— И ещё раз! Нотка: «пу-ум», а потом уже: «на-па-ру-рам, па-па-ру-рам»...
Наэлектризованный зал снова взорвался от хохота, бурно реагируя на незамысловатую шутку своего любимца. Сухощавый дирижёр во фраке, обернувшись к оркестру, размещённому на ступенчатых подставках, махнул своей палочкой. Вслед за первыми звуками мелодии, исполнявшейся на рояле в сопровождении корнета и ударных, в умеренном, но весьма энергичном темпе, хористы дружно заголосили о «псах войны», которые не страшатся «русского медведя». Макдермотт, встав впереди дирижёра, размахивал в такт мелодии руками, заводя публику, и, когда зазвучал бодрый и радостный припев, его дружно подхватили в зале:
Мы не хотим воевать, но, чёрт побери,
если уж нам придётся драться именем Джинго,
мы это сделаем, нам хватит людей и кораблей,
и денег, чтоб воевать. Мы и раньше боролись с медведем,
и пока мы ещё британцы, русским никогда не видать Константинополя!
Когда хор замолк, Макдермотт эксцентрично скрылся за кулисами, словно испугавшись сотен глаз. Затем под аплодисменты резво выскочил снова и, как цирковой жонглёр, высоко подбросил в воздух свой цилиндр. При этом комик подпрыгнул, сделав в воздухе ногами уморительное антраша, умудрившись ловко поймать свой головной убор на самом краю рампы. Вскинув руку с цилиндром вверх, Макдермотт истошно закричал: «Старая добрая Англия и Святой Георгий! Старая Англия! О, джинго-джинго-джинго!» Раздалось несколько пугающе неожиданных хлопков — сверху на зрителей опять полетело разноцветное конфетти.
Гром аплодисментов, крики «браво», «ой-ля-ля», с галёрки на сцену летели цветы и шляпы, дамы, расчувствовавшись, судорожно всхлипывали, утирая напудренные носики платочками. И всё это Англия! Добрая старая Англия! Великая империя, чьи границы простираются от заплёванного паба на Ист-Энде до устья Ганга, где солнце никогда не заходит! Империя морей и океанов!
«Взбудораженные, грязные, невежественные грубые подонки общества», — Уильям Гладстон, вождь либеральной оппозиции отбросил в сторону номер свежей газеты, в которой описывалось вчерашнее представление в мюзик-холле. Недавно беснующейся толпой «ура-патриотов» в его доме были выбиты почти все стёкла, а номер «Таймс» с очередной статьёй, где Гладстон резко критиковал курс правительства, был ритуально сожжён в громадном костре.
— Уильям, эти безумцы «джингоисты» — люди второго сорта: завсегдатаи скачек, пивных, второразрядных мюзик-холлов, черпающие своё вдохновение в пиве, — собеседник Гладстона попытался его успокоить. — Мы ещё возьмём свой реванш. За нами деньги Сити. На нас играет время.
Ровно три года назад Гладстон неожиданно проиграл выборы своему старому недругу «Диззи», Бенджамину Дизраэли. Это было тем более обиднее, что по количеству голосов Гладстон победил, набрав 52% против 44,3% у Дизраэли, но в палате общин большинство получили консерваторы, и желанное кресло премьер-министра буквально «уплыло» из-под носа. Конфликт на Балканах Гладстон также использовал в своих интересах, издав брошюру о турецких погромах в Болгарии. И вовсе не из особой любви к южным славянам или русским, как об этом сплетничали недоброжелатели, а для того, чтобы нанести ещё один удар по ненавистным оппонентам из кабинета Дизраэли. На руку Гладстону было и недовольство политикой правительства, зревшее в среде денежных «тузов» — банкиров и ростовщиков из лондонского Сити. Турки им изрядно задолжали, а платить по долгам кредиторам уже было нечем.
Что ж, пришло время нам проститься с Гладстоном и его компаньоном, жаждавшими политического реванша. Оставим их в шумной и многолюдной таверне на Бишопс-гейт, в самом центре делового Лондона, увлечённо обсуждающими планы по мирному свержению кабинета министров.
В тот хмурый декабрьский день 1877 года главного обитателя дома номер 10 на Даунинг-стрит, главного оппонента Гладстона, также не было на месте. Окна были плотно зашторены, и одинокая фигура полисмена-«бобби» в шлеме и плаще выглядела уныло. Уже почти два года новый премьер-министр Бенджамин Дизраэли, сэр Биконсфилд проживал в правительственном отеле в садах Уайтхолла, всего в нескольких минутах ходьбы от Даунинг-стрит и Вестминстерского дворца. Выбор подобного места был продиктован не только желанием Дизраэли, известного своим эгоцентричным поведением, «снова жить как джентльмен» на лоне природы, но и более прозрачными обстоятельствами: великий и ужасный «Диззи» медленно и верно угасал. Политик был настолько не здоров, что не мог ходить даже на короткие расстояния до Даунинг-сгрит, куда его отвозили исключительно на коляске. И хотя его тело было немощно — Дизраэли практически превратился в иссохшую египетскую мумию, — но в глазах время от времени вспыхивал неукротимый яростный огонь парламентского дебатера, драчуна, авантюриста и прожжённого циника.
Нежно-лиловая примула в петлице семидесятитрёхлетнего графа Биконсфилда задрожала всеми лепестками вместе с острыми плечами хозяина смокинга (именно франту Дизраэли принадлежит честь изобретения этой разновидности мужского костюма с атласными лацканами, чтобы пепел от сигар не оставлял никаких следов):
— Разница между бедой и катастрофой, мой милый друг, заключается в следующем: если бы Гладстон упал в Темзу, это было бы несчастьем, и если бы его кто-то спас, то я полагаю, было бы катастрофой!
Дизраэли хохотал искренне, почти по-детски, выпятив свою большую нижнюю губу. Его визави, бывший военный агент её величества в России Уэлсли, специально был отозван с турецкого театра военных действий, чтобы как очевидец событий обрисовать премьер-министру реальную ситуацию на Балканах. Из-под выгнутых ножек дубового викторианского стола на него смотрели остроносые старомодные ботинки Дизраэли с большими красными розетками.
— Поймите, милейший, — премьер-министр говорил снисходительно и ласково, как педагог в школе, — это война на ножах. Гладстон снова, как бульдог, рвётся на арену цирка. Заплатить за поделку 2000 фунтов — слишком большая сумма за бумагу, которая не стоит двух или трёх шиллингов!
Церемония встречи и сам внешний вид Дизраэли напоминали Уэлсли иллюстрации Тенниела к сценке чаепития Алисы на шляпе Болванщика. Та же бледная, как пергамент, кожа, обтягивающая скулы, словно отравленная клеем шляпных политических интриг, длинные коричневые и наманикюренные ногти, старомодная и вычурная одежда. Образ Дизраэли, вернее, карикатура на него в журнале «Панч» уже стала прототипом для другой иллюстрации книги — Человека в бумажном костюме, который ехал в поезде вместе с Алисой. Но именно Безумный Шляпник более всего, как казалось Уэлсли, был сейчас похож на премьера. Уэлсли провёл рукой по глазам, усилием воли пытаясь подавить в себе нежелательные ассоциации, чтобы сосредоточиться на общении с премьер-министром, который не отличался хорошим слухом.
— Можете ли вы поручиться, что русская армия не достигнет Адрианополя раньше чем через шесть недель, — глаза Дизраэли, острые и цепкие, казалось, были готовы проникнуть вглубь души Уэлсли.
— Милорд, по моим соображениям, это событие должно произойти в течение ближайшего месяца.
Лорд Биконсфилд был явно опечален этим ответом. Он поднялся с кресла и подошёл к мраморному камину. В задумчивости посмотрел на весёлые огоньки, перебегающие с одного полена на другое, затем резко повернулся к Уэлсли и произнёс с мрачным выражением:
— Если бы вы мне могли гарантировать шесть недель, то мне было бы ясно, что делать. Я напрасно поверил военному министру, уверявшему меня, что полковник Уэлсли не вполне знает того, о чём говорит. На вашей телеграмме о падении Плевны министр написал, что «Балканы никогда не могут быть перейдены зимою». Теперь я вижу, что это не так, и вынужден принести вам, мой друг, мои извинения. В жизни, как правило, преуспевает больше других тот, кто располагает лучшей информацией.
— Сэр, по слухам, царь направил на Балканы Игнатьева. Об этом мне говорили ещё в Плевне. Сейчас он, скорее всего, по дороге в ставку главнокомандующего. Наши агенты сопровождали его до Бухареста.
Услышав эту новость, Дизраэли разволновался не на шутку:
— Это всё равно, что запустить волка на псарню. Прибытие Игнатьева как удар грома. Ничего не могло бы быть более неподходящим и неуместным, чем его новый приезд в Турцию, особенно в такой решающий момент. Нам нужен в Стамбуле сильный и волевой игрок, способный спутать карты русским, — веско резюмировал Дизраэли. — Генри (Лэйярд, посол Англии в Турции) староват, нужен молодой и жадный до подобной охоты волк.
— Да, это так, милорд. Солсбери в своё время был просто ребёнком в руках Игнатьева.
— Оставьте его в покое. У него был период ошибочных иллюзий, когда он был больше русским, чем Игнатьев. Сейчас, слава Богу или Аллаху, Солсбери настроен антирусски самым категорическим образом. Я глубоко убеждён, что её величество обретёт в его лице наиболее эффективного, преданного и приятного министра. Кстати, а мадам Игнатьева? Как всегда, аккомпанирует своему супругу в поездке?
Уэлсли обратил внимание, что при упоминании имени госпожи Игнатьевой худощавое лицо Дизраэли оживилось, глаза утратили привычную насмешливость и стали почти мечтательными...
— Нет, милорд. Игнатьев, насколько нам известно, едет в Турцию один.
— Да? Это отчасти меняет дело. Скажу вам больше: опасная пара Игнатьевых стоит больше нескольких броненосцев. Я помню эту роскошную леди, с которой легко найти общий язык по любому вопросу, за исключением случаев, когда дело касается предложения что-нибудь выпить. Когда ей предлагали на выбор вино, херес или манзаниллу, она неизменно отвечала: «Да, что-нибудь», но никогда не пила... Светские львицы, прослышав, что русская леди превосходит их красотой и обходительностью, да ещё и позволяет себе зазнаваться по этому поводу, решили без боя не сдаваться. Представьте себе, милейший, эту сцену — Лондондерри сгибалась под тяжестью драгоценностей трёх объединившихся семейств. Но эта русская плутовка превзошла их одним — зато каким бриллиантовым колье! О, это был незабываемый вечер!