А может быть в этом есть скрытая аллегория? Корреспондент на минуту задумался, но так и не придя к определённому выводу, стал в голове набрасывать начало своего репортажа: «Итак, господа, глаза всей Европы устремлены на Берлин. Столица Германии стала настоящим театром для развязки той двухлетней политической драмы, которая началась со вступлением Сербии и Черногории в неравную борьбу с турками и была завершена победоносным наступлением русской армии. Конгресс открыл свои заседания и приступил к обсуждению вопросов, касающихся переустройства Балканского полуострова и водворения на нём новых порядков, обеспечивающих дальнейшую участь восточных христиан от произвола мусульманской власти... В состав конгресса вошли все современные светила: князь Горчаков, князь Бисмарк, лорд Биконсфилд и граф Андраши — руководители современной политики европейских держав. Такой состав заставляет надеяться, что усилия его увенчаются успехом, несмотря на все трудности предстоящей задачи, если только представители великих держав обратят надлежащее внимание на желания народов и не станут руководствоваться отжившими дипломатическими преданиями меттерниховской эпохи. Знаменитая речь имперского канцлера, ранее помещённая полностью в нашем издании, показывает, что он усвоил эту политику и постиг дух и желания русского народа. Многое теперь зависит от энергического вмешательства Германии, твёрдо заявившей своё намерение употребить все усилия для сохранения европейского мира».
Усилия и впрямь были потрачены не зря. Бисмарка единодушно избрали председателем конгресса, ещё одного германского дипломата назначили секретарём, а его помощниками стали три чиновника берлинского министерства иностранных дел и первый секретарь французского посольства. Прения велись на французском языке, но Бисмарк на правах хозяина позволил английским уполномоченным произносить свои речи на английском языке и даже сам отвечал по-английски, возвышаясь ростом и лобастой головой над всеми присутствующими.
И тут же — с места в карьер — начался русский контрданс с Англией. Первым «заскрипел» со своего места опытный парламентский дебатер Дизраэли, он же лорд Биконсфилд:
— Считаю необходимым, прежде всего, обсудить вопрос о том, можно ли оставить под Константинополем русские войска? В этом я вижу большую опасность для всей Европы. Как может конгресс в Берлине спокойно заседать среди подобных опасностей!
Бисмарк с добродушной физиономией мягко заметил, что не этот вопрос был первым на очереди, и спросил русских уполномоченных, желают ли они ответить Биконсфилду? Шувалов хотел было взять слово, сказав, что категорически возражает против подобной постановки вопроса, но его резко прервал Горчаков. Он положил руку на плечо Шувалова и отчётливо заявил: «Я уполномочен заявить, что мой августейший государь, всегда имевший благо христиан, готов признать все уступки, для пользы христиан предлагаемые». Все удивлённо переглянулись. Шувалов отчаянно замотал головой. Бисмарк, обратив внимание на эту жестикуляцию, решил уточнить: «Так что же вы соглашаетесь с заявлением лорда и отводите войска?» — «Нет! Ноу!» — поспешил Шувалов, выпалив эти слова сразу на двух языках. Горчаков раздражённо повернулся к Шувалову. «На конгрессе первый уполномоченный от России — это я, господа», — а затем, уже по-русски, злобно прошептал сквозь зубы Шувалову: «Пошёл вон! Вон отсюда!» Шувалов с побагровевшим лицом вскочил с места, но к нему тут же подбежал немецкий секретарь со стаканом воды и маленькой записочкой от Бисмарка. Прочтя её, граф как-то сразу обмяк и вернулся к столу с мрачным видом. С трудом инцидент был исчерпан...
Дальше регулирование процессом полностью взял на себя Бисмарк. Хозяин конгресса явно не стремился ограничить себя ролью простого тапёра, наблюдающего за игрой труппы: в качестве председателя он намечал повестку заседания, установил определённый регламент, согласно которому сам же излагал очередной вопрос, после которого открывались дебаты, и сам подводил итоги обсуждения. К представителям балканских государств — болгарам, сербам, черногорцам и Турции Бисмарк относился с нескрываемым презрением. «Я и слышать ничего не хочу о болгарах. Чего вы от них ожидаете? — заявил Бисмарк русским делегатам. — Ничего путного они всё равно не придумают. Важно, чтобы турки не перерезали им горло, а больше не моё дело. Если мне станут говорить о болгарах, я предпочитаю уехать в Киссинген». Аналогично рейхсканцлер прошёлся и по Турции, сообщив турецким представителям, что судьбы их страны ему глубоко безразличны, а если он и тратит своё время на конгрессе в летнюю жару, то делает это только ради предотвращения конфликтов между великими державами. Откровенно бравируя цинизмом, Бисмарк прилюдно сокрушался, сколько энергии уходит на обсуждение судьбы таких «вонючих гнёзд», как Ларисса, Трикала и других балканских городов.
К счастью Шувалова, старик Горчаков вскоре захворал и роль «первой скрипки» вновь перешла в руки Петра Андреевича. Собственно, об этом и намекнул ему Бисмарк в своей «успокоительной» записочке на первом заседании. Беда заключалась в другом. По ходу пьесы выяснилось, что нашего уполномоченного надо учить азам политэкономии и географии Балкан. Призвав в свой кабинет Анучина, генерала Бобрикова и других представителей русского дипломатического корпуса, Пётр Андреевич, ткнув рукой на разложенные в беспорядке на ломберных столах карты и документы, откровенно признался: «Меня учили, как говорят, на медные деньги, и знаю я очень мало. Кроме иностранных языков, я ничего ровным счётом не знаю. В Турции я не был, не имею никакого понятия о географии страны, свойствах Болгарии и прочем. Научите меня тому, что сами знаете и что считаете необходимым. Поверьте, что я выслушаю вас внимательно и постараюсь понять. Любезный барон Жомини согласился присутствовать на наших совещаниях, чтобы следить, не употребляю ли я в своих объяснениях какого-либо недипломатического выражения или оборота. Заметит что-либо подобное — он поправит. Итак, господа, помогите и начнёмте».
«Любезный барон Жомини», заместитель Горчакова по министерству, очевидно, был величайшим дипломатическим авторитетом в глазах Шувалова. Хотя и этот «великий дипломат» горчаковской школы не знал точно, где находится, скажем, Филлипополь — к северу или к югу от Балкан. Прожив всю жизнь в России, он так и не выучил русский язык, занимаясь редактурой на французском всех важнейших нот и конвенций Министерства иностранных дел. Причём содержание их представлялось ему совершенно безразличным. Всё это не мешало ему в свою очередь распространяться о политике, основанной на национальных интересах...
Фактически в Берлине судьба России оказалась не в руках дипломатов, а в руках военных — людей более или менее практических. Но и положение последних оказалось незавидным. «Когда мы узнали, что на нас будет возложено проектирование границ, — вспоминал позже Анучин, — мы обратились в путевую канцелярию канцлера за необходимыми для нас картами. Никаких карт для подобных занятий не оказалось. У меня решительно ничего не было с собой, так как меня схватили на дороге, Бобриков имел карту Сербии, а Боголюбов — Черногории. Бросились в магазины — тоже нет полного экземпляра австрийской карты Балканского полуострова. Пришлось явиться на первое заседание без всяких карт». Потом русские дипломаты выписали карты... из Вены. По австрийским картам и защищали уже русские интересы.
Через десять дней после открытия конгресса Шувалов рапортовал в Петербург: «Обстоятельства настолько выяснились, что теперь мы ясно видим против нас всю Европу, за исключением Германии... Германия с нами, но ничего сделать не может для нас, и князь Бисмарк преспокойно уедет в Киссинген, оставив нас драться с Англией и Австрией, а может быть, и ещё с кем-нибудь. Что мы можем выиграть? а) независимость Румынии, но это мало нас занимает; б) независимость Сербии, но ей хотят дать больше, чем мы желаем; образования княжества Болгарского; в) в материальном: Бессарабию, часть Малой Азии с Карсом и Батумом. Об остальном думать невозможно».
Участь Болгарии была предрешена. Вена ассистировала Лондону и резко возражала против создания единой Болгарии. Вместо государства, спроектированного игнатьевским мирным договором, были учреждены две болгарские провинции, отделённые цепью Балканских гор и ещё поделённые на пять частей, из которых две части возвращены под власть турок, тогда как они уже были освобождены Россией. Территория Сербии и Черногории была значительно урезана.
«За болгарской драмой последовала боснийско-герцеговинская комедия» — так выразился берлинский корреспондент «Таймс» о решении конгресса принести две турецкие провинции на «закуску» Австрии. Англия за демонстрацию своих броненосцев и декларацию защищать владыку правоверных, получила от султана остров Кипр. Было над чем задуматься. Русские войска перешли через Дунай, перемахнули через непроходимые некогда Балканы и почти держали в своих руках ключи от Царьграда. Всё, как снег 1878 года, таяло буквально на глазах, и, наконец, плоды их победы вместе с последними почерневшими сугробами испарились под берлинским солнцем.
А Бисмарк расслабился. Он выглядел абсолютно счастливым человеком, опуская шуточки по поводу уникальной роли иностранного министра перед Россией: «Своим поведением во время конгресса я заслужил бы высший русский орден с брильянтами, если бы таковой у меня не имелся давно!» Слушатели хохотали от души. Ещё более циничными выглядят слова английского посла Лэйярда о Берлинском конгрессе, сказанные им несколько позже генералу Михаилу Скобелеву: «Когда галлы взошли в Капитолий, гуси закричали, и галлы испугались. Мы сделали как гуси, и русские испугались».
Короче, наступил полный мир....
Дмитрию Гаврииловичу Анучину пребывание в Берлине казалось каторгой. Его душа честного русского человека птицей-синицей рвалась домой: «Мне здесь нестерпимо тяжело! С каким восторгом я выберусь отсюда».
В день отъезда вместе с Боголюбовым он пришёл проститься с князем Горчаковым. Утомительная беседа, от которой они отделались с большим трудом, длилась почти час. Канцлер с необычайным многословием и