«Только такие равновеликие фигуры, как я и Бисмарк, могут достойно вершить дела войны и мира. Конечно, ещё есть места и для императоров, — погрузился в размышления стареющий политик, — можно подумать и об Австрии с Андраши? Униженная и слабая Франция не в счёт. Союз трёх континентальных держав — это гарантия мира для будущих поколений. Надо только сгладить этот «острый угол» по фамилии Игнатьев». Канцлер жестоко ошибался. Его партнёр по предполагаемой постановке давно раскусил слабые стороны Горчакова. В своих мемуарах Бисмарк предельно жёстко и цинично отзовётся о Горчакове: «Его личное соперничество со мной имело большее значение, нежели интересы России: его тщеславие и зависть по отношению ко мне были сильнее его патриотизма».
Это послание было составлено 5 февраля 1878 года в то самое время, когда граф Игнатьев вёл трудные переговоры с турками.
Процитируем его содержание:
«Господин Бисмарк собирается сказать своё слово. Его ждёт вся Европа. Оно будет решающим. От него зависит обеспечение всеобщего мира путём укрепления союза трёх дворов в предварительных переговорах, которые мы предлагаем. Вы вооружены всеми необходимыми документами, чтобы осведомить его о нашей позиции, наших желаниях, наших необходимостях, наших решениях. Мы не можем сделать ничего лучшего, чем ждать, что подскажут ему чувства к нам и убеждения относительно будущего наших отношений. Примите и пр.».
Как вы думаете, кто автор этого послания? Этой, по сути, хвалебной оды Бисмарку. Немецкий журналист, писатель, политик? Англичанин, француз, австриец? Нет.
Автор этого текста русский министр иностранных дел Российской империи, князь Александр Михайлович Горчаков. Закончив диктовать, канцлер бросил испытующий взгляд карих глаз, скрытых за толстыми линзами очков в золотой оправе, на собеседника.
— Прошу вас незамедлительно отправить эту депешу дипломатической почтой нашему послу в Берлине. Насколько я знаю, в ближайшее время в Лондон через Берлин отправляется дьякон Сперанский, человек вполне надёжный. Отправьте почту с ним на условиях полной конфиденциальности, чтобы лично вручить её Убри.
Маленький и, видимо, неуклюжий человек из Иерихона Закхей не смог увидеть Христа из-за голов людей и взобрался на дерево. Над ним начинают смеяться, бросают в него камни. Смысл этой евангельской притчи в том, что Закхей не может пробиться через толпу людей к Спасителю из-за своих прошлых грехов. Каждый человек несёт на себе отпечаток своей злости, тщеславия, корысти и собственной глупости. Стена людская — метафора. Стоит эта стена и не пускает. Закхея ко Христу, не даёт возможности увидеть Его...
То же самое, кажется, и произошло с Горчаковым, с 11-м канцлером Российской империи.
КАТЕНЬКА ДОЛГОРУКОВА И КРЕСТ НАД СВЯТОЙ СОФИЕЙ
— Если суждено, то пусть водружают крест над Святой Софией! — государь решительно поставил на стол фарфоровую чашку, так что горячий кофе расплескался на подносе.
Он давно уже изменил старой привычке пить по утрам кофе с неизменным лейб-медиком Епихиным, предпочитая общество любимой Катеньки, Екатерины Долгоруковой. Если его грозный батюшка, Николай Павлович, Николай I, традиционно пил свой кофе между 9 и 10 часами утра на половине императрицы в кругу семьи, то он, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая, проводил утро в комнатах своей любовницы в Зимнем дворце. В остальном Александр, как и все Романовы, был по-немецки педантичен и скрупулёзен, особенно в мелочных вопросах обмундирования, цвета погон и воротников, статей воинских артикулов и так далее.
Несмотря на морозное и пасмурное утро, государь чувствовал сегодня себя в особенно приподнятом настроении, вершителем судеб мира, а глаза его «обожаемой шалуньи», его «дуси», светились как никогда теплотой и любовью. После испытаний и лишений Балканской войны Александр с упоением наслаждался заботой, которой окружила его любимая Катенька, страхи о преждевременной смерти, которые его сопровождали всю кампанию, отошли куда-то на задний план. В шестьдесят четыре года император Александр II держал себя с нею как восемнадцатилетний мальчик. Вот и сейчас его пальцы паучьими движениями переползли от горячего и выпуклого низа живота женщины к двум очаровательным холмикам, спрятанным под лифом платья, и стали их мять. Его возлюбленная, как бы не замечая интимных ласк, без умолку щебетала, поглощая одну за одной шоколадные конфеты из бонбоньерки.
— Сашенька, ну ты же должен меня понять! Конфеты — это часть моей жизни, кусочек рая. Ни один день моей жизни не проходит без них. Съесть конфету я уже считаю своим долгом. Мне кажется, что не осталось тех конфет, которых бы я не пробовала. Мои любимые — с марципаном. А ещё я очень люблю чай с мятой и не люблю чай по-английски с этим ужасным молоком. Если не будет мяты, значит, не будет и чая, а точнее, я попросту его не буду пить. И ещё я никогда не кладу в чай сахар. А зачем? У меня есть конфеты, с ними ведь намного вкуснее. Но пить чай перед сном я сама себе категорически запрещаю, разрешаю только стакан чистой родниковой воды. Иначе у меня на следующее утро будут мешки под глазами, лишние припухлости мне ни к чему, Сашенька. Каждый день я должна выглядеть достойно, то есть женщины пусть завидуют, а мужчины пусть сворачивают свои шеи, глядя мне вслед...
Император смотрел, как блестят её глаза, слушая, какой восторженный вздор она несёт, а думал совсем о другом: что он любит эту женщину больше жизни и счастлив, что она принадлежит ему душой и телом. Только от одной мысли о её теле — таком податливом, таком доступном, доставляющем ему лихорадочное наслаждение в минуты близости, о её сухих и чутких губах, — император почувствовал сладкую истому в паху. Недаром Проперций говорил, что поздняя любовь часто пылает жарким огнём[19].
Но время-время!
Сама мысль о необходимости заняться государственными делами, о предстоящих встречах в такой момент казалась ему отвратительной, противной всему его естеству.
С трудом Александр взял себя в руки.
— Катенька, я завален бумагами и потому лишён возможности с тобою поболтать, как я бы желал, и сейчас мне придётся взяться за работу. Но ты знаешь, милая моя, что я буду счастлив соединиться с тобой в 6 часов, и потом в 8 часов. Дверь в мой кабинет будет уже открыта в половине пятого. Люблю тебя без памяти, и мне страсть как хочется «бингерле» (в лексиконе Александра II это, придуманное им когда-то слово, означало «заниматься любовью»). Теперь же я должен отправляться в кабинет, где меня будут утомлять эти скучные и бесполезные люди, затем бал, где надеюсь, моё солнце, вновь встретить тебя. А после полуночи — да, да, после полуночи — мы встретимся в нашем уютном гнёздышке, предаваясь поцелуям.
После этих слов рука Катеньки скользнула между его ног. Чрез минуту любовники растворились в страстных поцелуях...
Со стены на них строго взирал покойный «папа» — император Николай I, и укоризненно — живая официальная супруга Александра — Мария Александровна...
Гувернантка, собиравшаяся было ввести детей к родителям на завтрак, приостановилась у входа, услышав ритмичный скрип мебели, вздохи и стоны, доносившиеся из-за двери, испуганно остановилась. Перекрестившись, она отвела детей назад, в их комнаты[20].
Через полчаса она снова вернулась к кабинету императора с тремя детьми.
— А вот и мой Гога! — воскликнул гордо император, поднимая в воздух весёлого упитанного мальчугана и сажая его на плечо. Скажи-ка нам, Гога, как тебя зовут?
— Меня зовут князь Георгий Александрович Юрьевский, — ответил Гога и начал возиться с бакенбардами императора, теребя их полными ручонками.
— Очень приятно познакомиться, князь Юрьевский! А не хочется ли, молодой человек, вам сделаться великим князем?
— Саша, ради Бога, оставь! — нервно сказала княгиня, заметив напряжённый взор гувернантки.
Александр тут же замолк и стал нежно поглаживать её ручку, согласившись с её доводами. Затем нежно чмокнув прильнувшую к нему Катеньку и поочерёдно перецеловав детей, царь нехотя отстранился и пошёл в свой кабинет, где, нахмурив лоб, попытался сосредоточиться, работая с целым ворохом бумаг, скопившихся у него на бюро. Дела в голову, как назло, не шли, мысленно он ещё был наверху, со своей Катенькой. «Надо ещё раз переговорить с Крамским, — император задумался. Его давно терзала идея, чтобы запечатлеть на холсте дразнящий взор своей «мадонны», упругую гладь её матовых щёк — всё то, что он так обожал. Это «дурачье» — романовская родня — не признавала Катеньку и её детей, поэтому княжна Долгорукова выразила желание выглядеть на портрете гордой и независимой и указала место, мимо которого должна проезжать в коляске. Это Аничков дворец, где жил наследник императора с семьёй...
Александр с раздражением посмотрел на бюро: количество бумаги не уменьшалось, а наоборот, росло как снежный ком, так как при чудовищной степени централизации управления до императора доходили все, в том числе и самые пустяковые, вопросы. В 11 часов с докладами являлись министры: военный — каждый день, великий князь Константин Николаевич — по мере надобности, степень которой устанавливал он сам, министр иностранных дел — два раза в неделю, председатель Государственного Совета — один раз в неделю, прочие министры для приезда с докладом должны были испрашивать специальное позволение императора. Сегодня царь ожидал приезда Горчакова. Общение с ним в последнее время носило тягостный характер. Этот «выживший из ума эгоист», как приватно выразился о нём военный министр Милютин, продолжал «артачиться» по любому поводу и без. С другой стороны, Александр прекрасно знал, что к канцлеру благосклонно относится его венчанная супруга, мать его детей. Мария Александровна не обращала внимания на внебрачные привязанности мужа, а царь, в свою очередь, компенсировал, поступаясь своими интересами и отношениями. «Я обещал императрице» — эта фраза часто звучала из его уст. Насчёт Горчакова, бывшего своим благодаря остроумной п