В.-Уч. Арх., отд. сек., д. № 426
Подана в Петербурге 13 февраля 10 ч. 55 мин. пополудни.
Получена в С.-Стефано (время не обозначено).
Поздравление твоё и телеграмму от 12-го получил. Благодарю за письмо от 31 января полк. Сухотиным, приехавшим вчера вечером. Передай моим уланам поздравление моё с полковым праздником и моё спасибо за молодецкую службу.
В.-Уч. Арх., отд. сек., д. № 42
ГРАФ ИГНАТЬЕВ: ИСКУССТВО ДИПЛОМАТИИ ПО-РУССКИ
«Вы нас почти лишили всех европейских территорий, так оставьте нас в покое хотя бы в Азии. А порты? Вы у нас взяли почти все порты на Черноморском побережье, а ещё хотите облагодетельствовать болгар за наш счёт портами на Средиземном? — нудно канючил турецкий уполномоченный Савфет, ожидая увидеть сочувствие в глазах Игнатьева. Но тот резко осадил его: «Извините, сударь, но мне нет никакого дела до вашего образа мыслей и вашего мнения. Я здесь в статусе дипломата и веду переговоры о мире, а не о войне. Войну вы проиграли вчистую».
Второй турецкий уполномоченный, появившийся в начале февраля, Садуллах-бей[25] откровенно не скрывал своего неудовольствия быть «похоронщиком» Оттоманской империи и горько сетовал на свою судьбу. Личность его была хорошо известна русскому посольству в Константинополе с неприглядной стороны: член «Молодой Турции», либеральной и прозападной партии, англофил, недолюбливавший русских. Некоторое время Садуллах-бей занимал должность министра торговли, но, впав в немилость, был отправлен послом в Берлин. Рядом с ним всё время присутствовал переводчик, человек неопределённого возраста и национальности, с которым турок постоянно о чём-то перешёптывался и советовался. На первой же конференции Садуллах-бей, соблюдая протокол, представил этого человека Игнатьеву, назвав его странным именем Ляморт-паша. «Очередной христианский ренегат», — брезгливо подумал Николай Павлович, но виду не подал, сказав несколько дежурных фраз. Про себя он отметил, что от рукопожатия Ляморт вежливо уклонился, изобразив почтеннейший восточный поклон, но, когда он поднял голову, Игнатьев поймал его взгляд — холодный и яростный огонь горел внутри бесцветных зрачков, давно потерявших свой возраст. Ощущение, прямо, не из приятных. Однако Николай Павлович не был склонен предаваться мистике — его подгоняло время и депеши из Петербурга. Князь Горчаков постоянно торопил, напоминая о необходимости добиться мирного соглашения с турками до созыва международной конференции.
Переговоры, как назло, шли туго. Турки умышленно их затягивали, понимая, что время — их союзник. Так, накануне Савфет-паша «неожиданно» обнаружил, что он в очередной раз оказался без инструкций, и стал просить отсрочки на 24 часа, так что к 13 февраля уполномоченные успели скрепить своими подписями только малозначимые статьи о положении Румынии и торговле. За это время Игнатьев изучил уловки своих контрагентов и строго потребовал, чтобы дополнительные инструкции Порты были доставлены Савфету к полудню следующего дня. Но даже после этого диалог опять застопорился. На этот раз всё упёрлось в делимитацию границ Сербии и Болгарии. Почувствовав, что «дело мира» ещё не проиграно, но буксует, Игнатьев принялся давить на чувствительного канцлера: «Предупредите турок, что это кончится для них весьма плачевно». Шифровальщик-телеграфист в штабе неодобрительно покачал головой, отложил в сторону переданный в Петербург текст, взял новый. Тире и точки таили в себе пугающие и безрадостные вести о возможном продолжении военных действий...
Телеграмма сыграла свою роль. Вскоре в Сан-Стефано пожаловал сам великий визирь Ахмет-Вефик. От имени султана он просил главнокомандующего о смягчении русских требований, говоря, что в противном случае жизни падишаха всех мусульман угрожает опасность пасть от руки фанатика, а недовольство и бедствия многочисленных беженцев, скопившихся в Стамбуле, могут привести к бунту. Игнатьев обдумывал, стоит ли организовать его встречу с турецкими уполномоченными и устроить им очную ставку. Во всяком случае, это не помешало бы делу. Турки без конца ссылались на необходимость согласовывать с ним каждый свой шаг. Вот и пусть свидятся! Николай Павлович всё организовал так, будто встреча произошла нечаянно. И когда Ахмет-Вефик появился в переговорной комнате, рассыпался перед ним в любезностях и извинениях и, наконец, в шутку, начал объяснять, что такое дипломатические переговоры: «О, великий визирь, переговоры у дипломатов — это начало соглашения. А что такое соглашение? Конец переговоров. Это мир между Россией и Блистательной Оттоманской Портой, это конец страданиям и ужасной войне».
— Да, это всё так, — вальяжно заметил визирь.
— Переговоры, к несчастью, идут плохо. То есть вовсе не идут.
— Как не идут?
— Ваше высочество, турецкие дипломаты жалуются, что много времени уходит на согласование каждого шага с вами и другими министрами. И не верят, что вы только что пообещали великому князю предоставить своим коллегам достаточно широких полномочий, чтобы избежать ненужных проволочек.
Игнатьев отчаянно блефовал, зная, что визирь не делал таких обещаний и ничего подобного не говорил. Визирь, не ожидавший такого поворота событий, сделал судорожное движение, словно собирался подойти к столу, но затем, подумав и взяв себя в руки, сказал: «На мне лежит громадная ответственность перед султаном за исход переговоров! — И, боясь упасть в глазах подчинённых, тут же поправился. — Как великий визирь, подтверждаю полномочия наших посланников. Вам, — визирь обратился к бледным как мел туркам, — дастся полный мандат на ведение дел. Ради Аллаха, продолжайте и кончите мирные договоры как можно скорее. Иншалла, всё у вас получится!»
— Пусть Аллах накажет его. Это же провокация! Я как чувствовал! — склонившись к Садуллах-бею после ухода визиря, нервно зашептал Савфет, — он хочет нас сделать козлами отпущения, свалив лично на нас ответственность за тяжкие условия договора!
Садуллах-бей ничего не ответил. Ему всё было противно. Участие в этих переговорах, собаки-гяуры, постоянно ноющий Савфет, отсутствие секса. «Сиктир гит...» — «А пошёл бы ты...» — чуть не сорвалась с языка пара крепких слов в адрес глупого старика. Зажмурив глаза, второй турецкий посланник стоял, раскачиваясь на месте, представляя свой стамбульский дом. Представлял, как противно воет северо-западный ветер, как в незапертую дверь залетают и тут же тают пушистые снежинки, как он — хозяин этого дома — снимает обувь и бесшумно проходит по ковру в жарко натопленную спальню. Там, раскинувшись на постели, ждёт молодая жена. Сквозь почти прозрачную ткань ночной сорочки видны выпуклые яблоки грудей... Больше ничего не надо. А тут ещё Савфет с его вечнопокорной фразой «кысмет» — «такова судьба». Какая судьба, когда он уже неделю без женщины и плотской любви?
Однако самой трудной и нервозной частью переговоров оказалось определение новых границ Болгарии и Сербии. Споры доходили до того, что уполномоченные несколько раз грозили разрывом наметившихся отношений. Игнатьев заметил, как Ляморт-паша подсел к туркам и что-то оживлённо стал им советовать. Выдержав паузу, турки заявили, что хотят призвать в помощь местного военачальника Мехмеда-Али, который, по их мнению, мог дать квалифицированную оценку проведения новых границ. Выяснилось, что Мехмедом он стал относительно недавно. До этого уроженец немецкого Бранденбурга, принявший ислам, носил вполне христианское имя Карл Детруа. На вечернем заседании прения перешли в горячий спор. Мехмед-Али подробно развил все возможные доводы против проведения предложенных русскими уполномоченными западных границ Болгарии и Сербии. Перед этим Ляморт разложил на столе топографические карты спорных районов. Густая зелёная краска, накрывавшая паучьей сетью скромную подсветку славянских анклавов, символизировала, по мнению разработчиков карт, преобладание там мусульманского населения. В словесную баталию вступил Мехмед-Али. Он настаивал на существовании многочисленного мусульманского албанского населения в западной части отводимой болгарам территории. «Да там никогда никаких болгар и сербов не было, не было никаких славян. Это исконная территория мусульман!» — напирал то ли турок, то ли немец в полуфривольном тоне.
— Намёков и оскорблений я терпеть не намерен, — немедленно прервал его Игнатьев, — если вы желаете говорить в качестве командующего войсками, то я не желаю иметь с вами никакого дела. Я — дипломат. Именно в этом качестве я нахожусь здесь. Когда военачальники вмешиваются в переговорный процесс, я направляю их к нашему главнокомандующему, великому князю Николаю Николаевичу. У него совсем другие аргументы.
Турецкие делегаты растерялись, озадаченно переглядываясь. Ляморт сидел тише мыши у краешка стола, пережидая, чем закончится эта сцена.
— Мы же приехали за миром, и речь должна идти о перемирии, — начал было Савфет-паша.
— Так или иначе, господа, на сегодня всё закончено, — русский посол со значением громко хлопнул папкой с бумагами по столу. — Насколько могли, мы приняли в расчёт все основательные замечания паши и изменили сообразно с ними первоначальные предложения. Считаем себя не вправе идти дальше по пути бесконечных уступок вам, — твёрдо заявил Игнатьев. — Точка, господа. Финиш!
Турки захлопнули свои портфели, попрятали карты и вяло, походкой, напоминающей пингвинью, двинулись к выходу. Кисточки на фесках жалобно дрожали. Игнатьев дунул на свечу, горевшую в лампе над столом.
Вместе с Нелидовым Игнатьев отправился прямо в дом, занимаемый главнокомандующим. «Его высочество уже почивает», — предупредил его дежурный адъютант, но Игнатьев сказал, что дело не терпит отлагательства. Офицер растерянно кивнул на дверь. Нелидов замялся на пороге, умоляюще взирая на своего коллегу: тогда Игнатьев постучал и сам решительно заглянул внутрь. Николай Николаевич поднялся с постели, позёвывая и с хрустом потягиваясь, проворчал: «Какого чёрта шумите? Неужели дело настолько важно?!» Извинившись за столь позднее вторжение, Игнатьев сказал, что решил нарушить его покой в связи с чрезвычайными обстоятельствами.