Прижизненный монумент Улановой был открыт и в её родном Ленинграде – на аллее Героев в Московском Парке Победы, в том же 1984-м году, хотя решение об установке бюста приняли ещё в начале 1980-го. За работу взялся замечательный скульптор, друг Улановой Михаил Аникушин. Он известен многим, как автор памятника Пушкину на площади Искусств, который так нравился Улановой. Получился прекрасный скульптурный портрет – одухотворённый, летящий, как музыка, навстречу прохожим. Аникушин увековечил Уланову в образе Джульетты.
Рассказывает Нина Аникушина, дочь скульптора:
«Как-то к нам зашла Уланова. Она уже пожилая тогда была, но необыкновенно цветущая. Розовая такая вся. У нее мужа не было, а была домработница, которая следила, чтоб балерина выпивала каждое утро два стакана апельсинового сока. И от сока этого на щеках ее всегда играл румянец. Так вот заходит к нам как-то румяная такая вся, розовая Уланова, папа ее принимает. А у нас два котенка-перса как раз розового цвета. И вот розовая Уланова берет одного из розовых котят, прижимает его к себе, говорит «Я его возьму с собой!». И как она держала этого котенка, так он ей руки в скульптуре и положил…»
Осень балерины
29 декабря 1960 года Уланова в последний раз танцевала на сцене Большого – в «Шопениане». В пятьдесят лет она неожиданно ушла со сцены. Ушла, чтобы не стареть на сцене, чтобы остаться в театральных легендах непревзойдённой. В 1961-м она ещё станцует «Бахчисарайский фонтан» и «Шопениану» на гастролях в Египте и в Венгрии, но на главную сцену страны уже никогда не вернётся.
В Большом театре расцвело педагогическое дарование Улановой. После ухода со сцены она целиком посвятит себя ученикам: «Они мне и дети, и внуки. Своих ведь нет…».
Ученики Улановой создавали и по сей день создают славу Большого – Екатерина Максимова и Владимир Васильев, Нина Тимофеева и Нина Семизорова, Людмила Семеняка и Малика Сабирова, Надежда Грачёва и Николай Цискаридзе. Ещё в девяностые годы на балетных спектаклях в Большом частенько можно было встретить стройную элегантную женщину, которая внимательно смотрела на танец учеников. Владимир Васильев говорил: «У нее был совершенно потрясающий эффект присутствия – все ждали, когда придет Уланова. И вот она появлялась – маленькая, скромная, неярко одетая. Но все чувствовали – ЧТО-ТО произошло. Чем это объяснить? До сих пор не понимаю». Зрители, узнавая Уланову в ложе, ощущали связь времён, преемственность с историей искусства. Лёгкая походка, высокие каблуки, изящество – такой мы запомнили Уланову в девяностые годы.
Илл.24: Уроки Галины Улановой. С Майей Плисецкой
Она была абсолютно не практична и не приспособлена к хозяйственным хлопотам. Уланова не знала, как работает стиральная машина, как включить телевизор, не знала, к кому обращаться, когда прорываются трубы. Перед домашними проблемами великая балерина была беспомощна. Единственное, что умела – сварить замечательный кофе. А жарить яичницу так и не научилась… Конечно, у неё были помощницы, к которым она относилась, как к дочкам. И всё-таки в последние годы Уланова, несмотря на болезнь желудка, частенько питалась бутербродами.
Уланова наотрез отказывалась публично отмечать юбилеи. Её считали отшельницей. Что ж, она не первая и не последняя отшельница в искусстве ХХ века. Можно вспомнить Грету Гарбо, писателей Джэрома Селинджэра и Сэмюэла Беккета, кинорежиссёра Ингмара Бергмана. Они (каждый – по-своему) стремились к уединению с ещё большей страстью, чем Уланова говорила: «Раньше в Петербурге ходили конки. На лошадей надевали шоры, чтобы ничто их не отвлекало. Вот в таких «шорах» я и проходила почти всю свою жизнь. Чтобы ничто не мешало работать, думать о своей профессии. Самое комфортное для меня состояние – одиночество».
Во всей империи советской культуры было три дважды героя: Михаил Шолохов, Георгий Марков и Галина Уланова. Первый – писатель-классик, второй – многолетний глава Союза писателей, литературный маршал и – балерина. А ведь сколько было одарённых и обласканных наградами художников, композиторов, режиссёров, актёров… Галина Сергеевна Уланова говорила: «От балерины ничего не остается». И действительно: детей у неё не было. Незадолго до смерти она уничтожила личные бумаги и в том числе дневник – единственный документ своей потаённой жизни… «От балерины ничего не остаётся»? Кроме бессмертной легенды. Кроме талантливых учеников и завораживающих кинокадров, которые, конечно, не сравнить с живым балетом, но уникальность Улановой видна и на самом скверном целлулоиде.
Глава 6Майя Плисецкая. Недорисованный портрет
Начать разговор и Майе Плисецкой мне бы хотелось словами друга и почитателя балерины – поэта Андрея Вознесенского, написавшего яркое эссе «Портрет Плисецкой»:
…В ее имени слышится плеск аплодисментов. Она рифмуется с плакучими лиственницами, с персидской сиренью, Елисейскими полями…. Она ввинчивает зал в неистовую воронку своих тридцати двух фуэте, своего темперамента, ворожит, закручивает: не отпускает…
…Есть балерины тишины, балерины-снежины– они тают. Эта же какая-то адская искра. Она гибнет– полпланеты спалит! Даже тишина ее– бешеная, орущая тишина ожидания, активно напряженная тишина между молнией и громовым ударом…
…Она самая современная из наших балерин. Век имеет поэзию, живопись, физику и нащупывает современный полет балета. Она– балерина ритмов ХХ века. Ей не среди лебедей танцевать, а среди автомашин и лебедок! Я ее вижу на фоне чистых линий Генри Мура и капеллы Роншан…
…Ее абрис схож с летящими египетскими контурами. Да и зовут ее кратко, как нашу сверстницу в колготках, и громоподобно, как богиню или языческую жрицу, – Майя.
Что можно добавить к этим поэтическим формулам Андрея Вознесенского, которое он назвал? Именно так и нужно писать об этой удивительной балерине – ассоциативно, метафорично. В этом эссе есть фундамент классики и дух модерна – как и в артистической судьбе Плисецкой.
Илл.25: На сцене Майя Плисецкая
ХХ век стал великой эпохой в истории балета. И он прошёл под знаком двух явлений – Улановой и Плисецкой. Они как небо и земля. В каждой есть все стихии, но Уланова более воздушна, эфемерна, а Плисецкая – из мира людей, она земная.
У Майи Плисецкой есть недруги. А иначе и не бывает, когда художественный гений соединяется с ершистым нравом, без которого сценический феномен Плисецкой непредставим. Подчас её демонизируют. В каждом гениальном художнике живут и Одетта, и Одиллия – особенно в восприятии публики… Но восторженных поклонников неисчислимо больше. Так будет и полвека спустя, и позже, потому что, на счастье, искусство Плисецкой увековечили кинооператоры. Камера обедняет балет, опресняет, полного впечатления от спектакля телезритель не получает, но всё-таки десятки часов на видео – это дорогой подарок от Плисецкой всем любителям искусства. Великолепный спектакль сорокалетней давности или документальный фильм Василия Катаняна «Майя Плисецкая» сегодня можно без особого труда найти в Интернете и посмотреть на любом континенте, убеждаясь в том, что подлинное искусство не устаревает. Сама Майя Плисецкая всегда придирчиво просматривала все записи и в процессе работы над фильмом, и после. И режиссёр Катанян постоянно слышал от неё: «Смыть, сжечь! Умоляю, выкради и сожги!». Она никогда не была довольна собой. Здесь недокрутила, там неправильно прошлась. Успех грандиозный – ну и что? Не получилось! Повторяла слова Раневской: «Неудачно сняться в фильме – значит, плюнуть в вечность». Это не кокетство и не дежурный призыв к трудолюбию, это вечная суть Плисецкой.
Она прожила на сцене несколько жизней и в каждой была победительницей. Плисецкая с её поразительно высоким и лёгким прыжком, с её темпераментом и артистизмом достигла совершенства в «Дон Кихоте» и в классических балетах Чайковского, которыми всегда гордился Большой. Но, начиная с «Кармен-сюиты», она стала первой всесоюзно известной звездой «модернистского» балета. И это не было «прихотью гения», всё делалось по гамбургскому счёту, и модернистские образы Плисецкой вошли в историю Большого на равных с классическими. Это уникальная, неповторимая судьба в искусстве.
В энциклопедии перечисление регалий балерины занимает немало строчек самым убористым шрифтом. Создаётся впечатление триумфального пути: в двадцать шесть лет, ещё при Сталине – заслуженная артистка РСФСР, через пять лет – народная артистка РСФСР, ещё через три года – народная артистка СССР. Ещё через пять лет – Ленинская премия, которую можно было получить только один раз в жизни. В 1967-м – первый орден Ленина, высший орден страны, а в 1985-м – высший из высших орденов – Звезда Героя Социалистического труда. В новой России – одна из восьми кавалеров всех четырёх степеней ордена «За заслуги перед Отечеством» и единственная из них, кто награждён и Звездой Героя! Выходит, Майя Михайловна Плисецкая – самый главный орденоносец современной России. Не меньше впечатляет список иностранных наград. Отрадно, когда официальное признание приходит к людям, чуждым карьеризма. Плисецкая всегда была окутана музыкой, в политических играх заметного участия не принимала.
Плисецкая была законодательницей мод, эталоном стиля для многих женщин СССР. Однажды – в пуританские шестидесятые – в новогоднем «Голубом огоньке» она даже продемонстрировала моды. С долей иронии, непринуждённо. А зрительницы зорко следили и что-то записывали в тетрадки, а потом просили Гостелерадио повторить этот «Огонёк».
Раньше про великих художников, музыкантов, артистов говорили: «Такие рождаются раз в сто лет». Никто не знает, появится ли когда-нибудь новая Плисецкая – через сто, через двести лет… Сможет ли девчонка нового времени, с колыбели привыкшая половину проблем передоверять компьютеру, вкладывать в танец ту интенсивность чувств, которая была и есть у Плисецкой? Сможет ли так самозабвенно служить искусству? Этого мы не знаем. Зато точно знаем, что записи Плисецкой будут очаровывать любителей балета и через двести лет.