[2303]. Румынская сторона также считала необходимым, чтобы текст совместного документа стран-членов Варшавского блока по НАТО «был выдержан в духе Московской Декларации» [1978 г.], исключающей любые формулировки, оправдывающие увеличение военных бюджетов социалистических стран Варшавского Договора и содержащие ссылки на существование угрозы войны. Одновременно Бухарест считал необходимым вновь подтвердить в совместной декларации «принципиальные позиции по разоружению и, в первую очередь, ядерному разоружению, в соответствии с Московской Декларацией». Румынская дипломатия настаивала на изъятии из текста документа положений, направленных против Китая, и их «возможную замену на текст», содержащий положения об отказе от использования силы или угрозы применения силы и необходимости решать все конфликты и международные проблемы путем переговоров[2304].
На заседании Комитета министров глава советского МИДа А. А. Громыко сделал доклад, включавший главные положения внешнеполитической линии в оборонной политике Варшавского пакта. Среди них особое место заняли тезисы признания необходимости увеличения военных расходов стран-участниц блока из-за якобы существовавшей угрозы мирового военно-политического конфликта; обвинения НАТО в агрессивности; готовность на словах проводить политику разоружения, включая и ядерное; фактическая подготовка союзников по ОВД к возможной военной поддержке установленного в Афганистане коммунистического режима и оправдание этого якобы осуществлявшимся иностранным вмешательством во внутри-афганские дела. Антикитайская риторика советского министра, а также завуалированная критика в адрес Бухареста за предложения, отличающиеся от общей позиции Варшавского блока[2305], тем не менее не стали поводом для нового обострения взаимоотношений между румынской и советской стороной[2306]. Во многом это было обусловлено стремлением руководства Румынии избежать советского давления, что могло привести, как полагал Н. Чаушеску, к серьезным последствиям для возглавлявшегося им режима. Определенное влияние на поведение румынской стороны оказало и согласие присутствовавших представителей союзников по ОВД с выдвигавшимся ею предложением о преждевременном уведомлении по поводу проведения военных учений, ограничении их уровня с последующим сокращением их масштабов и укреплении мер доверия в средиземноморском регионе[2307].
В свою очередь, проводившиеся американскими специалистами расчёты, базировавшиеся на разведданных, свидетельствовали о высокой степени точности анализа, содержавшегося в документах, созданных экспертами разведки и военными аналитиками на основе полученной информации. Так, в частности, наземная операция Варшавского пакта на Юго-Западном направлении рассматривалась как комбинированная и состоявшая из нескольких элементов. С самого начала делалось точное предположение о действиях, при определенных условиях, на широком участке: против Австрии, Северной Италии, Босфора, в направлении Проливов, Греции, восточной части Турции и даже против Ирана. В этой связи указывалось, что, несмотря на нейтралитет Югославии, силы ОВД могли попытаться использовать югославскую территорию с целью нападения на Северную Италию. Её быстрый захват силами Варшавского пакта мог произойти, как считали американские эксперты, в случае согласия югославского руководства на проход войск ОВД через Югославию. При отказе югославской стороны от пропуска сил Варшавского блока американские аналитики прогнозировали оказание сопротивления югославских вооруженных сил попыткам ОВД пройти через территорию страны. Эксперты приходили к выводу о том, что Белград не даст разрешения на проход войск пакта, однако ситуация могла измениться после ухода Тито с политической сцены[2308].
Усиление разногласий между Москвой и Белградом в подходах к международным вопросам порождало в среде сотрудников болгарского МИДа надежду на то, что болгарская сторона могла бы использовать ситуацию в целях получения советской поддержки в споре с Белградом[2309]. В свою очередь, при официальных контактах болгарского руководства с представителями Запада подчеркивалось отсутствие серьезных разногласий между Софией и Белградом. Во время переговоров с канцлером ФРГ Г. Шмидтом 4 мая 1979 г. Т. Живков пытался создать у своего собеседника представление о том, что существующие проблемы могли быть решены им с И. Броз Тито в течение 24 часов, если бы не позиция некоторых югославских руководителей. Одновременно глава НРБ демонстративно утверждал, что и после смены руководства в Югославии, несмотря на возможность обострения борьбы за власть и проблемы во взаимоотношениях между республиками, «армия находится не под командованием отдельных республик, а федерального правительства. Ситуация будет под контролем». Более того отмечалась незаинтересованность как Запада, так и Востока во внутриполитическом кризисе в Югославии. Т. Живков особо подчеркивал отсутствие планов военной интервенции в отношении СФРЮ у болгарской стороны и Варшавского пакта[2310].
Обнародованные весной 1979 г. заявления представителей высшего политического и военного руководства Югославии, рассчитанные как на внутреннюю, так, прежде всего, на внешнюю аудиторию, актуализировали проблему доработки существовавшей в СФРЮ военной доктрины в виде так называемой концепции общенародной обороны и общественной самозащиты (Koncepcija opstenarodne odbrane i drustvene samozastite – KONO i DSZ). Югославские военные всё больше начинали обращаться к теории «конфликтов малой интенсивности». Она активно разрабатывалась в странах Западного блока ещё в конце 40-х гг. и получила серьезное развитие в военной науке ряда государств НАТО к концу 60-х гг. XX в.[2311] Однако этот процесс, судя по всему, осложнялся доминировавшим в военно-теоретической мысли СФРЮ убеждением в необходимости учитывать, в первую очередь, опыт югославских партизан периода Второй мировой войны, а сама концепция общенародной обороны и общественной самозащиты не подлежала каким-либо изменениям. Поэтому изучение зарубежных теорий и их применение на практике при формулировании военной доктрины Югославии проходили медленно и фактически относятся уже к концу 80-х гг. XX в. и кануну распада СФРЮ[2312]. Помимо этих причин существовала ещё одна, заключавшаяся в том, что проблемы внутренней безопасности находились в исключительной ведомственной компетенции органов госбезопасности. В тоже время применительно к обеспечению внутренней безопасности СФРЮ югославское руководство искало способ легитимации использования ЮНА не для отражения внешней агрессии, а против возможной вооруженной активности противников режима внутри Югославии. Однако во второй половине 70-х гг. XX в. югославскими военными так и не были сформулированы соответствующие принципы «небоевого применения вооруженных сил» («neborbena upotreba oruzanih snaga») и не была разработана документальная база, включая планы и правовые основы.
Получившие распространение в высших югославских военных кругах взгляды на вероятные причины, характер и форму военно-политических угроз СФРЮ приобретали к концу 70-х гг. XX в. системный вид. В соответствии с дорабатывавшимися в этот период в высших военно-научных учреждениях СФРЮ теоретическими основами стратегии вооруженной борьбы, получившими освещение в секретных материалах, изданных уже в начале 80-х гг., одной из важных причин возможного нападения на СФРЮ являлось её геостратегическое положение. В соответствии с этой точкой зрения Югославия географически «разделяет вооруженные силы Североатлантического пакта и Варшавского договора на южноевропейском театре военных действий», а «через её территорию проходят два стратегических направления южноевропейского театра военных действий: первое – от Панонской низменности к Ломбардии и Адриатическому морю и обратно, а второе – от Панонской низменности к Средиземноморью и обратно. Адриатическое море представляет стратегическое значение для вооруженных сил, которые расположены в Средиземном море и на материковой части Юго-Восточной и Южной Европы. Ввиду такого геостратегического положения боевые действия широкого масштаба на южноевропейском театре военных действий было бы трудно вести, не используя полностью югославскую территорию или её отдельные части»[2313].
Такие общестратегические расчёты влияли и на конкретные шаги в области проводимых изменений как в сухопутных, так и в военно-морских силах. Так, в частности, оперативно-тактическим звеном танковых подразделений в составе ЮНА были бригады, состоявшие из 2-3 батальонов. Несмотря на многочисленность танковой техники в югославской армии, она различалась по своим тактико-техническим данным, так как была представлена советскими Т-54/55 (свыше 1000 единиц) и Т-72 (около 70 единиц), а также небольшим количеством американских танков М47 «Паттон II». Подобная ситуация свидетельствовала о необходимости полной модернизации танкового парка, что началось лишь в 1982 г. с производства опытного образца танка М-84, являвшегося лицензионной модернизацией советского Т-72. С целью обеспечения оборонных возможностей югославского ВМФ было расширено оснащение его новым вооружением. На протяжении 1978-1982 гг. в состав ВМФ вошли две ударные подлодки класса «Сава» (Р831 Sava, Р832 Drava), которые были способные проводить не только торпедные атаки, но и минирование. В 1980 г. югославская сторона купила в СССР сторожевой корабль проекта 1159 класса «Дельфин», находившийся на вооружении советских ВМФ и получивший в Югославии название VPBR-31 Split. Особое значение придавалось боевому классу кораблей больших патрульных катеров, которые были призваны заменить старые эсминцы для ведения боевых действий за пределами прибрежной полосы, обладая достаточной огневой мощью и маневренностью. Для противодействия конвоям на близких расстояниях и в условиях ведения боевых действий малыми судами в соответствии с военно-морской доктриной СФРЮ, на протяжении 1977-1979 гг. в строй были введены 6 новых ракетных катеров класса «Копсаг (401) (копия советского ракетного катера проекта 205).