— У них на меня досье, рапорты, записки. Заявление о принятии на службу информатором КГБ… Понимаете, мне некуда деваться от них…
Священник слушал внимательно, стараясь не перебивать близкую к нервному срыву молодую женщину.
— Но это еще не все! — Слезы опять хлынули из глаз, которые она поспешно начала вытирать, замолчав на минуту.
— Говори, говори, милая. Не волнуйся…
Женя благодарно поцеловала руку отцу Николаю.
— Спасибо, батюшка, мне очень трудно все это рассказывать и больно… Я не уверена, что имею на это право! Тайна, от которой, возможно, зависит жизнь человека… — Она посмотрела в глаза батюшке долгим взглядом:
— Мне страшно, отец Николай!
Батюшка спокойно погладил ее по руке:
— Судьба наша в руках Господа Бога… И если тебя терзают сомнения, не спеши… Отпусти свою тайну в молитвах… Но знай, покоя тебе не будет, пока ты держишь свой грех на душе… Он замолчал и сделал вид, что встает. Женя испуганно взяла его за руку:
— Отец Николай, мне нужен ваш мудрый совет… — и прерывисто выдохнула: — Они… — было видно, что ей очень трудно говорить: — Они… они хотят информацию об одном человеке…
Она опять замолчала, теребя в руках платок и иконку. Батюшка не торопил и не прерывал ее, а внимательно слушал. Это успокоило молодую женщину, и она, сглотнув комок слез и нервного страха, наконец выдавила из себя:
— Человек, который был очень близок мне, — Гуревский…
Тут Евгения вздрогнула от сознания, что она произнесла вслух имя, которое боялась упоминать даже себе.
— Гуревский Леонид Михайлович!
Отец Николай, впервые за всю исповедь, с интересом посмотрел на нее, но сразу же напустил равнодушный вид:
— Ну и что? В чем тут большой грех?
— Он предатель Родины! — испуганно прошептала она.
— Изменник коммунистическому режиму, ничего страшного, милая, — успокоил ее батюшка.
Она согласно кивнула:
— Да, да, конечно, но для них он враг народа. И я для них недалеко ушла. — Женя неуверенно посмотрела на отца Николая: — Я одна знаю, что он — и, снизив голос до шепота, она выдавила из себя: — Гуревский, он — Кондаков! — и замолчала.
Только сейчас она окончательно осознала, что сказала самое сокровенное, что мучило ее. Никто не знал, как найти Леонида Гуревского. Никто. Даже в группе «Репатрианты» или в ресторане «Балалайка» не догадывались, что Жорж Кондаков — это Гуревский.
— Значит, Гуревский — это Кондаков? — переспросил святой отец, поперхнувшись, и отвел глаза в сторону. И тут Женя по-настоящему испугалась. Страшная тайна теперь не принадлежала ей одной.
«Что я наделала? — подумала она и, в этот момент, непонятный стук заставил ее вздрогнуть: — Что это? — Женя посмотрела вниз: — О, нет! Только не это!» — Маленькая деревянная иконка выпала из дрожащих рук Евгении на каменный пол и разлетелась на две ровных половинки.
— Господи! Быть беде! — Она подняла осколки иконы и с испугом в глазах посмотрела на батюшку: — Что делать? Несчастье какое!
Отец Николай взял из рук женщины кусочки образа:
— Господи, сохрани рабу Божию Евгению…
Ее трясла нервная дрожь:
— Нехорошо все это!
Сочувственное выражение глаз святого отца и его молитва немного успокоили ее.
— Не волнуйся, Евгенюшка, иконку я отдам на реставрацию и еще раз освящу… Все будет хорошо… Не волнуйся, ты все правильно сделала, что исповедовалась…
Женя перекрестилась еще раз:
— Благодарю вас, святой отец! — И она вновь заговорила, почему-то перейдя на шепот:
— Я ничего им не сказала! Что делать мне, отец Николай? Кагэбэшник, конечно, не поверил мне и дал время подумать. — Евгения опять заплакала: — У меня маленькая дочь. Они знают об этом. Они знают обо мне все! Все!
Высказавшись в какой-то спешке, будто боясь остановиться и не сказать то, что она хотела сказать, Женя наконец замолчала и уткнулась в скрещенные на коленях руки отца Николая:
— Помогите мне, батюшка!
Он погладил ее по голове и мягко проговорил:
— Успокойся, милая. Ничего страшного не произошло. Ты правильно сделала, что ничего не сказала и не взяла греха на душу…
Все будет хорошо, я буду молиться за тебя.
Он встал и, подняв ее за руки с колен, повел к иконе Святой Богоматери:
— Молись!
Евгения встала перед иконой на колени и начала читать молитву:
— Матерь Божья, спаси и сохрани…
Зажженная свеча освещала темный лик Божьей Матери, и Жене даже показалось, что Богородица сочувственно внимает ее словам, таким далеким от канонической молитвы, спонтанным, искренним и даже неистовым: «Святая Богоматерь, помоги…»
Когда она замолчала, почувствовала руку на своем плече:
— Пойдем, милая, пойдем… Тебе надо отдохнуть. — Отец Николай поднял ее с колен и повел к выходу. — Приходи в воскресенье на службу…
Женя согласно кивнула головой:
— Конечно, батюшка, приду обязательно… — Потом уже в дверях нерешительно остановилась: — А что мне делать, батюшка, если они опять… — при этих словах она, словно от страха, сомкнула глаза. — Если они опять придут ко мне?
Отец Николай успокоительно взял ее под руку и вывел на улицу:
— Скажи то же самое. Мол, ничего не знаю. Ну, что они могут сделать? — И он деликатно убрал свою руку с локтя женщины и перекрестил ее. — Господи, спаси и сохрани…
Женя опять поцеловала батюшке руку и признательно, почти шепотом, произнесла:
— Спасибо, отец Николай! Я обязательно приду на утреннюю службу в воскресенье.
— Ну, иди с Богом! Иди!
Женя повернулась лицом к храму, перекрестилась и, не оглядываясь, быстро пошла на набережную.
Холодный январский мокрый вихрь срывал с головы платок. Она медленно шла против ветра и неожиданно осознала, что легче от посещения церкви и исповеди ей не стало. Наоборот. Разум бывшей атеистки вдруг проснулся и в страхе заметался: «Что я сделала? А вдруг отец Николай — кагэбэшник? — Но, вспомнив сочувственные глаза батюшки, тут же отбросила кощунственные мысли. — Нет, это невозможно!» — Душа христианки опять взяла верх.
Евгения поднималась с набережной по лестнице в сторону дома, где ее ждали муж и дочь. И внезапно остановилась. Ей никого не хотелось видеть. Даже близких родных. Увлекаемая какой-то невиданной силой, Евгения повернулась в другую сторону и заспешила к маяку, возвышающемуся вдалеке над океаном. Там было безлюдно и спокойно от городской суеты. Она облокотилась на мокрый парапет и, подставив лицо навстречу ветру, стала смотреть на море. Огромные серые волны бились почти у запредельной черты высоченной набережной. Она обреченно вглядывалась в серый туман и чувствовала себя ничтожной частицей, клубящейся в мокрой пыли. Женя закрыла глаза, и ей показалось, что она оторвалась от бренной земли и полетела в невесомость, увлекаемая безумной стихией навстречу волнам разбушевавшегося океана. Она схватилась холодными руками за парапет, открыла глаза и в отчаянии громко закричала. Но голос ее пропал в шквале завывающего ветра.
50
Звуки волшебной, восхитительной, страстной и ликующей музыки обрушились на притихший зал. Вера, вцепившись пальцами в ручки кресла, словно оцепенела. Дирижер, вскидывая руки с палочками, неистовствовал над оркестровой ямой и был похож на черного коршуна, машущего крыльями над жертвой. И вот коршун сложил крылья и упал в полной тишине. Дирижер опустил голову в коротком поклоне.
Шум аплодисментов сорвался под своды зрительного зала: браво! Браво!
Верочка пришла в себя и даже потрясла головой:
— Мощно! Великолепно! Правда, Лиза? — она посмотрела на подругу. — Лиза! Ты слышишь меня?
— А? Что? — Элизабет безучастно посмотрела на нее, казалось, она ничего не видит и не слышит. — Да, да, конечно, здорово!
После этих слов она начала беспокойно озираться по сторонам.
Вера удивилась такому поведению якобы, как сказал Петрович, меломанки, но промолчала. Потом, чтобы перевести тему разговора, весело предложила
— Пойдем в буфет!
Лиза посмотрела на нее быстрым вопросительным взглядом и неожиданно очень тихо сказала:
— Верочка, если тебе не трудно, выйди, пожалуйста, в фойе и… — тут она снизила голос до шепота:
— Посмотри, не стоит ли там высокий человек в сером пальто…
— Хорошо, — сказала Вера, а сама подумала: «Ничего себе!», но, не задав ни одного вопроса и не выразив удивления, вышла в холл.
Быстро вернувшись, она отрицательно покачала головой:
— Лиза, в фойе — никого! Я выглянула на улицу, у входа в театр — несколько человек, но в сером пальто вроде бы нет…
Подруга благодарно посмотрела на Веру и доверительно сказала:
— Не удивляйся, Вер, по непонятным причинам за мной следят! Я потом тебе все объясню…
Они прошли в кафе и встали в длинную очередь.
— Шампанского хочешь? — предложила Вера, вспомнив слова своего наставника о том, что дружбу надо заслужить, и широким жестом достала из сумочки сто франков.
— Ой, нет, спасибо! Я не пью… — торопливо ответила Элизабет. — Мне сок, пожалуйста! — и словно оправдываясь, добавила: — Я выпила сильную таблетку от головной боли… Не хочу мешать…
Допив стакан апельсинового сока, она внимательно посмотрела на Веру и доверительно спросила:
— Ты не куришь?
— Нет! Даже никогда не пробовала… — смутилась Верочка. В этот момент она испугалась, что подруга разочаруется в ней, и поспешила уверить ее: — Но могу попробовать!
Элизабет улыбнулась и, доставая пачку сигарет из сумочки, сказала:
— Пойдем со мной, покурим на свежем воздухе?
— Конечно, пойдем, — простодушно согласилась подруга.
Они вышли на улицу. Пробирало до костей от холода, и девушки встали за телефонную будку, скрываясь от порывов сильного ветра. Лиза после очередной неудачной попытки прикурить от моментально затухающей на ветру зажигалки, махнула рукой:
— Да, тут не покуришь спокойно. Сдует!
Девушки засмеялись и, придерживая руками задираемые ветром юбки, вышли из укрытия.
— Ой, ай! — взвизгнули они и вприпрыжку кинулись к театру. Еще не добежав до ступенек входной лестницы, Верочка вдруг остановилась как вкопанная. Она схватила Элизабет за локоть и прошептала: