Даже новые данные о победе Гурко об окончательном разгроме армии Сулейман-паши не были своевременно отправлены в Петербург.
ПЕРЕГОВОРЫ
Наконец турки прибыли в Казанлык. У въезда их встречал почётный караул из гвардейской роты, проводивший их с музыкой до квартиры, и толпы болгар, с ненавистью глядевших на пашей.
— Вся эта ужасная война — дело рук Игнатьева, вашего посла в Стамбуле, — с порога стал плакаться Сервер-паша. — Это он всё сделал, это он хотел этой войны.
— Но вы-то упорно стояли на своём, — напомнил ему Нелидов, директор дипломатической канцелярии при главнокомандующем, пришедший проведать турок. — Кто резал и притеснял христиан? Игнатьев? А когда Игнатьев уже уехал из Стамбула и я со слезами на глазах просил турецкое правительство согласиться на условия нового договора между нашими державами, как вы отреагировали?
— Мы были жестоко обмануты. Нам обещали помощь, уверяли в том, что как только начнётся война, мы будем не одни — и вместо европейских армий дали нам только европейское оружии. Турцию погубила не Россия, а наши союзники. А сейчас я стар и разбит, — заканючил в свою очередь Намык-паша. — Но разбит не физически, а нравственно, видя то состояние, в котором находится моё отечество. Прошу вас, пусть его высочество будет снисходителен к нам, бедным туркам. Ведь вы ещё не раз в своей жизни вспомните, что пили воду Константинополя и ели его хлеб.
— Его высочество лично расположен к вам, но вы не должны упускать из виду, что он не волен в своих решениях. И если вы будете тянуть время, то мы будем вынуждены увеличить свои требования, так как Россия понесла неисчислимые жертвы в этой войне.
Утром на другой день им была назначена аудиенция у великого князя. Турок сопровождала гвардейская рота с музыкой, да оборванные болгарские мальчишки бежали вслед, норовя запустить в спину послам шматки грязи и камней.
Великому князю посланников представил Нелидов. Разговор, на удивление, продолжался недолго — в течение десяти минут. Уполномоченные, склонив головы, с видом удручённого достоинства, вышли из кабинета главнокомандующего, сели в свои коляски и уехали.
Скалон осторожно постучал в дверь.
— Митька, это ты?
— Я, ваше высочество!
— Войди! — глухо прозвучал голос Николая Николаевича.
С задумчивым видом младший брат царя рассматривал карту полуострова Галлиполи. Через эту узкую, вытянутую далеко на юго-запад полоску земли, отделяющую Мраморное море и пролив Дарданеллы от Саросского залива и Эгейского моря, открывался стратегический выход к столице Османской империи.
Галлиполи, или, как его называют турки, Гелиболу, была последней турецкой точкой на европейской территории. С античных времён эта земля была известна как Херсонес Фракийский, через него проходили армии крестоносцев и купеческие караваны. Именно отсюда в XVI веке началась мусульманская экспансия в Европу. У входа в него сегодня стояла многотысячная русская армия, за две недели преодолевшая непроходимые зимние перевалы на Балканах, изготовившаяся, как зверь перед последним решающим прыжком на жертву…
— Что же, ваше величество, с чем они приехали? Что-то поняли из разговора с вами? — спросил его Скалон.
— Бог их знает! — чистосердечно ответил князь. Намык-паша на мой вопрос, зачем приехали и какое имеют поручение, ответил, что султан прислал их изъявить свою покорность императору и повергнуть себя на его милосердие. Никаких, подчёркиваю, никаких условий капитуляции они не предлагают, полагаясь на наше снисхождение к побеждённым. Я им сообщил, что торговаться с ними не желаю, и передал им наши условия заключения перемирия. Надеюсь, что турки меня поняли и согласились с моими доводами. Главное для меня другое: я удивляюсь непоследовательности государя. Ведь он два раза писал мне, что совершенно одобряет мои распоряжения, а потом изменил их. Должно быть, его сбил с толку Горчаков, затеявший очередную политическую интригу. Слушай, не могу писать. У меня холодеют и мертвеют руки, и я делаюсь нервным. Придумай сам что-нибудь от меня? А?
Сказав это, главнокомандующий бросил на стол перо и стал у окна, потягивая и складывая руки на груди, смотря куда-то вдаль заиндевевшего стекла. Скалон давно заметил эту привычку: нервничая, великий князь импульсивно шевелил руками и потягивался.
Вдруг Николай Николаевич резко повернулся:
— Я сегодня написал государю в шифрованной телеграмме, что не могу больше медлить, что он и себя, и меня может поставить в затруднительное положение в виду нашего быстрого продвижения вперёд. И, наконец, чёрт подери, я не знаю, где мне остановиться?! В Галлиполи, по его мнению, я не должен идти, а идти на Константинополь, не заняв Галлиполи, невозможно! В войсках начинают роптать, что мы тянем время…
Заминка в наступательном движении русских войск объяснялась большой политикой. Точнее, той сложной игрой, которую вели с Европой царь и Горчаков. Действительно, весь Петербург, вся Россия, армия в январе 1878 года ждали этого заключительного аккорда, раз и навсегда решавшего кровавый восточный вопрос. Великий князь Николай Николаевич упрашивал его согласиться на бескровное занятие Константинополя. А шанс на это был! Судьба тогда благоприятствовала России, чтобы раз и навсегда отделаться и от Турции, и от Англии. Даже Бисмарк, рейхсканцлер Германии, дал царю, едва ли не в первый и не в последний раз, искренний, дружеский совет: beati possidentes[9]. Кардинальная перемена в настроении и планах царя, о чём знали или догадывались считанные единицы, была связана с телеграммой английской королевы Виктории. В ней «владычица морей» слёзно умоляла остановить движение русских войск к Константинополю. И Александр II неожиданно согласился. Военный министр Дмитрий Милютин вспоминал, как царь всем упорно повторял одно и то же:
— Я дал королеве Виктории слово.
— Но ведь Англия сама нарушила свои обещания, помогая туркам в эту войну.
— Всё равно. Она могла обмануть меня, но русский государь должен держать своё слово!
Мы все доказывали чёрным по белому, чем это грозит нам в будущем, — позже рассказывал Милютин, — но царь был неумолим.
— Да... да... Я сознаю... Всё это верно... Вы правы. Разумеется, мы за это поплатимся... Но я дал слово...
Ох, как же дорого обходились России эти романовские обещания!
Вернёмся в Казанлык. К вечеру пришла ещё одна новость: передовой отряд генерала Струкова, ушедший вперёд вёрст на 80, появился перед Адрианополем. Его появление вызвало панику и беспорядки в городе, в котором воцарился хаос и пожар: местный начальник, вали, сбежал из него с войсками, успев взорвать пороховые погреба. Сулейман, прижатый к Родопским горам, отчаянно отбивался до поздней ночи и, не желая сдаваться, решил ночью уйти в горы. Артиллерию и обозы взять с собой не было возможности в связи с отсутствием колёсных путей на этом плоскогорье, изрезанном глубокими пропастями. Поэтому Сулейман оставил артиллерию и приказал пехоте, прикрывавшей её, пробиваться к Адрианополю вдоль подножия гор. С остатками своей армии Сулейман-паша по тропам ушёл в горы на юг.
«Срочно буди послов», — приказал великий князь Скалону. В два часа ночи разбудили Намыка и Сервера. Те вскочили испуганные.
— Великий князь велел передать, что предварительной отдачи Адрианополя уже не требуется.
— Что значит эта уступчивость? — недоумевал Намык.
— Сегодня утром Адрианополь взят с боя.
— Как взят?!
С минуту, а может быть и больше тянулась немая, но тем более тяжёлая пауза, как в последнем акте «Ревизора».
Паши казались совершенно уничтоженными. Намыку сделалось на миг дурно. Посол едва подошёл на ватных, непослушных ногах ближе к стене, чтобы ощутить опору. Эдирне, Адрианополь — это турецкая Москва, первая столица османов. Её сдача имела колоссальное моральное значение для всего Востока. Перед глазами пашей замаячили призраки убитого султана и его приближённых, кровавый переворот в Стамбуле, дикая резня на улицах города. Первым опомнился Сервер-паша:
— Этого не может быть. Адрианополь, верно, уже занят армией Сулеймана.
— Армия Сулеймана разбита и уничтожена окончательно. Сам он бежал во Фракийские горы с двадцатью таборами, побросавшими оружие.
— Следовательно, в Филиппополе.
— Вчера там был отслужен торжественный молебен русскими войсками.
— Аллах предаёт Турцию! — Намык погрузился в мрачные раздумья.
На следующий день Николай Николаевич собрал своих ближайших соратников: начальника штаба, апатичного и вялого Артура Адамовича Непокойчицкого, его помощника — суетливого и вечно растерянного Казимира Левицкого, составлявшего прелюбопытный контраст своему шефу, маленького, с огромной бородой Черномора, полковника Михаила Газенкампфа, составлявшего ежедневную сводку военных действий, и верного адъютанта, заведующего канцелярией Дмитрия Скалона. Короче, вся королевская, точнее, великокняжеская рать. Тяжело и сосредоточенно, оглядев своих подчинённых, великий князь произнёс:
— Ну, господа, и что будем делать? Из Петербурга идут противоречивые указания. Идём вперёд или нет? Уже мне эта политика! Терпеть не могу.
— Чистая беда, ваше высочество, — поддакивал Непокойчицкий. — Тут видно судьба нас ведёт. Надо покоряться и следовать. Как Бог даст!
— Как Бог даст, говорите? — Николай Николаевич в задумчивости покачал головой. — Переговоры с турками тянуть мы, конечно, можем сколь угодно. В виду всех этих событий и их быстроты, считаю необходимым довести дело до конца и идти до Константинополя. Верно я говорю, Артур Адамович?
Непокойчицкий деликатно промолчал. А Скалой, чей рукав усиленно тянул к себе Газенкампф, не удержавшись, припомнил вслух высказывание Наполеона о том, что «упущенный момент не вернётся вовеки!»
В итоге сообща составили следующее послание в Петербург: «...долгом своим считаю высказать моё крайнее убеждение, что при настоящих обстоятельствах невозможно уже останавливаться, и в виду отказа турками условий мира, необходимо идти до центра, т.е. до Царьграда, и там покончить предпринятое тобою святое дело. Сами уполномоченные Порты говорят, что их дело и существование кончены, и нам не остаётся ничего другого, как занять Константинополь. При этом занятие Галлиполи, где находится турецкий отряд, неизбежно, чтобы предупредить, если возможно, приход туда англичан и при окончательном расчёте иметь в своих руках самые существенные гарантии для решения вопроса в наших интересах. Вследствие этого не буду порешать с уполномоченными до получения ответа на эту депешу и с Богом иду вперёд».