Ни военный министр, ни многомудрый мидовский пескарь Горчаков, ни сам Николай Николаевич, окончательно запутавшийся в пожеланиях своего старшего брата-императора, не знали, что 31 января Александр II втайне от Милютина и Горчакова всё-таки отправил великому князю Николаю Николаевичу свою первую телеграмму, составленную им 29 января. Как говорится, я вам пишу — тире и точка...
Заметим, что эти телеграммы были заботливо изъяты Военно-исторической комиссией Генерального штаба из сборника материалов по русско-турецкой войне 1877—1878 гг. на Балканском полуострове на основании того, что эти телеграммы «семейного характера». В выпуске 15, вышедшем в 1899 г. в Санкт-Петербурге, в котором была опубликована телеграфная переписка главнокомандующего с государем императором, тексты этих депеш отсутствуют[22].
Так что судьба Царьграда, судьба войны и мира оказалась делом сугубо семейным!
ЛУННОЙ НОЧЬЮ В СТАМБУЛЕ
В это же самое время на константинопольской телеграфной станции царила нервозная атмосфера.
— Кажется, есть сеанс, они передают! — турецкий офицер в возбуждении потёр руки.
Токи, посылаемые за много тысяч километров от Стамбула, заставили электромагнит портативного телеграфного аппарата Морзе знаменитой швейцарской фирмы «Бреге» судорожно вздрогнуть. Бумажная лента, связанная с латунным часовым механизмом, протянулась, небольшое колёсико, нижней частью погруженное в сосуд с густыми чернилами, стало поворачиваться, оставляя на бумаге чёткие следы в виде комбинаций из точек и более протяжённых тире.
Оставалось только поработать над расшифровкой текстов. С этим всё было просто. Ляморт вместе с шифровальщиком сидели в соседнем, специально отгороженном помещении. На коленях у последнего лежала книжечка с похищенным русским кодом. И пока пишущее колёсико исправно штамповало по ленте условные знаки точками и тире, на бумаге перед шифровальщиком из цифр, букв и прочих знаков появлялся текст телеграммы. Ознакомившись с его содержанием, Ляморт приказал срочно послать самого толкового гонца в английское посольство. Он передал ему запечатанный сургучом конверт.
— Немедленно вручить этот пакет военному агенту при британском посольстве генералу Диксону.
— Что-то передать на словах, господин? — турок вытянулся перед ним.
— На словах? — голос Ляморта прозвучал словно удар хлыста. — Пусть вводят флот, пусть поторопятся!
«Да. И остальные телеграммы от русских максимально задерживать», — уже на выходе он приказал начальнику телеграфной станции. Поэтому следующая депеша Горчакова к великому князю от 3 февраля, также идущая через Константинополь, была умышленно задержана.
Ровно через час, в тихую лунную ночь из английского посольства в местечке Пера, из дома, который турки давно называли Ингилиз Сарай — английский дворец, — незамеченными выскользнули два человека, просто одетые, с типичными турецкими фесками на головах. Пробираться через весь город, напичканный армейскими патрулями и соглядатаями, англичане не рискнули. Спустившись вниз по узким каменным улочкам старого города и миновав деревянный Галатский мост, они пошли вдоль уединённого берега Золотого Рога к пристани Эминёню, пропахшей смолой, солью и рыбой. Здесь путники растолкали спящего лодочника, и сторговавшись на чисто турецком языке, сели в лодочку-каик[23], поплыли к Чёрному морю, бороздя серебристую и удивительно спокойную для этого времени года гладь Босфора. Дувший целый день холодный пронизывающий ветер к вечеру неожиданно стих. На прояснившемся небе высыпали звёзды. Луна была настолько яркой, что, казалось, можно опустить руку в воду и зачерпнуть из неё пригоршней лунный свет вместе с силуэтами минаретов. Огненно-красные отблески фонарика, закреплённого на носу лодки, трепетали на чёрной воде, словно перья жар-птицы.
Через пару часов они пристали к небольшой бухточке Тарабья, излюбленному месту купания турецкой знати и иностранцев, облюбовавших этот район из-за его целебного климата (отсюда и название «Тарабья» — искажённое греческое «терапия»). Полуночные странники поднялись на небольшой холмик, над которым на флагштоке трепетал «Юнион-Джек», и скрылись в трёхэтажном старинном доме с башнями и приземистой англиканской церковью. В нём сразу же потухли огни в окнах, выходящих на улицу, и зажглись изнутри, со стороны двора, на так называемой гаремной половине.
Английский посланник Лэйярд щипчиками распечатал конверт и внимательно изучил содержание шифрованной телеграммы.
— Что скажете на это, милорд? — спросил его Диксон.
— Что скажу — надо действовать, Диксон. Сейчас не время размышлять — время действовать.
— Ну а если русские не обратят на вас внимания и будут двигаться вперёд?
— Мы будем стрелять в них и вообще начнём против них военные действия, не теряя ни одной минуты.
— Как так, без предварительного объявления войны?!
— Мы определили условия нашего нейтралитета, и нарушение их со стороны русских есть фактическое объявление войны Англии... Генерал, вы же военный человек. Преимущество будет на нашей стороне: против азиатского берега, невдалеке от Кадикея, поставим один из наших самых быстрых пароходов. С него мы будем контролировать любое передвижение русских, любого солдата, который бы вздумал подняться на холм по направлению к Константинополю. Другой такой же пароход поставим на самом Босфоре, на таком месте, откуда отлично просматриваются вершины гор и дороги, по которым неминуемо должны пройти русские, если они захотят занять пролив. Эти пароходы успеют предупредить нас скорее, чем чужой телеграф; мы тотчас двинемся, куда покажет надобность — или к Золотому Рогу, или станем вдоль Босфора. Калибры наших пушек позволяют держать под прицелом весь перешеек, а у русских нет ни береговых, ни осадных орудий, ни морских мин, чтобы закупорить пролив. Старина Джефф (адмирал Хорнби) считает также.
— А если не будет официального решения турок о проходе наших судов в проливы?
— Плевать я хотел на турок, Диксон, плевать! Сейчас, когда на кону интересы Британии, я меньше всего думаю об этих проигравшихся вдрызг мусульманских фанатиках. И меня не волнуют международные формальности, конвенции, договора. За бумагой дело не станет. Завтра султан мне подпишет любую бумагу, любой фирман. — Лэйярд расхохотался, словно произнёс очень удачную и смешную шутку. — Как политик, скажу вам следующее. Неизвестно, кто будет завтра во главе британского правительства. Поэтому нам надо сейчас остановить Россию, не дать ей шанса воспользоваться плодами военной победы и поддержкой славян на юге Балкан. Будущие условия мира всё равно определят европейские державы. Попытка русских занять Константинополь вызовет бурю в Европе и Англии. Начнутся опять переговоры, битвы, неудачи, и довольно ещё 6 месяцев, чтобы довести Россию до окончательного изнеможения, и тогда... тогда Турция и Англия смогут потребовать от неё всё, что захотят.
На рассвете 3 февраля вице-адмирал Хорнби повёл свой флот через Дарданеллы — готовый к бою, со спущенным верхним рангоутом, войдя в пролив, против разыгравшегося шторма и сильного восточного ветра. На «Александре», вследствие того что её шлюп-балки были развёрнуты внутрь, компас дал ошибку, и корабль сразу же за самой узкой частью пролива сел на мель. «Султан» оставили для оказания помощи ей, остальная эскадра проследовала в Галлиполи.
Николай Николаевич, получив это известие от агентов, был взбешён. По его приказу 4 февраля Газенкампф зашифровал очередную депешу в столицу: «Мои войска находятся в двух переходах от Царьграда. Испрашиваю: как ты желаешь смотреть на стояние английского флота у Принцевых островов. Жду скорейшего ответа».
Около 3 часов дня был получен ответ: «Из сегодняшнего ответа моего султану ты увидишь, что я ни в чём не изменяю данных тебе приказаний, в шифрованной вчерашней моей телеграмме изложенных. Депеша Порты, о которой ты упоминаешь в шифрованной телеграмме твоей от 29 января, была ли отправлена тобою по телеграфу или с курьером? Прошу тебя отвечать положительно на мои вопросы, а то я остаюсь в недоразумении».
ПЕРЕГОВОРЫ И РЕЙД НА ЦАРЬГРАД
Переговоры с турками полным ходом шли в Адрианополе. Граф Игнатьев всюду являлся с сияющим лицом, мир, казалось, должен быть заключён с часу на час, как вдруг в одно прекрасное утро всё изменилось. Оказалось, что хитроумный Савфет-паша благодаря своим восточным любезностям и настоятельным советам Ляморта сумел протянуть дело насколько возможно дольше, а потом взял и отрезал разом: «я-де не признаю своих подписей, давал их в состоянии невменяемости».
— Господин Игнатьев, простите старика, но утомление помешало мне вникнуть в истинный смысл предлагавшихся условий, теперь же, по прошествии времени, я глубже вчитался в текст документа — и, конечно же, говорю вам: «нет». Блистательная Порта[24] никак не может согласиться по поводу уступок, которые мы должны сделать в пользу Черногории и Сербии. Это неприемлемо для нас!
Несколько подумав, Савфет добавил ещё одну фразу: «Тогда, неделю назад, было одно положение, мы бы подписали что угодно. А сейчас нет. Обстоятельства уже не те!»
Услышав эти слова, Николай Павлович несколько растерялся. В груди его всё клокотало от гнева. Однако не подал вида и с теми же восточными любезностями, под локти, выпроводил Савфет-пашу из комнаты. Надо было действовать. Как человек, проведший много лет на Востоке, он знал, что мусульмане думают иначе, чем европейцы или русские, и чувствуют иначе. Этические нормы и противоречия, заложенные в природе Корана, совершенно спокойно позволяли им нарушать обещания, данные «неверному», если это шло на пользу поклонникам Магомета. Просто так взять и договориться с Савфетом, чья позиция, судя по всему, будет ещё меняться, как флюгер, бесконечно увиливая от конкретных обязательств, нельзя. Переговоры с турками в такой ситуации бесполезны — нужны иные, эффективные средства давления. Приняв решение, он не привык медлить, откладывать дело в долгий ящик, — умылся и пошёл к конаку, где располагалась квартира великого князя. Игнатьев пробыл у главнокомандующего с час. Затем туда был истребован турок.