Прежде он всегда говорил так себе: «О, милый друг теперь с тобою радость, а я один, и мой печален путь».
А теперь и он в двух.
Есть у него свой Егорушка на груди, который провожает его. И провожает:
ДОМОЙ-ОЙ-ОЙ-ОЙ-ОЙ!
ПОСЛЕ САН-СТЕФАНО И БЕРЛИНА
Не прошло и десяти лет после Берлинского конгресса, похоронившего Сан-Стефанский мирный договор, как практически все активные участники этих драматических событий сошли с жизненной сцены, а калейдоскоп быстро сменяющихся событий обрёк оставшихся в живых на потерю душевного равновесия и политическую немоту.
В этом отношении показательна трагическая судьба Александра II — царя-реформатора, царя-освободителя, быть может, одного из наиболее талантливых и ярких представителей бесцветной Романовской династии.
Гадалка в Париже как-то предсказала ему, что он переживёт семь покушений на себя. Седьмое — и последнее — оказалось фатальным.
1 марта 1881 года был ничем не примечательным воскресным днём. Первый взрыв бомбы народовольцев на Обводном канале испугал птиц — чёрные грачи испуганно закружились в воздухе. Воздух ещё дрожал, когда раздался второй взрыв, после которого наступила мертвенная тишина.
Студент Императорского училища правоведения Михаил Стахович, будучи на рысистом кругу Семёновского плаца, вдруг услышал какие-то неясные толки (передавали эту сногсшибательную новость полушёпотом, крестясь и охая), что государь, мол, убит... Вместе с другом они пулей выскочили из беседки и, вскочив на какого-то лихача, велели лететь в Зимний дворец.
Извозчик, окинув взглядом бледные лица студентов, заявил:
— Господа! Своей первой очереди я дешевле четвертной не продам.
Когда юные правоведы объяснили ему причину своей спешки, лицо мужика посерьёзнело: «Не нужно денег. Никаких! Я сам вам заплачу четвертную, если вы меня к Нему проведёте! Пусть лошадь пропадает».
У дворца, вокруг которого уже собралась масса людей — толпа росла, стремительно притекая отовсюду, — они доверили лошадь городовому, а извозчику молча посоветовали идти за ними. Может, это покажется удивительным читателю, но тогда не только аристократы, но и простые обыватели запросто могли вот так попасть во дворец к царю. А главное, когда! И в какой момент!
Стахович как сумасшедший бежал по длинным переходам Зимнего до «фонаря» — спальни государя. И вот заветные покои, двери распахнуты настежь, слышен прерывистый сиплый свист человека, лежащего на кровати под серой шинелью, измазанной кровью. Врачи с растерянными лицами что-то шептались, жавшись к стене. Студент увидел, как Рождественский, придворный протопресвитер, нагнулся над телом государя и широко перекрестил его тело. Тотчас все метнулись в угол, упав на колени. В этот момент в комнату стремительно вошёл огромный, — так показалось Стаховичу, — человек с искажённым лицом. Это был наследник престола, ставший уже Александром III, а маленькая женщина, теперь императрица Мария Фёдоровна. Она трепетно прижималась к могучей фигуре супруга, настойчиво гладя его рукав.
Через восемь дней новый государь собрал своих приближённых — всех министров и сановников, пользующихся его доверием. На повестке дня был один вопрос — оглашать ли последний манифест покойного о введении представительного правления. Реакционные министры во главе с духовным отцом и воспитателем наследника Константином Победоносцевым победили, убедив недалёкого царя в угрозах неисчислимых бед и мистическом грехе передать «толпе» Богом вручённую власть. Александр III разорвал манифест своего отца, определив своё политическое направление — назад. Всему и навсегда был дан «задний ход».
Больше никаких реформ! Россию «подморозили» на пару десятилетий вплоть до естественного падения неуклюжего тяжеловоза российского правительства в пропасть революций и гражданской войны.
Хотя Романовых убивали и до этого, но впервые всю страну и её жителей обвинили в тяжком грехе цареубийства 1 марта, став лечить её строгим режимом реакции. Точка невозврата была пройдена Россией именно 9 марта, а не и день гибели Александра II.
Его манифестом предполагалось, что народу будет дано право совещательного голоса, та самая «куцая» конституция, о которой столько говорили в своё время и которой поэт-сатирик Дмитрий Минаев отозвался ироничным четверостишием:
На первый раз, хоть куцую
Нам дайте конституцию!
Мы сами уж потом
Снабдим её хвостом.
Смерть Александра повлекла за собой и смерть этого проекта.
Великий князь Николай Николаевич также не вписался в новые для него политические реалии, и даже был исключён из свиты государя. Он медленно физически и душевно угасал, проводя время в Воронежской губернии, в своём поместье Чесменке, посвятив себя любимому занятию по созданию образцового конного завода. Умер князь в апреле 1891 года в Крыму, страдая в последние годы жизни от психического расстройства. Выражалось оно в странной и внешне уродливой форме. Старому дамскому угоднику и бонвивану казалось, что все женщины на свете испытывают по отношении к нему неимоверную плотскую тягу. Видеть это было тягостно, и Романовы от греха подальше упрятали своего родственника на юг.
Карьере князя Горчакова, последнего государственного канцлера Российской империи, кавалера множества отечественных и иноземных орденов, в том числе экзотических вроде Португальской башни и меча, после конгресса пришёл логический конец. Отставка с поста министра иностранных дел вначале была завуалирована в виде продолжительного отпуска. Солнце, море невозможно бирюзового цвета, лиловые холмы, воздух, пропитанный запахом цветов и сильным ароматом лимонных листьев, бульвары из старых многолетних пальм. Именно здесь, в Ницце, Горчаков решил скоротать остаток своих дней. Он поселился в четырёх комнатах на первом этаже частной виллы «Мишель», на бульваре Карабасель, в самом сердце этого южного города.
В длинном сюртуке, больше похожем на халат, в шапочке-ермолке на серебрящейся сединой голове, в очках в золотой оправе и с безмятежной улыбкой на лице. Таким его запомнил редактор «Русской старины» М.И. Семевский, навестивший бывшего дипломата в Ницце. Журналист записал его разговоры и позднее их опубликовал. Это — всё, что осталось после Горчакова в мемуарном жанре. О своём многолетнем оппоненте графе Игнатьеве Горчаков отзывался с раздражением и крайне пристрастно, отдавая, впрочем, должное его уму и таланту.
Себе князь совершенно не изменял, сохраняя не только спокойствие духа, но и присущие ему чувство юмора и любовь к прекрасному полу, заигрывая по старой привычке с милыми барышнями на набережной или с продавщицами-галантерейщицами. Рассказывают, что однажды он забыл застегнуть ширинку. Когда на это обратили его внимание, Горчаков с невозмутимым спокойствием отвечал: «В России принято хоронить покойника с открытым лицом».
Дольше всех, как кряжистый тевтонский дуб, держался в политике Бисмарк. Новый самоуверенный и честолюбивый кайзер Вильгельм II отказался играть второстепенную роль, заявив на одном из банкетов в 1891 году: «В стране есть один лишь господин — это я, и другого я не потерплю», и вскоре «железного канцлера» попросили на выход. В отставке Бисмарк критиковал правительство и косвенно императора, писал воспоминания, а также периодически сидел на диетах, стремясь похудеть. В возрасте 68 лет князь страдал целым букетом заболеваний — мигренью, невралгией лица, бессонницей, расстройством пищеварения, отёками ног, расширением вен — и весил больше 120 килограммов! Смерть освободила его от телесных мук. Его лицо было похудевшим и спокойным, а массивный бульдожий подбородок поддерживал специальный бандаж. Любимые доги выли возле постели усопшего...
Графа Игнатьева выкинули из большой политики в 50 лет, когда возрастом расцвета для политика считалось шестьдесят-семьдесят. Заняв пост министра внутренних дел, он предложил новому царю собрать представителей всех сословий, национальностей, вероисповеданий — от «земли» — на Земский собор, чтобы сообща искать выход из противоречий. Николай Павлович прекрасно понимал, что без участия народа решать судьбу России нельзя. «Таким образом, — считал граф, — сложилась бы, без потрясения устоев русская самобытная конституция, которой позавидовали бы в Европе и которая заставила бы умолкнуть наших псевдолибералов и нигилистов». Интересно, что предлагаемый Игнатьевым созыв Земского собора в некотором роде напоминал Съезд народных депутатов, который через 100 лет был собран Михаилом Горбачёвым... Увы, Александр III, которому был представлен проект, через пару часов отправил графу Игнатьеву записку: «Взвесив нашу утреннюю беседу, я пришёл к убеждению, что вместе мы служить России не можем». Это автоматически означало отставку.
Так бросались энергичными людьми, в то самое время, когда Победоносцев, теневой правитель Российской империи, хватаясь за свою лысую голову, восклицал «людей нет!» и без конца жаловался на упадок и бездействие администрации. Ни он, ни царь в упор не видели рядом «русской души, деятельной, горячей». Все вокруг им казались «дряблыми, нерешительными, умеющими только кричать и пустословить». Кандидатуры министров и губернаторов, готовых поддержать шатающийся престол, просеивались словно сквозь мелкое сито. Отбирались же самые угодные начальству. Вот и получалось, что сито само по себе может быть и было тонким, но драгоценная мука, просеиваясь через него, улетучивалась. Это было начало конца. Конца имперской бюрократической России...
В ГОСТЯХ У ГРАФА ИГНАТЬЕВА
Май 1899 года
Столетие кончается или на календаре просто 1899 год?
Таким вопросом тогда задавались многие.
Вопреки элементарной арифметике, люди торопились принять нулевой год за первый и с него начать новое столетие и новую счастливую жизнь.
Особенно спешили в будущее немцы, официально провозгласившие, что двадцатый век начинается 1 января 1900 года. Кайзер Вильгельм, подкручивая нафабренные усы, собирался выступить с очередной «исторической» речью по этому поводу для депутатов рейхстага.