Я сорвал в саду желтый цветок. Чувствуя некоторую неловкость, дождался, когда монашка на что-то отвлеклась, и положил желтый цветок на мраморную плиту, под которой покоятся останки последнего доброго и достойного правителя Румынии Марии Виндзор Гогенцоллерн. Уходя, я обернулся и увидел улыбку на строгом лице монашки.
Глава 10. Трансильванская история: дети гамельнского флейтиста возвращаются домой
После часа езды на попутной машине обратно в Трансильванию я переместился из грязноватой комнатушки в частном секторе Куртя-де-Арджеша в очень опрятный, с резной мебелью номер отеля «Императул Романилор» («Римский император») в Сибиу, причем он обошелся мне в ту же сумму.
Я словно оказался на небесах. Кафельная плитка и металлическая фурнитура в ванной сияли, отполированные до блеска. Мыло лежало в нераспечатанной упаковке. В кафе отеля подавали капучино со взбитыми сливками. Ресторан со стенами, отделанными мрамором, и зеркалами в золоченых рамах, тот самый, в котором подкреплялись Лист и Иоганн Штраус, предлагал суп без пятен жира и свежий салат. Румынские официанты, как и румынские горничные, которые обслуживали мой номер, работали тихо и качественно, при этом не шептали мне в ухо про курс обмена валюты и проституток.
Глядя в окно гостиничного номера, я, как и Уолтер Старки более шестидесяти лет назад, «в изумлении протер глаза. Город, в котором я оказался, совсем не напоминал Трансильванию, поскольку был лишен характерной румынской или венгерской специфики. Узкие улочки и островерхие крыши домов напомнили мне о Гамбурге». Я вышел на прилегающую к отелю площадь Республики и увидел мощенное плиткой пространство в окружении разноцветных барочных фасадов домов с геральдическими деревянными знаками, крытыми черепицей крышами, поросшими мхом, и мансардными окнами. В прилегающих боковых улицах, местами перекрытых сводчатыми арками, виднелось множество островерхих куполов-луковок, венчающих «прочные башни», которыми восхищался в 1935 г. Патрик Ли Фермор. Если добавить свежевыкрашенные фронтоны домов и несколько бутиков с заоблачными ценами, эту площадь в Сибиу легко можно было принять за такую же где-нибудь в Германии. Я оказался на юго-восточной оконечности немецкого и австро-венгерского миров, но при этом оставался в самом центре Румынии. Никогда еще в моем путешествии по Румынии парадоксы восприятия не были столь магическими и реальными. Поистине история, которую может поведать эта архитектура, граничит с фантастикой.
Когда флейтист увел всех детей из средневекового Гамельна, что в Нижней Саксонии, в гору, которая сомкнулась за ними, они вышли на свет в полутора тысячах километров юго-восточнее, в центре Карпатских гор, недалеко от Черного моря. Эта легенда, которую обессмертили Иоганн Вольфганг фон Гете, братья Гримм и Роберт Браунинг, на самом деле основана на истории колонизации Трансильвании германцами в XII в. Браунинг пишет:
…Есть в Трансильвании племя одно,
От всех туземцев отлично оно –
Обычай чуждый, иной наряд, –
И соседи упорно про них говорят,
Что отцы и матери их появились
Из подземной тюрьмы, где годами томились
И куда их ввергли и завели
Мощные чары еще издали,
Из города Гамельна, Брауншвейгской земли;
Но как и за что, объяснить не могли[41].
«Брауншвейгская земля» – это Саксония, регион в Центральной Германии. Хотя первыми германскими поселенцами в Трансильвании были, скорее всего, фламандцы из районов, граничащих с Голландией, название «Саксония» прижилось. По легенде, флейтист был крысоловом, который умел извлекать из своей дудочки такие чарующие звуки, что все крысы города Гамельна пошли за ним и низверглись с набережной в полноводный Визер. Когда же бургомистр отказался выплатить обещанный гонорар, флейтист в отместку увел из города всех детей под землю, и с тех пор их никто не видел.
Широко распространенное убеждение, что цыгане воруют детей (не говоря уж о репутации цыган как великолепных музыкантов), подсказывает, что фигура флейтиста напоминает цыгана, который заманил своей музыкой детей к себе домой, в Трансильванию.
На самом деле пригласил саксонцев поселиться в местах, по которым в то время проходила восточная граница Венгрии с Византийской империей, венгерский король Геза II. Там саксонцы основали семь городов-крепостей, или Зибенбюрген («Семиградье»), образец провинциальной барочной архитектуры. До того как Клуж стал именоваться Клужем, Клужем-Напокой или Колошваром, первые саксонские обитатели называли его Клаузенбургом. Брашов был раньше Кронштадтом, Сигишоара – Шессбургом и т. д. Самым крупным из этих городов был Германштадт, названный в честь саксонского барона. Позже Германштадт стал известен под венгерским названием Надьсебен, а еще позже под румынским названием Сибиу (от латинского названия протекающей через город реки Чибин – Cibinum).
Несмотря на румынские названия на картах, эти города до сих пор известны немцам и австрийцам под своими тевтонскими раскатистыми первоначальными наименованиями. Влияние суровых, трудолюбивых саксонцев на путешествующих в этих местах было столь велико, что, когда Джонатан Харкер из романа Стокера «Дракула» ехал через Трансильванию к замку графа Дракулы, он, естественно, остановился не в Клуже, а в Клаузенбурге.
«Мое знание немецкого языка, хотя и поверхностное, очень помогло мне: не знаю, как бы я обошелся без него»[42], – записал Харкер в дневнике.
Саксонцы ни на кого не полагались, создавая тесные и эффективные сообщества за крепостными стенами. Чем меньше контактов с румынами, венграми и евреями, тем лучше, считали они. Румыны и венгры называли Трансильванию поэтическими терминами Эрдей и Эрдели, что означает «залесье», но для саксонцев Трансильвания всегда была просто Зибенбюрген – «Семиградье».
Протестантская Реформация укрепила в саксонцах осознание своих германских корней. Они стали, по словам историка Лукача, «самыми непреклонными лютеранами во всем христианском мире». Крушение Австро-Венгерской империи в 1918 г. и последовавшая передача Зибенбюргена Румынии укрепили в саксонцах чувство этнической изоляции, что сделало их особенно восприимчивыми к нацистской пропаганде в 1930-х гг. При Гитлере статус саксонцев повысился до «фольксдойче» – непереводимого термина, говорящего о сопричастности по расе, крови, почве, хоть и означающего, в общем, просто «немецкий народ». Во время Второй мировой войны, когда немецкая армия мощным катком прошлась по всей Восточной Европе, многие молодые саксонцы вступали в войска СС. Прежде всего они воевали в 7-й добровольческой горной дивизии СС «Принц Ойген», ответственной за наиболее жестокие злодеяния на территории Югославии[43]. Лукач называет саксонцев «самыми верными приверженцами фюрера». Лукач, в 1981 г. проезжавший через саксонскую деревню в Трансильвании, отметил: «Мальчик в ледерхозе, увидев венские номера моей машины, вытянул руку в гитлеровском приветствии».
В качестве фашистского, мелкобуржуазного и нерумынского населения, насчитывающего несколько миллионов человек, саксонцы стали первыми жертвами коммунистического режима, установившегося в Румынии после Второй мировой войны. Власти Румынии и Советского Союза депортировали всех саксонских мужчин в возрасте от 18 до 50 и всех саксонских женщин в возрасте от 18 до 45 лет в донецкие угольные шахты на востоке Украины и в Сибирь. Впоследствии в Румынию вернулась лишь четверть из них. Еще четверть после освобождения отправилась непосредственно в Западную Германию. Оставшаяся половина просто растворилась на территории Советского Союза в начале 1950-х гг.; есть предположения, что все они умерли от болезней, холода и непосильной работы.
Начиная с 1960-х гг. Чаушеску относился к саксонцам так же, как к венграм, всеми силами стремясь разрушить их культуру. Он понемногу торговал выездными визами, за твердую валюту выпуская желающих уехать в Западную Германию, подобно тому как выпускал румынских евреев в Израиль. По словам Иона Михая Пачепы, заместителя начальника внешней разведки Румынии, в 1978 г. бежавшего на Запад, Чаушеску однажды признался, что «евреи и немцы» наряду с нефтью «лучшие экспортные товары» Румынии.
К концу 1980-х гг. в Трансильвании оставалось лишь около 200 000 саксонцев. После революции 1989 г., когда стали доступны паспорта и выездные визы, они толпами повалили в Германию.
В 1989 г. в Мюнхене я брал интервью у пожилой саксонки – репатриантки из Румынии Доротеи Пастиор.
– Я могу проследить родословную по материнской линии в Кронштадте [Брашове] вплоть до XVII века, – говорила фрау Пастиор. – Но уверена, наши корни в Зибенбюргене еще глубже. Мать познакомилась с отцом, когда он был на маневрах австро-венгерской армии близ Кронштадта. У меня было прекрасное детство. Мы, немцы, жили в своем, замкнутом социальном мире. Нам не было особого дела до румын и прочих, а им до нас. Смешно, мы жили бок о бок, но не имели желания учить их язык, знакомиться с ними. Наши школы были гораздо лучше. В саксонских городах ввели обязательное школьное образование раньше, чем в Габсбургской империи, и уж намного раньше, чем в Румынии. Экономический кризис двадцатых годов на нас не повлиял, наши общины были самодостаточными. В то время немцы из Германии отправляли своих детей в Зибенбюрген на каникулы в детские лагеря, потому что у нас было лучше с питанием. В Кронштадте мы вели очень буржуазный образ жизни. Отец пел в церковном хоре. Мы сами ставили оперы Вагнера. У нас была собственная национальная гордость… Своя массовая психология, благодаря которой многие молодые люди уходили служить в войска СС. Когда приходило печальное известие, что у кого-то из моих одноклассниц погиб брат, они несколько дней проводили дома, а потом приходили в класс в черном. А в остальном война была от нас далеко. Гитлеровские годы были вполне приятными. Переломным моментом в моей жизни, когда все стало плохо, было поражение немецкой армии в 1945 году.