При сигнале опасности, а в данном случае резком звуке, в кровь выбрасывается адреналин, мышцы напрягаются, готовятся к бегству или борьбе. Гормон стресса — адреналин буквально наэлектризовал Игнатьева. Его бросило в пот, во рту пересохло, тело, казалось, одеревенело. Было трудно дышать, так как лицо и дыхательные пути запорошило снежной пылью. «Господи, спаси и сохрани!» — эти слова мелькнули в голове зарницей, пока он пытался выпростать руки из пут тяжёлого овчинного полушубка.
Инстинкт самосохранения подсказал — прыгать в противоположную от пропасти сторону нельзя — утянет вместе с кибиткой, смещавшейся с каждой секундой вниз. Выбив со второго удара сапогом дверцу, Игнатьев вывалился из кибитки набок, упав на скользкий карниз, образовавшийся на контрфорсе скальной стены. В следующую секунду лошадь сорвалась с карниза, а кибитка, с хрустом треснув, полетела за ней, едва не зацепив задним колесом пассажира.
Его руки тщетно цеплялись за лёд, срывая ногти в кровь, в попытке найти хоть какую-то опору, чтобы избежать этого страшного центробежного движения. Хрупкий наст неожиданно подломился, и ноги, попав на каменную крошку, заскользили вниз. Когда отчаявшийся человек уже был готов отдаться страшному потоку, неминуемо влекущему за собой, судьба послала точку опоры в виде обледеневшего куста под склоном — там, где начинался ледяной жёлоб с острыми пиками скал. Не в состоянии притормозить, Игнатьев в последний момент мёртвой хваткой вцепился в его костлявые ветки, чуть не выдернув плечевой сустав. Говорят, именно так утопающий хватается за соломинку. Эта соломинка, точнее обледеневшие ветки колючего можжевельника, не дали ему упасть в бездну. Только сейчас он смог перевести дыхание, осмотреться, унять зябкую дрожь. И посмотреть вниз. Ощущение было жутковатое — над чернеющим провалом оседала мелкая снежная пыль. Перед глазами возникли лица его жены Катеньки и детей. «Милые мои, родные», — беззвучно шептали губы…
Казалось, что прошла целая вечность, пока над карнизом не показались две головы в мохнатых шапках. «Держись крепче, ваше благородие!» — заорали сверху. У него сразу отлегло от сердца. Вниз упала верёвка со стремечком. Спасительная верёвка болталась на уровне глаз, но Игнатьев так и не смог расцепить руки, будто приросшие к ледяным веткам. Через несколько минут на импровизированной лебёдке к нему спустился один из солдат с вздёрнутым носом и озорными глазами. На Николая Павловича, непривычного к табаку, пахнуло крепким запахом махорки и разгорячённым от спуска мужицким телом. Солдат сноровисто, на весу, обвязал туго верёвку вокруг его тела и помог вставить ногу в стремечко.
— Жить ещё будем, вашблагородие, — по-отечески хлопнув Игнатьева по плечу, сказал солдат, показав жестом своим товарищам наверху: мол, пора тянуть. Соединёнными усилиями не без труда путешественника вытащили на подошву скалы…
Горбоносый болгарин-помак[1]долго всматривался вниз, пока до конца не осела снежная пыль, поднятая лавиной. На нижней террасе копошились русские солдаты, растаскивая вручную завалы из камней и разгребая снег. Коляски нигде не было видно.
— Аллах сизе гисмет елесин Иншаллах! Собаке — собачья смерть! — смачно сплюнув, сказал горбоносый, обращаясь к своему низкорослому спутнику, напоминавшему маленького злобного снеговика в громадном тулупе. Глаза его в ответ хищно сверкнули:
— Бей по шее, бей по пальцам! И это для неверных настоящая милость Аллаха. Сказано же в Коране: сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и не подчиняется религии истины, пока они не дадут откупа своей рукой, будучи униженными! Аллах послал на голову этого богомерзкого кафира камень, который погреб его под собой! Надо поторапливаться, Петко-бей!
Отбросив подальше в сторону две большие деревянные оглобли, с помощью которых столкнули камень, помаки, прежде чем начнётся спуск с Шипки, поднялись ещё выше, чтобы обогнуть большой известковый бугор, возвышающийся над проходом. За этой покрытой снегом преградой открылся живописный вид на верхнюю часть долины Тунджи и горной цепи, сплошь покрытой густыми буковыми лесами, отделяющей её от Фракии. Там проходил такой крутой и безлесный склон, что в своё время специально для проезда султана даже были выстроены перила вдоль искусственно выложенной дороги.
Затеплились звёзды, кругом развернулась бесконечная панорама горных вершин, красиво плававших в серебряном мерцании ночи. Деревья стояли, словно кто-то украсил их венками, сплетёнными из ползучих растений, и ледяными гирляндами, которые свисали с них. Как будто всё это изваяно волшебной рукой неведомого художника. Помаки шли сосредоточенно, порою по грудь проваливаясь в сугробы, не обращая внимания на окружающую красоту. Ветер и позёмка вскоре замели их кривые следы, и только луна — яркая и ясная — ещё долго маячила над их головами кровавым полумесяцем. Прошло много времени, пока им удалось достичь ближайшей деревушки. Хозяин харчевни, анатолийский турок, и его редкие клиенты с любопытством поглядывали на незнакомцев, ввалившихся посреди ночи в одежде, покрытой снегом с панцирем изо льда. После ужина горбоносый тронулся в сторону Казанлыка, а его партнёр остался ночевать в гостинице, чтобы поутру также отправиться по направлению к Адрианополю.
О том, что турки готовят покушение на графа Игнатьева и главнокомандующего русской армией — великого князя Николая Николаевича, тайный русский агент в Константинополе Поль Анино узнал совершенно случайно из подслушанного частного разговора в Порте. Его послание в Бухарест, куда первоначально направлялся Игнатьев, к сожалению, запоздало. Слишком запоздало. Когда русский посол в Бухаресте Стюарт получил расшифрованный текст, Игнатьев, торопившийся в Адрианополь, переправлялся на гребном судне через ледяные заторы на Дунае.
Слежка началась с Тырново. Наружных агентов у турок было несколько, и они, сменяя друг друга, «вели» Игнатьева и его товарищей по остальному маршруту следования. Делать это было просто — в Тырново русский посланник приобрёл весьма примечательные коляску и фургон и далее передвигался только в коляске. Ночью путники уже были в Габрово. Здесь турки разделились: пара агентов осталась приглядывать за царским посланником, а пара выдвинулась в район перевала к так называемому Орлиному гнезду.
С утра русские дипломаты начали подъём в горы. Коллеги и подчинённые Игнатьева — чиновники Вурцель, Щербачёв и Базили — решили подниматься пешком, а Николай Павлович, упорствуя, остался в коляске, которую иногда приходилось проводить чуть ли не на руках сквозь узкую дорожку, так как всё было забито телегами, фургонами, зарядными ящиками и орудиями. В этот момент от толпы болгар, расчищавших дорогу для подъёма русских войск, незаметно отделилась тёмная фигура. Скрывшись за снежной пеленой, человек стал спешно карабкаться по одной, известной только ему, тропинке на вершину горы. Наверху его ожидали изрядно озябшие помаки — горбоносый и его друг.
Они уже знали, что им предстоит сделать.
Подобраться к человеку такого ранга, постоянно окружённому военными и казаками, почти невозможно.
Крутой и опасный спуск и подъём — практически не оставлял шансов на спасение потенциальной жертве.
Осталось только выбрать оптимальный способ убийства.
ДОЛИНА РОЗ И ТРУПОВ
Казанлык, небольшой болгарский городок, был в 20 верстах от Шипкинского перевала. После недавнего Шейновского сражения перестала существовать одна из самых боеспособных турецких армий Вессель-паши, а перед русскими войсками открывался прямой путь на Адрианополь и на Стамбул. Город был заполнен военными частями и болгарскими ополченцами, здесь же находилась и ставка главнокомандующего.
На обочинах при въезде в Казанлык валялись замёрзшие людские тела вперемешку с трупами животных, оглоблями вверх торчали телеги и экипажи, которым так и не суждено было добраться до спасительного пристанища. Ветер разметал по дороге вырванные из Корана листки бумаги с арабской вязью, напоминавшие диковинных бабочек. Турки, ослеплённые страхом перед русскими, бросали свой кров, имущество, массово гибли в давках по пути. Железная дорога отказалась от приёма беженцев. Последний состав, уходивший в сторону Адрианополя, был доверху забит отрядами турецкой пехоты-низама и кавалерии, солдаты штыками и прикладами отгоняли от вагонов орущих женщин и детей. Первые казачьи разъезды русских опоздали всего на час. Увидев их, обезумевшая от ужаса толпа бросилась с перрона врассыпную. Люди топтали и давили друг друга. Раздавались душераздирающие крики упавших. Поэтому в январе 1878 года Казанлык больше напоминал долину смерти, а не своё поэтическое название — «долина роз».
Мёртвые тела и не менее страшные уцелевшие брошенные собаки. Таким предстал перед глазами горбоносого этот городок. Миновав рыночную площадь, минареты и обгоревшие дома с заснеженными черепичными крышами, путник добрался до почтовой станции, которая имела несколько удобных отдельных комнат с коврами для приезжих и почётных гостей. Заведующий станцией старый, много повидавший на своём веку турок, с лицом изборождёнными глубокими морщинами, напоминавшим пересохшее русло реки, молча указал ему на полуоткрытую дверь в одну из комнат. Там, в клубах дыма, поджав под себя ноги по-турецки, сидел светловолосый молодой человек в партикулярном европейском платье и в плотных шерстяных носках. Его остроносые, сделанные по последней моде полуботинки, аккуратно стояли у ворсистой кромки ковра. Гость курил кальян и сосредоточенно думал о чём-то своём, прикрыв глаза. За эти две недели произошло нечто невероятное, не укладывающееся у него в голове. Логика событий была нарушена.
Фон Поггенполь, директор информационного агентства «Эженси Женераль Руссе», родился в Лифляндии. Свою малую родину он считал не частью Российской империи, а «немецким государством остзейской губернии», ошибочно и, естественно, временно существующей в рамках этого варварского славянского образования. Подданный России получал русское жалованье, ел русский хлеб и всеми фибрами души ненавидел свою же страну. Поггенполь искренне полагал, что лишь при помощи чужеземного яр