и сцены.
Это было сигналом для участников хора. Они поднялись и очистили большую часть площадки.
Слуги принесли несколько охапок мелкого хвороста, который стали разбрасывать вокруг Ханумана.
Судя по запаху, он был пропитан спиртом.
Краем глаза я увидел, что близ выхода со сцены появился человек с автомобильным огнетушителем в руках. Действительно, нам предстояло пережить огненное приключение. По легенде, в которую балийцы свято верят, Равана приказал поджечь хвост Ханумана. Мудрая обезьяна была поглощена языками пламени, но не превратилась в ярко-белый пепел. Тело Ханумана было неуязвимо и для огня, и для оружия слуг Равана. Размахивая своим горящим хвостом словно факелом, он поскакал по столице ракшасов и поджег ее. После этого потушил в океане хвост и одним прыжком достиг материка, где его ждал в нетерпении Рама.
На арене вспыхнуло яркое пламя, которое со всех сторон окружило белую обезьяну. Та насмешливо покрутила головой, демонстрируя свое пренебрежение к слугам Раваны, а потом вдруг распрямилась и вскочила на ноги. Неуязвимому Хануману подобные приключения были не страшны.
Демонстрируя это, он стал расшвыривать босыми ногами кучки горящего хвороста. Слуги Раваны и сам великий ракшас с воплями бежали с площадки, а Хануман еще некоторое время изображал нечто вроде пляски на углях.
Когда последняя куча мусора была им растоптана, Хануман поднял к небесам руки, символизируя свою силу и свободу, после чего направился за кулисы, чтобы сообщить обо всем случившемся Раме. Человек с огнетушителем быстро погасил тлеющий хворост, и на сцену вернулся хор.
Остальная часть спектакля меня не впечатлила. Хор слаженно «кечакал», его солисты гнусаво восхваляли воинское искусство Рамы, который сражался с Раваной и его слугами. Но девушка, изображавшая Раму, по-прежнему не могла скрыть свое жеманство. И даже поднимала лук для решающего удара стрелой так, словно это была косметичка, с содержимым которой она предлагала ознакомиться своему противнику.
Совокупными усилиями Рамы и Ханумана ракшасы были побеждены, а Сита, пикантно потупив глазки, оказалась в объятиях своего всеполого супруга. Зрители аплодировали, хор с достоинством раскланивался, я же наблюдал за Мартой.
— Вам понравилось? — спросила она у меня.
— Очень, — почти искренне ответил я. — Но без ваших подсказок я выглядел бы не менее глупо, чем большинство зрителей.
— По-моему, они выглядят не глупо, а довольно но, — парировала моя спутница.
Зрители высыпали на сцену и перемешались с артистами. Мелькали вспышки фотоаппаратов; особенно много туристов хотели сфотографироваться с Хануманом. Подвыпившие англичане плотоядно пристраивались к Раме и Сите.
— Давайте и мы сделаем фотографию! — предложил я.
— О да, конечно, — рассеянно согласилась Марта. — Передайте фотоаппарат моему брату, он попросит артиста, который вам понравился, подойти к вам.
— Дорогая Марта, я хотел бы сфотографироваться вместе с вами, — настаивал я.
— Зачем вам это? — устало спросила балийка, и я неожиданно прочитал в ее глазах холод. — Выберите артиста и фотографируйтесь… Спартак уже ждет вас. На выезде от Улувату будет пробка, а завтра всем нам рано вставать.
Глава шестаяАмок
— Balinesian breakfast, sir.
Возразить было нечего. Потягивая кофе, я читал Стефана Цвейга.
Представление не давало мне покоя. И не столько само действо, сколько то, как на него реагировала публика и в особенности Марта. Неожиданное обнаружение книги Стефана Цвейга я посчитал для себя знаком.
В каждой гостинице есть шкафчики, куда складывают книги, оставленные постояльцами — своего рода бесплатная библиотека. Вернувшись вчера вечером, я заглянул в такой шкаф и обнаружил несколько книг на русском. Помимо потертых детективов там нашелся томик австрийского писателя. Пролистав содержание, я увидел название «Амок».
Время для чтения неожиданно образовалось утром. В половину пятого я проснулся от тревожного сна. Мне снилась Марта, она стояла напротив меня и что-то от меня требовала. Пробудившись, я уже не мог вспомнить ее слов, но ощущение тревоги не проходило.
Умывшись, я вышел из бунгало. Дорожки внутри отеля освещали несколько фонарей. Чуть слышно дышало море, воздух оставался неподвижен — еще не наступило время для запуска певучих воздушных змеев. Но со стороны улицы доносился шум множества человеческих голосов. Я решил полюбопытствовать и проследовал к выходу из гостиницы. Ресепшен представлял собой отдельный домик, через двери в котором постояльцы попадали во внутренний парк нашей деревни. Я ожидал увидеть его двери закрытыми, а охранника и дежурного менеджера спящими. Однако створки были распахнуты, охранник стоял по ту их сторону и смотрел на заполненную местными жителями улицу.
Я никогда не видел сразу столько жителей Нуса Дуа. Нет, они не скрываются от европейцев, предлагая, порой настойчиво, свои услуги, но чаще занимаясь собственными делами в многочисленных лавках или мастерских. Но теперь они вышли на улицу, празднично одетые, в сопровождении разновозрастной детворы. Собственно, детские голоса и были причиной основного шума. Взрослые говорили приглушенно, явно помня о постояльцах ближайших гостиниц.
— Что за гамельнский дудочник вытащил их из постелей? — спросил я у вполне бодрой девушки-менеджера.
С историей о гамельнском крысолове она знакома не была, но объяснила, что сегодня у жителей Бали праздник. Они почитают Госпожу Земли: в стародавние времена именно в этот день начинался осенний сев риса.
— Они идут в храмы поклониться предкам, которые правильно почитали Госпожу Земли.
— А почему праздник отмечают ночью?
— Нужно успеть до рассвета. Тогда в делах будет удача. А сразу после восхода солнца — идти на работу, чтобы не потерять ни минуты доброй кармы. Туристы, проснувшись, даже не заметят, что прошел праздник.
Насмотревшись на торжественно вышагивавших аборигенов, я вернулся в бунгало. Однако заснуть не удавалось, и Цвейг оказался очень к месту.
На завтрак я вышел одним из первых. Чтение окончательно пробудило голову, а зарядка и кофе разогнали кровь в жилах. Я был готов к поездке задолго до того, как за мной заехал Спартак.
Цвейг писал про малайцев. Но и на Бали был свой амок — воинское безумие, которое охватывало воинов, и они разили не только врагов, но и самих себя, испытывая упоение от крови и боли: своей и чужой. Несколько царских семейств, погубивших себя во время голландского завоевания, были обуяны именно амоком. После смерти таких людей почитали как богов — даже если их жертва не приносила победу.
Цвейгу удалось описание подобного туземного безумия — превращение обычного забитого, спивающегося малайца в машину убийства, несущуюся по родной деревушке с крисом в руке. «„Амок! Амок!“, — все обращается в бегство… а он мчится, не слыша, не видя, убивая встречных… пока его не пристрелят, как бешеную собаку, или он сам не рухнет на землю…» Но куда больше писателя интересовал другой амок — любовный. Поэтому рассказанная им история зацепила мое внимание. Страсть, гнев, манящая в бездну недоступность, грех, южное ночное небо, амок, смерть… Мелодрама, разыгрывающаяся на экзотическом колониальном фоне. Любовь, сопровождаемая прививкой индокитайского вируса. Иначе во времена Цвейга привлечь внимание читателя было трудно.
Как и следовало ожидать, в новелле все заканчивалось трагически. Умирала несостоявшаяся возлюбленная, спивался и погибал рассказчик. Оставалось ощущение присутствия некой сверхъестественной силы, которая порой выхватывает человека из привычного ему жизненного окружения и заставляет совершить что-то ужасное, порочное, жестокое.
Когда в России я путешествовал по Сети в поисках информации о Бали, слово «амок» встречалось мне неоднократно. Масса пользователей судачила в своих блогах и на персональных страницах о видах воинского безумия. Но никто не объяснял, отчего оно, это безумие, вселяется в человека?
Не помогли мне и психологи. Все, что я смог найти, звучало примерно так: «Причины возникновения недостаточно ясны… Появляется в результате заболевания эпилепсией или внушения… Бывает даже после солнечного удара… Обусловлен этнокультурными особенностями, способствующими нарастанию переживаний страха».
Этнокультурные — значит, влияющие лишь на тех, кто является жителем Юго-Восточной Азии. Но я-то тут при чем? Отчего мне все труднее становится контролировать себя рядом с Мартой?
Вернувшись вчера в отель в мрачном настроении, я усыпил себя при помощи припрятанной на такой случай бутылки виски. И заедал ее купленной в ночном магазине пастой из авокадо с перцем и лимонным соком, похожей на приправу из мексиканской кухни. В итоге с утра мои желудок и голова чувствовали себя неважно. Раннее пробуждение, душ, океан, снова душ, после чего Цвейг, кофе и снова Цвейг, — этот рецепт могу предложить всем, кто оказывается на Бали во власти сердечных страстей. К моменту, когда за мной приехал Спартак, я был бодр и позитивно настроен. К черту амок! Пусть он владеет людьми слабыми и впечатлительными. Сегодня моя цель — земля, все остальное — побоку!
После доброжелательных, как и всегда, приветствий, Спартак сообщил, что вчера мои контрагенты совещались, «очень долго совещались», и решили показать мне сегодня нечто необычное. Но ехать нужно в северную часть Бали, поэтому мне придется потерпеть…
— Никаких проблем! — беззаботно ответил я, устраиваясь на сиденье.
Когда мы миновали Куту, я поинтересовался у Спартака, помнит ли он, кто такая Мата Хари.
— Утренняя заря. Солнце, поднимающееся над восточным горизонтом, — не задумываясь, произнес мой водитель.
— Я о другом. Знали ли вы о женщине по имени Мата Хари?
Спартак мельком взглянул на меня.
— В школе нам о ней рассказывали. Говорили, что она была голландкой, жила на Яве и многому там научилась. Танцам, священным преданиям, а еще тому, как угодить мужчине. Это было сто лет назад?