел на восторженную и счастливую девушку, а про себя довольно крякнул: «Ну слава Богу, приняла все, как положено, даже уговаривать не надо было!
Верочка, проводив соседа до двери, в нетерпении поглядывала на часы. Она не могла дождаться, когда он наконец уйдет, чтобы позвонить родителям: «Ой, вот па и ма будут рады!»
— Ну ладно, дорогуша, не смею тебя больше задерживать.
— До завтра, Петр Петрович. Спасибо вам! — Она закрыла дверь и побежала к телефону: — Па, ты сидишь или стоишь?… — И Верочка, вскинув ноги, в восторге подбросила тапочки-тигры вверх.
22
Уютный гостиничный номер в интерьере девятнадцатого века был потрясающе красивым продолжением необычного вечера.
Сильные руки Зверева были нежными и умелыми. Последнее, что запомнила Алла, был потолок с витиеватой лепниной. Он вдруг закружился колесом, и она, закрыв глаза, безропотно подчинилась этим рукам, своей безумной судьбе, своим чувствам, которые ее переполняли, и обстоятельствам, приведшим ее сюда.