Согласно законам физики, звуки эха обычно выше, чем звук источника. Речь Аксакова достигла и далёкой Болгарии, где наиболее горячие головы в избирательных комитетах выдвинули его кандидатуру на болгарский престол. Сам претендент на корону в это время находился в глухом селе Варварино. Эмоции от его нежданной опалы понемногу ушли в прошлое, оставшись там, в Москве. Вид с холма, где располагалась усадьба его свояченицы, был изумительный — вдаль уходили бесконечные нивы и луга с сёлами и церквами, а на ближайшем плане протекала довольно широкая река Колокша, семью излучинами вьющаяся по зелёной долине.
«Но уж какой мир, какая тишина! Такая, о которой в Москве и Петербурге и понятия не имеют!» — восхищался Аксаков, очутившийся после столичной жизни на родной «славянофильской» почве. Село — дворов каких-нибудь 50 или 60 — примыкало вплоть к усадьбе, так что от балкона до улицы нет и ста шагов, но его не слыхать: нет ни кабака, ни собак, народ умный. О внешних событиях напоминал лишь московский почтамт, продолжавший добросовестнейшим образом пересылать ему письма, адресованные на имя Председателя Славянского общества. Писали ему в основном из Южной Болгарии и Македонии, причём не только простые люди, но и митрополиты. В каждом таком письме звучали стоны и вопли: «Скажи, Москва, что нам делать, и мы повинуемся Твоему Гласу!» Иван Сергеевич не знал, что ответить и не хотел никому отвечать, но письма всё же не выкидывал, а аккуратно собирал их в подшивку. Как-то деревенское уединение было нарушено приездом художника Репина, решившего написать портрет опального политика и публициста.
— Вы, вероятно, знаете, что но высочайшему повелению я отрешён от должности председателя Московского Славянского общества, — с извиняющим видом объяснял Иван Сергеевич художнику. — Следовательно, и действию моему на болгар положен предел.
— Не знаю, как насчёт политики, но, по-моему, ограничить искусство каким-либо определённым требованием нельзя, — парировал ему Репин. — Всё зависит от фантазии и замысла творца. Да и политика у меня проста — берёшь определённое количество краски — кладёшь на нужное место. Вот и всё!
Нет, далеко не всё так было просто, как считал Репин. Старая поговорка гласит: ищи того, кому выгодно. Пресса в Англии, Франции, Германии и Австрии с единодушным злорадством встретила весть о ликвидации общества и об изгнании «панславистского революционера» Аксакова.
«Отныне воинственная (т.е. националистическая) партия в России будет лишена возможности заниматься судьбами славянства», — заявил в речи на помпезном банкете у лорда-мэра Лондона сэр Биконсфилд.
За вас, джентльмены и леди!
ПРИВАТНЫЙ РАЗГОВОР В КУПЕ С КАНЦЛЕРОМ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
Две недели спустя после этого события вечером по перрону Варшавского вокзала в Петербурге прогуливалась Ольга Алексеевна Новикова. Она давно должна была занять своё законное место пассажира 2-го класса в купе поезда, отправлявшегося в Берлин, так как до отхода поезда оставалось минут десять, не больше, и кондуктор уже бросал на неё сердитые взгляды, мол, пора, дамочка, в купе. Тоска! Никого из знакомых. Никто не подходил к ней, не бросался с восторженными криками, не смотрел с тихим обожанием: «неужели это вы, та самая мадам Новикова?!» «Как же это гнусно, столько сделать для России и оставаться неузнаваемой на родине» — примерно такие мысли вертелись в ту минуту под изящной английской шляпкой мадам Новиковой, пока она не заметила канцлера Российской империи князя Горчакова.
Сутулясь, старец чинно шествовал к вагону первого класса, окружённый толпой подобострастных чиновников Министерства иностранных дел. И тут в голове у неё мелькнула мысль: «Вот он мой шанс!» Новикова сделала решительный шаг вперёд, буквально протаранив спину одного из провожатых князя, толстого чиновника с рыжеватыми баками. Сумочка вылетела из её рук — и как удачно — прямо под ноги канцлеру. Секретарь тотчас же поднял её, а на Ольгу Алексеевну уже смотрели слегка прищуренные под пенсне глаза канцлера:
— Ольга Алексеевна, милейшая, как я рад вас видеть! — Горчаков расплылся в широкой улыбке, — слышал, что вы ездили в Москву. Что там делается?
— Именно то, что и должно делаться. Все в страшном негодовании на изгнание Аксакова за его правдивое слово, — бойко ответила Новикова.
— Ах да, я помню, вы большой друг Аксакова. А в каком вагоне вы едете? Не пройдёмте ли ко мне? Нам будет удобно скоротать дорогу за беседой.
— Что вы, что вы, ваше сиятельство, — для приличия засопротивлялась Новикова, но Горчаков уже крепко взял её под руку и повёл к своему вагону...
Поезда Варшавской линии отличались удобными и богато обставленными вагонами, предназначавшимися, в первую очередь, для пассажиров первого класса. По этой дороге ходил императорский поезд и ряд «семейных» составов, принадлежавших самым богатым и влиятельным российским фамилиям. Канцлер ехал со всеми удобствами в двух роскошных купе: в одном размещался он сам, в другом ехали сопровождающие его секретари с бесконечными саквояжами своего шефа. Последние дверцы поезда захлопнулись, раздался свисток, и колёса завертелись.
— Князь, я сегодня проснулась с голосом оперной певицы, державшей ноту «ля» высоко над уровнем моря. И только ваше появление на перроне спасло меня от неизбежного провала в финале среди этой пошлой мещанской публики!
— Неужто? — Горчаков иронично посмотрел на собеседницу.
— Моя бабушка мне любила повторять: «чтобы определить «породистость» мужчины, нужно всмотреться в его скользящий взгляд на женщин». На те образы, на которых этот взгляд останавливается. Если он умеет отличить аристократку от плебейки, то с ним можно начинать серьёзный диалог. Вы как настоящий аристократ обратили свой взгляд на меня, и я признательна за ваше приглашение продолжить беседу в вашем вагоне.
— Так давайте начнём, — ухмыльнулся канцлер и велел своему помощнику: «Прошу вас заказать хорошую закуску повару, какое-нибудь хорошее жареное, сладкое, пирожное, чая, а главное — бутылку замороженного шампанского и вина».
Новикова между тем уже философствовала на излюбленную тему взаимоотношений полов: «Красота — понятие многомерное... и неуловимое. Глубина мужского взгляда на женщину определяет его внутренний масштаб и горизонты. Ни одна женщина не являлась для вас истинной царственной загадкой. Галерея образов никогда не заменит впечатления от одного шедевра...»
— И что же можно сказать в моём случае, сударыня? И как вы это определили?
— Я читаю лица, мысли, души совершенно необъяснимым способом. Знаете, Александр Михайлович, что происходит на стыке рационального и иррационального?
— О, это слишком сложно для меня!
— Вовсе нет. Глубина мужского взгляда на женщину определяет его внутренний масштаб и горизонты. Хотя сегодняшний взгляд на женщину весьма фривольный и непритязательный, к сожалению... Чтобы иногда разобраться в отношениях, нужно чуть ли не в микроскоп посмотреть. Увидеть, ужаснуться, отшатнуться. Принять или мужественно отринуть, чтобы дать дорогу своей душе, своему «я» в другом человеке, тому, кто пробуждает смыслы и ощущение вечного в тебе, а не приземлённые инстинкты и извечное «хождение по воде».
— Увольте, сударыня, я слишком стар для подобных изысканий. К тому же я так долго обманываться был рад, что потерял смысл привычных наслаждений. Одна рука делала, другая сопротивлялась. Один глаз соблазнял, другой равнодушно моргал. Я не давал больше имён женщинам, потому что они стали приходить в мою жизнь только во сне. Теперь моё дело — скучная внешняя политика, ноты, меморандумы, переговоры...
Тут наконец подали жаркое, майонез и салат. Официант принёс два фужера и серебряное ведёрко со льдом. И в нём бутылку шампанского. Горчаков отправил вилку в рот и, жуя салат, продолжил: «Нам, кажется, повезло: повар не проходил кулинарной школы у моей покойной тёщи», — и он улыбнулся госпоже Новиковой, — вы не можете мне отказать в удовольствии выпить за вас, сударыня?»
После жаркого Горчаков обмяк — жаркое он любил. А на столе появились бутылки с лёгким вином, чай и тарелки с конфетами и печеньем. Теперь ему захотелось поболтать с Ольгой Алексеевной на политические темы. Канцлер вытер салфеткой лоснящийся подбородок, и под качающий ритм поезда между Горчаковым и его новой спутницей мерно потекла весьма любопытная беседа.
Но, прежде чем мы перейдём к ней, точнее, к её содержанию, остановимся на личности самой Новиковой. Ольга Алексеевна была довольно мила, весела и энергична, свободна в обращении. Не одному кавалеру она вскружила голову. Короче, дамочка ещё та!
— Я вовсе не из столичных или, что хуже, губернских «эмансипе» и не из тех экстремисток, которые ненавидят мужчин. Для меня нет «неинтересных» мужчин. Тем более в мои годы, — кокетничала Новикова, — начинается самый прелестный возраст зрелой и настоящей женщины.
Горчаков глядел на неё и внутренне усмехался. Он хорошо знал цену своей попутчице. Ольга Алексеевна, крестница императора Николая I, принадлежала к дворянской семье Киреевых, входившей в ближайший круг славянофилов Хомякова и Аксаковых. Мать Ольги Алексеевны, Александра Васильевна, известная красавица, воспетая Пушкиным и Лермонтовым, в 1840—1860-х годах была хозяйкой великосветского салона в Москве. Как говорят, яблоко недалеко падает от яблони. Ольга унаследовала от своей матери страсть к салонной жизни, но не её красоту. У неё было некрасивое, крупное, широкое русское лицо с добрыми умными глазами. Лев Николаевич Толстой, приударявший поочерёдно за сёстрами Киреевыми, называл её «Маланьюшкой». Но «Маланьюшка» оказалась вовсе не так проста, как это представлялось будущему классику мировой литературы.
Семейная жизнь, роль хозяйки и матери её вовсе не прельщали. В 1870-х годах эта дама из семьи московских славянофилов поселилась в Лондоне в фешенебельной гостинице «Клэридж» на деньги, присылаемые из тамбовского имения. Она составила широкий круг знакомств среди чопорной элиты английского светского общества и даже приобрела репутацию «русского агента». Под её чары русской попал глава английских либералов Уильям Гладстон, будущий премьер-министр Великобритании, ставший преданным другом Новиковой. Дело дошло до того, что некоторые издания начали высмеивать Гладстона, называя его «Гладстонофф» (англичане искренне полагали, что все русские фамилии заканчиваются исключительно на «офф»), и даже намекали на то, что он был оплачиваемым агентом России. Новикова не обращала внимания на сплетни и злословия в свой адрес, решив стать «рупором России» среди англичан, благо английский язык Ольга Алексеевна знала с детства. Под псевдонимом