– Я не пророк Самуил, но лучше умереть честно, чем жить во лжи… Я добрая христианка, но я не подставлю другую щеку, если какие-то албанцы будут выкалывать глаза соседям-сербам, или насиловать маленькую девочку, или кастрировать двенадцатилетнего сербского мальчика. – Она резко махнула рукой в районе бедер. – Ты знаешь про такие случаи, верно?
Я не знал, но кивнул утвердительно.
Мать Татьяна поставила локти на стол и наклонилась поближе. Мои глаза привыкли к темноте, и мне удалось впервые хорошо разглядеть ее лицо. У нее была яркая, энергичная внешность, высокие скулы и горящие материнские глаза. Это была представительная пожилая женщина, которая в молодости явно была привлекательной. Горящий взгляд одновременно был как-то расфокусирован, словно размазан религиозной страстью, как глаза святых на церковных иконах. Белые пальцы шевелились в ритме ее слов. Я вспомнил, что писал Джон Рид после путешествия по Сербии в 1915 г.: «Быстрый, гибкий слог сербской речи вливался нам в уши, словно струя свежей воды».
– Ты знаешь, – продолжала мать Татьяна, – что албанские мальчишки спускали штаны на глазах у наших сестер?
Я снова кивнул.
– Эти люди обескровили Сербию. То, что они нищие и безработные, – чистая ложь. Ты знаешь, они вписывают своих умирающих стариков в списки безработных. А плохо и грязно одеваются, потому что так у них принято. Албанцы хотят завоевать наш мир своей численностью. Ты знаешь, что ни один ходжа [албанский мусульманский священник] не войдет в дом семьи, где меньше пяти детей? А ты знаешь, что Азем Власи [албанский политик] – распутник, который живет с местной шлюхой? А ты кто по национальности? – внезапно переменила она тему.
– Американец, – ответил я.
– Это я знаю, но все американцы – кто-то еще. Ты кто? Ты темный, ты выглядишь не так, как должен выглядеть настоящий американец.
– Я еврей.
– Ха-ха. Мне нравятся евреи. Но я все равно хотела бы тебя крестить. – Она рассмеялась, и лицо осветилось доброй улыбкой. – Меня восхищают израильтянки, которые берут в руки оружие. Если бы мне снова стало лет сорок, я бы тоже взяла в руки оружие. В Югославии нет веры. Настоящая вера осталась только в Сербии… Да, я знаю, я сербская националистка. Между нами и албанцами дальше будет только хуже, вот увидишь. Никакого примирения быть не может. – Мать Татьяна взяла мою руку двумя руками и стиснула, словно благословляя. – Я живу в этих стенах тридцать пять лет. У нас два гектара земли, мы обеспечиваем себя, выращивая свиней и овец. В 1539 году здесь был печатный станок. Там, – она показала рукой куда-то в сторону, – сплошная грязь и запустение.
Там – это то, что Джон Рид и Невилл Форбс в 1915 г., дама Ребекка в 1937-м и мать Татьяна сейчас называют Старой Сербией. «Иудея и Самария» сербского национального сознания, место, где все произошло, где зародилось королевство Неманичей, обрело свое величие и было уничтожено. Впрочем, в последние десятилетия эта священная земля демографически захватывается не турками, а их историческим приложением – албанскими мусульманами. И про этот регион теперь говорят не «Старая Сербия», а «Косово».
Тем не менее мать Татьяна по-прежнему ненавидит «турка». Если бы не культурная и экономическая тюрьма пяти веков турецкого владычества, коммунизм не мог бы так легко укрепиться здесь, а албанцы, возможно, никогда не стали бы мусульманами и не расселились бы в таких больших количествах на территории Старой Сербии.
У сербов, если говорить словами Элиаса Канетти, тоже есть свои «массовые символы». Точнее, у сербов даже два массовых символа – два огненных столба, которые определяют их национальное поведение и историческое предназначение. Оба восходят к династии Неманичей.
Первый (пониже) – это средневековые монастыри, хранилища искусства и магии, наиболее символичный из которых – в Грачанице благодаря ее близости к другому (и более высокому) столбу – Косову полю, «полю черных птиц», где 28 июня 1389 г. турки нанесли решающее поражение сербам, оставив тела побежденных на растерзание птицам-падальщикам.
Многим народам 1989 г. запомнился как год окончания холодной войны и крушения коммунистической системы. Для матери Татьяны и еще восьми с половиной миллионов сербов этот год означает нечто совершенно иное: шестисотлетнюю годовщину их поражения.
Король Милутин умер в 1321 г., в тот год, когда его мастера-художники закончили расписывать фрески в Грачанице. Сербский трон перешел по наследству его сыну, королю Стефану Урошу, а еще через десять лет – внуку Милутина, Стефану Душану. Душан – ласковое уменьшительное от слова «душа», и от короля с таким именем можно было ожидать, что Сербия достигнет зенита своей славы. Душан санкционировал религиозные свободы и разрешил находиться при своем дворе чужеземным посольствам. Он создал налоговую систему и правовые нормы – кодекс Душана, – которые предполагали осуществление правосудия судом присяжных. Империя Душана простиралась до границы с Хорватией на севере, до Адриатического моря на западе, до Эгейского моря на юге и до ворот Константинополя на востоке. В нее входили Босния и Герцеговина, Черногория, Албания, Македония, Северная Греция и Болгария. Если бы Душану не помешало вторжение венгров-католиков, что вынудило его передислоцировать свои силы на северо-запад, он мог бы провести осаду Салоник с последующим наступлением на Константинополь.
В 1354 г. Душан снова выступил в роли покорителя Византии. Власти Константинополя от безысходности позволили турецким армиям сосредоточиться на востоке, пройти Малую Азию и создать форпост на Галлипольском полуострове, что должно было помешать продвижению сербских войск Душана. Маневр оказался необязательным, поскольку на следующий год Душан неожиданно умер, но имел непреднамеренные последствия: турки остались на Галлиполи и использовали его для вторжения в Болгарию и Грецию. А спустя столетие, в 1453 г., поглотили и сам Константинополь со всей Византийской империей.
Сын Душана Урош оказался последним королем государства Неманичей. Как правитель он был слаб, и сербские феодалы укрепили свою власть за счет королевского двора. В 1371 г. Урош скончался. Чтобы отразить турецкую угрозу, сербская знать избрала национальным лидером князя Лазаря Хребеляновича. В последующие годы турки завоевывали все новые и новые территории на Балканах. Сербы представляли собой главную христианскую преграду в Европе для наступления мусульман, но Лазарь не получал особой поддержки от народов Центральной и Западной Европы. В 1389 г. произошло решающее сражение, которое определило судьбу Сербии и всего Балканского полуострова более чем на пятьсот лет – вплоть до Первой Балканской войны 1912 г.
Я ехал на север от Грачаницы. Дорога петляла между пологих, яблочно-зеленых холмов. Из кассетного магнитофона водителя лились буколически нежные звуки сербской народной музыки, балканский эквивалент мелодий Стивена Фостера. Пейзаж впереди превращался в плоскую, невыразительную равнину – Косово поле, «поле черных птиц».
В тот жаркий июньский день сербские рыцари выступали в боевом порядке, облаченные в тяжелые кольчуги, отливающие серебром и золотом. На шлемах развевались величественные плюмажи. Легковооруженные турки на неутомимых монгольских лошадях раскалывали ряды сербов на части, как партизаны, совершающие дерзкие выпады против регулярной армии. В отчаянной попытке спасти ситуацию сербский князь Милош Обилич перебежал к туркам. Когда его привели в шатер к султану Мураду, Обилич выхватил припасенный кинжал и заколол турецкого военачальника. Но военного эффекта это не дало. Командование немедленно перешло к наследнику Мурада Баязиду («Молниеносному»), который завершил разгром сербов и казнил их вождя Лазаря. (Через несколько лет Баязид уничтожит десятую часть населения другой восточной православной страны – Болгарии.)
Но в сербской поэзии легенда звучит иначе:
Сизый сокол пролетал по небу
От святого Иерусалима,
Ласточку в своих когтях держал он.
Это не был сизокрылый сокол,
Это был Илья, пророк гремящий,
И не ласточку держал святитель,
Богородицы он нес посланье.
Он отнес на Косово посланье;
Опускает царю на колени.
И само письмо проговорило:
«Лазарь царь, честной владыка сербов,
Выбирай, какое хочешь царство:
Предпочтешь ли ты земное царство
Или царство вечное на небе?»
Выбрал Лазарь небесное царство,
А земное царство он отринул.
Он воздвигнул на Косове церковь…
Причастил он и построил войско.
Тут на Косово напали турки.
Вот выходит против турок Лазарь,
За собою сербский князь выводит
Семьдесят семь тысяч храброй рати.
Был их подвиг хваленья достоин.
Все случилось по воле Господней[15].
Попав в полную зависимость от Османской империи и влача жалкое существование с физическими страданиями, экономической эксплуатацией и бедной духовной жизнью, сербы исказили миф о благородной жертвенности. Они наполнили души мстительной горечью поражения. Это чувство поразительным образом напоминает то, что на протяжении столетий движет иранскими шиитами.
Ни Стефан Неманя, ни Милутин, ни Стефан Душан, ни даже святой Савва не вызывают столь ярких эмоций у сербов, как князь Лазарь. Странный персонаж, даже не принадлежавший к королевскому роду Неманичей, провел лишь одно сражение (которое проиграл); как пишет дама Ребекка, он «не сохранил свой народ и остался почерневшей мумией, которая после долгих скитаний нашла покой в монастыре на Фрушке-Горе» [холмистый регион к северо-западу от Белграда].
28 июня 1988 г. начались мероприятия в честь шестисотлетия героической гибели Лазаря на Косовом поле. Гроб с его мощами провезли по всем городам и деревням Сербии, после чего вернули в Раваницу, монастырь, где они находились изначально, до того как их пришлось перенести в монастырь Врдник на Фрушке-Горе. На всем пути при каждой остановке у гроба собирал