— Ты давно уже не в семье и живешь сама по себе! — Тут он неожиданно замолчал и смутился, по-видимому, ожидая оправданий или извинений со стороны жены, чтобы поверить, что это не так. А вдруг они — все еще семья? Он смотрел с ожиданием и волнением на холодное и прекрасное лицо своей жены, которое не выражало ничего, кроме презрения.
— Вот и чудесно! — Алла встала с кресла. — Ты сам мне заявил, что мы — не семья. Я согласна! С этой минуты это — так!
Даниэль, не ожидавший такого поворота, подошел к ней близко и взял ее за руку:
— Шери!.. Прости, Алла… Нам надо серьезно поговорить…У меня есть на это все основания… — Он не мигая смотрел ей в глаза и часто задышал, как бывает при боли в сердце.
— О че-е-ем?! Господи, о че-е-ем ты собираешься со мной говорить?! — Аллочка удивилась себе, что умеет кричать, и замолчала.
Она смотрела на расстроенного Даниэля и вдруг ей стало жалко мужа, ставшего таким поникшим и несчастным. Она прекрасно осознавала, что в этой ситуации он совсем ни при чем… «Стоп! — приказала она себе. — Сама виновата во всем!» Но ее словно покатило по наклонной вниз, и уже ничто не могло остановить. Сейчас Алла боялась только одного: что не дай бог он начнет просить прощения, а она, мягкая по натуре, смирится, и все останется как есть. Она вдруг поняла, что сейчас у нее в руках есть шанс: оставить этот дом, где она чувствовала себя одинокой и несчастной при живом муже, и уйти. У нее был шанс начать новую жизнь, пусть не такую благополучную, спокойную и надежную. Пусть. Все равно это лучше, чем продолжать обманывать и изворачиваться. Все эти мысли охватили ее полностью и толкнули на решительные действия, на какие она, по натуре, была мало способна в нормальной обстановке.
Даниэль подошел и взял ее за руку:
— Шери…
— Нет, это невозможно! — Алла выдернула непослушные от волнения пальцы из рук Даниэля и у нее возникло желание ударить его, чтобы окончательно разрушить надежду на примирение. Она подняла руку и, неожиданно, заплакала. Уткнувшись лицом ему в грудь, она сотряслась от безудержных рыданий. Сквозь слезы она пыталась ему объяснить, то и дело поднимая заплаканное лицо: — Прости меня, Даниэль, пожалуйста! Ты очень хороший муж… Правда! Это я! Я… — Она подбирала слова на французском языке и совсем запуталась, не зная как сказать, что она — дрянь… Получалось как-то примитивно, на уровне детских разборок, что-то типа: плохая девочка… Алла посмотрела ему в глаза и опять испугалась, потому что увидела, что он готов простить ее. Это не входило в ее планы. Она резко отстранилась от него и, собравшись с духом, скороговоркой выпалила: — Даниэль! Мы должны расстаться! Сейчас!
Даниэль взял ее лицо в свои дрожащие руки и долго смотрел ей в глаза. Потом тихонько оттолкнул ее от себя и тихо сказал:
— Поступай как знаешь, я не могу держать тебя силой, но знай, я — твой муж и здесь твой дом! Ты всегда можешь вернуться… — и с обидой в голосе закончил: — При одном условии — ты расскажешь всю правду! Я давно о многом догадываюсь…
Алла молчала, опустив голову, понимая о чем он говорит — ну и хорошо, что догадывается, ну и слава Богу…
Даниэль отвернулся и медленно прошел на кухню.
«Так мне и надо!» Она, все еще боясь, что муж передумает, зашла в спальню, где практически жила в последнее время, и в спешке начала складывать в большую дорожную сумку самые необходимые на первое время вещи. От волнения она плохо понимала свои действия и даже не думала, что идти ей, собственно, некуда.
Раскрыв дверцы шкафа, она отпрянула — это еще что такое? Ее вещи были перевернуты и в беспорядке разбросаны. Алла в изумлении села на кровать и схватилась за голову руками: раскрытая косметичка валялась на полу, а прикроватный коврик был усыпан стофранковыми купюрами. Тут она все поняла. И ее передернуло от негодования. «Гадость, какая гадость: он рылся в моих вещах!»
Она бросила сумку в сторону, непослушными руками собрала деньги в сумочку и быстро вышла из комнаты.
Даниэль молча проследовал за ней по коридору. Было видно, что он изрядно выпил.
— Уходишь? Ну, ну… Деньги прихватила? — И он, натянуто улыбаясь, протянул ей пластиковую папку. — Не забудь, здесь паспорт и твои бумаги… — Его опять качнуло. — Салю, шери! Скатертью дорожка!
— Спасибо, Даниэль, — Алла опять чуть не заплакала, — я потом тебе все объясню. Не думай обо мне плохо!
Муж, сложив руки на груди, молчал. Дверь захлопнулась. Всё. Он не остановил ее. Она перевела дыхание: значит, так и надо!
Еще не зная, куда идти, вышла на улицу. Было темно и холодно. Увидев зеленый огонек такси, Алла отчаянно замахала рукой.
13
Возвратившись из Москвы, Борис Зверев был в отличном настроении и полон решимости довести операцию «Серпан» до конца. На это были причины: он получил благодарность от шефа за хорошую работу и новое задание — проследить связующую нить: Гуревский-Кондаков — Евгения Бержар — ресторан «Балалайка (Лариса Квин — Алексей Артемов). Надо было незаметно вплести в эту цепочку, из предполагаемых агентов французских спецслужб, мадам Дюшен и уже через нее напрямую выходить на Гуревского.
Шеф определенно намекнул, что он им был нужен — живой или мертвый! Лучше, конечно, мертвый. Убрать без шума: несчастный случай. Пусть потом доказывают, что это не так. Детали надо разработать на месте в зависимости от сложившихся обстоятельств.
Вот этим сейчас и занимался Борис Александрович. Он набросал план на неделю и подчеркнул — понедельник. Ну конечно, завтра — понедельник! День встречи с Аллой! Зверев внутренне напрягся при этой мысли и закрыл бумаги. Что ни говори, а он чувствовал себя виноватым перед ней. Не надо было с ней так резко разговаривать. Понимая, что перегнул палку в последнюю встречу, оставив ее в номере одну, несчастную и заплаканную, Борис сейчас пожалел об этом. А в то же время, что было делать? В конце концов, сделал-то правильно: расставил все на свои места. Тут он виновато вздохнул: конечно, можно было бы и помягче. Он вдруг поймал себя на мысли, что жалеет о случившемся и что, в принципе, встречи в отеле можно было бы продолжить. В любом случае надо позвонить, решил он.
На следующий день, утром, ровно в 10 часов, Зверев набрал знакомый номер. Никто не отвечал. «Может быть, неправильно набрал номер?» — подумал он и закрутил диск опять. Никого. Долго держал трубку. Длинные гудки безразлично и монотонно доказывали, что говорить с ним не желают. Борис Александрович в ярости бросил трубку:
Продажная тварь! Доиграешься! Он был уверен, Алла Дюшен решила показать свою гордость. Немного успокоившись, взял себя в руки и еще раз позвонил. Слушая унылые гудки, с тревогой подумал: «Уж не случилось ли там чего?»
Благодушное настроение, привезенное из Москвы, исчезло в раздражении, злости и беспокойстве. Ну вот, говорят же: не радуйся заранее!
Что это: блажь балерины в женской безвредной обиде или месть оскорбленной любовницы, способной на все? Об этом он не подумал в тот вечер. А зря! Предчувствие нехорошего охватило его.
Каждые полчаса Зверев набирал номер, все еще надеясь услышать голос Аллы. Безуспешно. Оставив бесполезное занятие, Борис Александрович решил позвонить вечером. И даже если ответит муж Аллы, представиться бывшим коллегой жены, приехавшим в Париж из Ленинграда, мол, привез письма и подарки от родных.
Сосредоточенный на возникшей проблеме, Борис забыл об обеде и других делах, запланированных со вчерашнего дня. Интуиция подсказывала ему, что все это — не просто так! Неприятности будут уж точно!
Едва дождавшись восьми вечера — времени ужина всех французов, Зверев в волнении набрал номер. Ответил месье Дюшен. Борис, специально, на очень плохом французском, спросил Аллу.
— Мадам здесь больше не живет, — сказал месье Дюшен и вежливо предложил: — Я могу записать ваше имя, и если она позвонит — передам.
Борис поблагодарил и спросил:
— А могу я с ней связаться? Дело в том, что в Париже я буду только два дня. Может быть, у вас есть ее номер телефона или адрес?
Расстроенный голос мужа (Борис уловил интонации отчаяния) сказал:
— Простите, но я не знаю, где она! Алла обещала позвонить, когда устроится. Перезвоните завтра. — И он, попрощавшись, повесил трубку.
«Понятно, — с облегчением подумал Борис Александрович. — Семейные разборки! Это не самое страшное в нашей ситуации».
Окончательно успокоившись, он, с новым приливом сил, энергично разложил бумаги и начал работать. Завтра много дел. Ну, а мадам Дюшен никуда не денется! Сама объявится. И Зверев самодовольно улыбнулся: «Деньги-то теперь необходимы, как никогда. Ничего, подождем».
14
В три часа утра Вера открыла глаза. Посмотрела в темноте на светящийся циферблат часов, вздохнула и снова сомкнула ресницы. Долго ворочалась, перевернула подушку, натянула одеяло почти на голову, но сон не шел.
— Да что же это за наказание! — разозлилась она и встала, понимая, что больше не заснет. Накинула халат, в темноте, на ощупь, влезла в любимые «тигрики» и прошлепала на кухню. Включила электрический чайник и, не зажигая свет, села у окна. Блики от фонарей, горевших на территории посольства всю ночь, освещали маленькое пространство кухни. Чайник мирно урчал в темноте, и она опять чуть было не заснула за кухонным столом. Долго, а может, так показалось, она сидела, поджав под себя ноги, на неудобном жестком стуле и ей совсем не хотелось двигаться. Спать совсем расхотелось. Налила себе горячий чай и сразу согрелась и успокоилась. «Пойду еще полежу», — решила она, но даже не приподнялась с места. Она боялась опять впасть в бессонницу. Это так ужасно: ворочаться в постели без сна. Подперев голову руками, она задумалась.
А мучило ее сейчас, она поняла, что именно. Вчера вечером Вера отнесла Петренко рапорт о своих встречах с Элизабет Вайт. И там не было ни слова о настоящих отношениях с Лизой! Вот. Вера сделала глоток горячего чая. Нет, конечно, она точно и в деталях описала время и место их встреч, на тот случай, если (а сейчас, после супермаркета, она была в этом уверена) за ней следят, но ни слова о том, что случилось в китайском ресторане, и о фотографии Во