риправе, анекдотам и «бон мот» — светским остротам — своим в чопорном кругу императрицы, Александр тоже «обещал»...
Вечером этого же дня громадные залы Зимнего дворца были украшены орхидеями и другими тропическими растениями, привезёнными из императорских оранжерей. Бесконечные ряды пальм стояли на главной лестнице и вдоль стен галерей. Придворные повара и кондитеры старались перещеголять один другого в изготовлении яств и напитков. Изящно сервированные буфеты с шампанским, винами, прохладительными напитками, фруктами, конфетами, мороженым и чаем — находились в Помпеевской галерее, Ротонде, Зимнем саду и Аванзале. В «Арабской» и некоторых других комнатах дворца были раскрыты ломберные столы для карт. Целые потоки света из газовых «иллюминаторов» наполняли, будто волшебством, громадную Николаевскую залу. Согласно церемониалу, бал начинался полонезом. Государь шёл в первой паре рука об руку с цесаревной Марией Фёдоровной, за ним следовали великие князья и великие княгини в порядке старшинства. Собственно говоря, эта процессия мало напоминала танец, скорее чинное и торжественное шествие с несколькими камергерами впереди, которые громко возвещали прохождение царствующих особ через все залы Зимнего дворца. После подобного обхода все присутствующие несколько расслабились. С эстрады зазвучала долгожданная лёгкая мелодия кадрили — начался настоящий бал, когда «гул танца с гулом разговоров». Когда же пробила полночь, танцы прекратились и государь, в том же порядке, повёл всех к ужину. Танцующие, сидящие и проходящие через одну из зал поднимали глаза на хоры, показывали на молодую, красивую даму и о чём-то перешёптывались. Государь часто смотрел на неё, ласково улыбаясь. Это была княгиня Долгорукова.
На обратном пути из Зимнего дворца наместник на Кавказе и одновременно младший брат императора Александра II, Михаил Николаевич ссорился со своей супругой:
— Что бы ты ни говорил, — возбуждённо заявила великая княгиня Ольга Фёдоровна, — я никогда не признаю эту авантюристку. Я её ненавижу! Она — достойна презрения. Я слышала, как она называет Сашей твоего брата!
Михаил Николаевич вздохнул и в отчаянии покачал головой.
— Ты не хочешь понять до сих пор, моя дорогая, — ответил он кротко, — хороша ли она или плоха, но она вот-вот станет супругой государя... Это только вопрос времени. С каких пор запрещено жёнам называть уменьшительным именем своего законного мужа в присутствии других? Разве ты называешь меня ваше императорское высочество?
— Но она пока не законная супруга, Михаил! И это всё при живой жене, ещё живой... — Ольга Фёдоровна неожиданно расплакалась.
Великий князь смущённо замолчал. Гены похоти и блуда прабабки Екатерины инфицировали мужское поколение этой немецкой семьи, по какому-то недоразумению или случайному стечению обстоятельств носившей фамилию Романовых. Пикантность этой ситуации придавал тот факт, что действующий император формально являлся главой Православной церкви. Своих подданных Романовы нещадно карали, в том числе и за прелюбодеяние, но сами не особо стесняли себя рамками в вопросах морали.
В это время, когда пресыщенные танцами и алкоголем гости разъезжались из Зимнего дворца, голодные, полузамёрзшие русские солдаты и офицеры, чья одежда больше напоминала обноски, продолжали свой победный марш по направлению к Стамбулу.
ТЕЛЕГРАММЫ, ИЗМЕНИВШИЕ ХОД ИСТОРИИ
Каждая газетная страница — это биение пульса эпохи. А тогда, в январе — феврале 1878 года, война на Балканах грозила вот-вот перерасти в большой общеевропейский конфликт. В Адрианополе между русскими и турками шли дипломатические переговоры. Ещё более напряжёнными были военные приготовления в Туманном Альбионе. Об этом мы можем судить по кричащим милитаристским заголовкам английской прессы:
«ФЛОТ ПРОШЁЛ ОСТРОВ ТЕНЕДЕС!»
«НАШ ФЛОТ НА ВХОДЕ В ДАРДАНЕЛЛЫ!»
«ТРУБЫ БРИТАНСКОГО ФЛОТА ДЫМЯТ В ДАРДАНЕЛЛАХ!»
«ФЛОТ МИНОВАЛ ГОРОД И ФОРТЫ ЧАНАК!»
«ФЛАГМАНСКИЙ КОРАБЛЬ «СУЛТАН» САЛЮТУЕТ ТУРЕЦКОМУ ФЛАГУ В ФОРТЕ ЧАНАК!»
«БРИТАНСКИЙ ФЛОТ В МРАМОРНОМ МОРЕ ПРОВОДИТ ТРЕНИРОВКИ ПО АБОРДАЖНОМУ БОЮ!»
«ОРУДИЙНАЯ БАШНЯ ФРЕГАТА ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВА «ТЕМЕРЭЙР» ГОТОВА ОТКРЫТЬ ОГОНЬ ПО ВРАГУ!»
«В НАШЕМ ВОЕННО-МОРСКОМ ФЛОТЕ ИСПОЛЬЗУЕТСЯ САМЫЙ СОВРЕМЕННЫЙ В МИРЕ ПУЛЕМЁТ ГАТЛИНГА!»
Антирусская истерия нарастала. Неожиданно выяснилось, что русские войска, стоящие на подступах к Константинополю, «это варвары у порога цивилизации», которую спешно надо спасать благородным джентльменам. Дело дошло до того, что публика в лондонских театрах специально требовала играть русский гимн «Боже царя храни», чтобы всякий раз освистать его, а затем заставляли музыкантов играть турецкий гимн, покрывая его громкими аплодисментами. «Долго ли мы будем оставаться в бездействии, — нервозно вопрошала английская газета «Морнинг Пост», — в то время как Турция погибает под ударами превосходного в силах неприятеля? Необходимо принять энергичные меры немедленно, потому что в дело замешаны английские интересы и, конечно, нельзя ожидать, чтобы их вздумали защищать Германия, Франция, Австрия или Италия; единственной нашей союзницей является Турция, и мы должны помочь ей, пока ещё не поздно».
Перенесёмся с берегов Туманного Альбиона на тысячу миль на восток. Холодный утренний Петербург, град Петров, широкая полоса замёрзшей Невы, силуэт Петропавловской крепости на другом берегу.
К западному фасаду дворца — к Салтыковскому подъезду, выходящему к Адмиралтейству, подъехала карета с канцлером. Вот и заветная парадная лестница с вестибюлем внизу. На угодливые руки привратника падает тяжёлое пальто с бобровым воротником. Горчаков, кряхтя, переводя дух почти на каждой ступеньке, поднимается наверх и идёт по широкому светлому коридору, соединяющему Салтыковский подъезд с Иорданским. Там находится кабинет государя.
До этого совещания Горчаков неоднократно заявлял, что захват Константинополя не входит в планы России, а вопрос о Черноморских проливах, «для сохранения мира и всеобщего спокойствия», должен быть «урегулирован с общего согласия на справедливых и действенно гарантированных началах». Сейчас немощный и подслеповатый старец неожиданно поддержал планы генералитета: «История учит нас, что слабость континента подстёгивает наглость Англии», — старик еле разборчиво прошамкал эти слова своим беззубым ртом и, словно потеряв всякий интерес к происходящему, прикрыл глаза. В итоге было решено дать достойный ответ и ввести в Стамбул войска с той же целью, как собирались это сделать англичане, только для защиты уже всех христианских подданных, и оставаться там, пока британские броненосцы не покинут Дарданеллы. Соответствующую телеграмму, зашифровав, отправили в Адрианополь. Следующий шаг, как в данный момент мечталось императору, это занятие Константинополя. Александр чувствовал себя окрылённым, ему казалось, что его расчёты оправдаются. Он видел восхищенные глаза своей Катеньки и представлял, как скажет ей эту заветную фразу: «Катенька, Царьград у твоих ног».
Прокрутим глобус нашего повествования вниз, от севера на юг, от Петербурга к Балканам. Маленькая точка на южной оконечности Европы вырастает на глазах, обретает контуры, и вот уже за топкой низиной, сквозь моросящий дождь, нам чётко видны минареты и мечети Адрианополя.
Было ранее утро. Штабные офицеры и дипломаты-уполномоченные — Игнатьев и Нелидов — негромко переговаривались в большой зале адрианопольского конака. Раздались стремительные шаги, в комнату размашисто вошёл Николай Николаевич. Он заявил резким голосом: «Господа, от государя императора получена важная телеграмма, посланная 30 января в 5 часов 40 минут вечера».
Царская депеша гласила следующее: «Вступление английской эскадры в Босфор слагает с нас прежние обязательства, принятые нами относительно Галлиполи и Дарданелл. В случае, если бы англичане сделали где-нибудь высадку, следует немедленно привести в исполнение предположенное вступление наших войск в Константинополь. Предоставлю тебе, в таком случае, полную свободу действий на берегах Босфора и Дарданелл, с тем, однако же, чтобы избежать непосредственного столкновения с англичанами, пока они сами не будут враждебно действовать».
Скалон слишком долго возился с дешифровкой текста, и некоторые слова, составленные по его догадкам, заставили Игнатьева и Нелидова строить разные предположения, которые кончались фразою: «Может, стоит ещё раз спросить государя? уточнить?»
— Ни за что, — великий князь был категоричен, — я всё беру на себя. Спрашивать не хочу: раз спросишь, станут говорить, зачем вы так сделали, а не эдак. Одним словом, государь предоставляет мне дело, и я отвечаю: будет исполнено. Напишите, Александр Иванович, телеграмму: «телеграмму № такой-то получил, а также две от Горчакова; всё будет исполнено». И больше ничего. Будем спрашивать, государь тотчас пошлёт за Горчаковым, а тот станет лишь путать.
Так и поступили. Но тут как снег на голову свалилась и ещё одна депеша от Горчакова. В ней канцлер оповещал, что разослал по пяти посольствам информацию о намерении русской армии мер по защите жизни и имуществу христиан в Константинополе.
— Как бы хорошо было получить эти две депеши в начале января, когда всё было в нашей власти, — вырвалось за обедом у Скалона, — а теперь упущено время, которое на войне — как говорил Наполеон — считается секундами. Прошло же если не четыре недели, то целых три!
— Теперь ничего из этого не выйдет, — грустно заметил Газенкампф.
— Бедный Газенкампф, как он взволновался и встревожился! — пошутил великий князь.
— Как же не взволноваться, когда нам угрожает европейская война, к которой мы не готовы? Ведь это страшное дело! — парировал Газенкампф.
Только на следующий день пришла ещё одна телеграмма из Санкт-Петербурга, разъяснившая непонятные места предыдущей депеши царя. Она была датирована 29 января и где-то долго и подозрительно плутала... День был очень холодным. Стужа особенно резко ощущалась после вчерашнего тёплого весеннего дня; за ночь погода изменилась, наступил мороз с пронизывающим до костей ветром. Хотя в помещении конака, занимаемом великим князем, было относительно тепло и в каждой из комнат его покоев стояла маленькая железная печка-буржуйка, Николай Николаевич чувствовал лёгкий озноб. Это был не столько озноб от сырости комнаты, сколько от неприятного внутреннего ощущения тревоги. Далёкий Петербург представлялся ему Сфинксом, леденящим душу, и ещё больше его пугала та мера ответственности, которую взвалили на него на финальной стадии этой военной кампании — теперь хочешь не хочешь, а надо отвечать за каждый свой шаг, за любое слово... Со вчерашнего дня он раздумывал, как должен вести себя в новых для себя условиях, мысленно проигрывая этап за этапом, задачу за задачей. Как главнокомандующий, как военный, он прекрасно понимал всю сложность задачи по овладению высотами у Константинополя, что турки за истекшие недели успели сделать всё, чтобы укрепить этот важный опорный рубеж. Он также знал, что у него нет ни подходящих осадных орудий, ни броненосно