Предание гласит, что во второй половине XVI века князь Лека Дукаджини, владения которого охватывали север современной Албании и запад Косова, составил свод бытовых правил, закрепляющий патриархальный уклад жизни «свободных горцев» и совершенствующий их мораль. Дукаджини был влиятельным феодалом, то младшим соратником, то соперником Скандербега, после его смерти продолжившим борьбу с османами. Скандербег в албанском фольклоре получил прозвище Князь-дракон, а Дукаджини — Князь-ангел. По одной версии, Дукаджини собственноручно записал «Канун» (алб. kanuni, греч. кανών — «управление»), по другой — этот своеобразный кодекс гражданского права только назван его именем. В начале XX столетия критическое изучение «канона Дукаджини», у которого со временем появилось несколько региональных «изводов», предпринял албанский фольклорист Штефан Гечови, францисканский монах, много лет проживший среди горцев и описавший их предания и племенные законы. Гечови, застреленный в 1929 году сербским националистом, успел составить сборник военных песен пограничья (ключевой жанр албанского народного творчества) и кодифицировать устные версии «Кануна». Это албанское уложение, обязательное и для христиан, и для мусульман, включает в себя 12 разделов, каждый из которых состоит из сотни статей. Задача старших членов рода — не выдумывать новые законы, а следить за неукоснительным соблюдением тех, по которым жили предки. «Канун» — энциклопедия жизни, заменяющая правительство, суд, свободную прессу и государство вообще; он регулирует бытовые и хозяйственные споры, предписывает наказание за проступки и преступления (вплоть до смертной казни, сожжения дома провинившегося или изгнания его семьи). Выше прочего ставятся принципы мужской чести и равенства перед горским законом; нет ничего более оскорбительного, чем быть публично названным лжецом, лишиться оружия или стерпеть поношение в адрес женщин твоего рода. Вот тогда албанец, как и сообщил нам лорд Байрон, «берется за кинжал, чтоб смыть обиду кровью». Ключевые понятия «Кануна», охватывающего разные сферы общинной жизни, от организации коллективного хозяйства и правил землепользования до вопросов наследования имущества и празднования свадеб, — besa, мужское обещание, которое выполняется даже ценой жизни, закон безусловного гостеприимства, кодекс «правильного поведения» и лояльность своему клану. Самое противоречивое положение «Кануна» (раздел 10, статья 3) — обычай кровной мести, широко практиковавшийся на северных, гегских, территориях албанского мира до Второй мировой войны. Родовые междоусобицы тлели десятилетиями и продолжались в буквальном смысле до последнего боеспособного мужчины в семье (женщины, дети и старики не считались законными мишенями), при этом сложный ритуал «Кануна» соблюдался неукоснительно. «Убийство мести» совершается через определенный срок после того, как той или иной семье нанесено «оскорбление кровью», и только за пределами дома потенциальной жертвы. Существует и сложный механизм посредничества в примирении враждующих. В деталях смертельный церемониал расписан, например, в убедительном романе Исмаила Кадаре «Разбитый апрель», молодой герой которого Георгий Бериша, подчиняясь «Кануну», мстит за убийство брата, прекрасно понимая, что сам автоматически станет следующим, с кого спросится «долг крови». Действие этой книги происходит в 1930-е годы. Балканский коммунизм приглушил действие экстремальных положений «Кануна», но в 1990-е, когда системы государственного управления в Албании и Косове пошатнулись, о кровной мести вспомнили снова. Я встречал данные, что за посткоммунистические четверть века в трехмиллионной Албании по обычаям кровной мести убиты 10 тысяч человек и в состоянии кровной вражды находятся 3 тысячи семей. В какой степени можно доверять этим цифрам? Одни мои собеседники утверждали, что жестокий кодекс чести албанских горцев остался в прошлом, другие против этого категорически возражали. Во всяком случае, глобализация не смогла до конца искоренить по крайней мере некоторые зафиксированные «Кануном» традиции. Многие семьи из «горных районов» по-прежнему живут многочисленными кланами, по 30–40 человек трех-четырех поколений, их дома (окна обязательно выходят во двор) огорожены высокими глухими заборами. Младшие члены семьи безусловно выполняют указания старших и помалкивают в их присутствии. Финансы контролирует старейшина рода, он же распределяет обязанности между членами семьи, выбирает профессии и занятия детям и внукам. Даже случайный гость албанского дома оказывается под защитой его хозяев, приветливость к незнакомцу считается обязательной (мне довелось это испытывать на себе). Положение женщины в такой семье далеко от современных представлений о гендерном равенстве. Кое в чем «Канун» напоминает кавказские обычаи, схожие традиции сохраняются и в Черногории. Благородный князь Лека Дукаджини, кстати, придерживался правил, которые, возможно, собственноручно собрал воедино. В 1447 году он сдержал «клятву чести», заколов князя Леку Захарию, соперника в борьбе за руку и сердце прекрасной наследницы рода Душмани Ирины, — как гласит легенда, тот оскорбил Дукаджини при попытке сватовства.
Призрен мне показался образцовым, не побоюсь этого слова, типическим и совершенно правильным восточно-западным европейским городом, потому что здесь явственно чувствуется дыхание Балкан. Даже не так: Призрен и есть Балканы, потенциально — Балканы в самом прелестном своем воплощении. Те, кому по душе эти далекие от Парижа и Москвы диковатые края, знают: нет ничего лучше, чем погожим весенним утром сидеть в тени на берегу холодной говорливой реки неподалеку от Старого моста, глядеть на полуразваленную крепость на высоком холме и пытаться понять, о чем это шепчет ветер в листве чинары над твоей головой. В радиусе 100 метров в переплетении живописных узких улиц — прекрасной архитектуры мечеть Синана-паши, величественный православный собор Святого Георгия и аккуратный католический храм Пресвятой Богородицы, так что протяжный призыв муэдзина перекликается с колокольным звоном. Из чаршии, старого города, тянет дымом от прожаренных на углях чевапчичей, ароматами нуги, засахаренных орехов и сваренного на раскаленном песке кофе. Вокруг прогуливается разноразный сельский и городской люд: почтенные албанские старики в белых валяных шапочках, черноокие прелестницы в широких цветных юбках, смуглые негоцианты, и в их лотках чего только не обнаружишь…
Но только эта идиллическая картинка совсем не соответствует реальности. На самом деле в этих благословенных краях, где так тщательно перемешаны народы и обычаи, примерно раз в четверть века вскипает злая кровь, и те, кто сильнее и многочисленнее, начинают убивать или изгонять тех, кто слабее и малочисленнее, по признакам веры, национальности, государственной принадлежности, языка. На набережной Быстрицы теперь не встретишь человека в традиционной сербской шапке-шайкаче. Призренскую риву охраняют от тех, кого тут считают врагами, внушительные памятники погибшим 20 лет назад командирам Армии освобождения Косова Джавдету Берише и Исмету Яшари Куманово — военные истуканы в полный рост, с «калашниковыми» в руках.
О существовании города Призрен я узнал в самом конце 1980-х годов, когда в одном вольнолюбивом московском доме услышал записи сараевского панк-коллектива «Курить воспрещается!». Бескомпромиссный рок-н-ролл «Караул у Призрена» с чудесным проигрышем гитары и долгим скрипичным запилом фронтмен группы Zabranjeno pušenje Неле Карайлич исполнил уже после того, как в его вокально-инструментальном ансамбле, лидере стиля «новый примитивизм», на бас-гитаре потренькал Эмир Кустурица, и до того, как увенчанный лаврами международной славы кинорежиссер к музыкальному творчеству развлечения ради вернулся. В ироничном тексте песни речь идет о том, как храбрые югославские солдаты защищают рубежи родины на позициях под Призреном, на небезопасной границе.
Моя девушка не ждет сегодня поцелуев,
Сегодня не вино, а кровь наполнит мое сердце любовью,
Мой палец — на спусковом крючке, мой вгляд — как у сокола,
Быть может, молодым львам суждено
Погибнуть здесь ради сомнительной славы.
От Призрена до границы рукой подать, и это, как говорят, причина, по которой город с самой богатой культурной традицией в Косове в свое время не был произведен маршалом Тито в столицу автономной области. Албания раскинулась за живописными отрогами Динарского хребта, там, где в красивых изгибах сливаются в одну главную национальную реку Черный и Белый Дрин. Времена изменились, межалбанская граница утратила значение. Сербия и Югославия то пытались Албанию опекать, то враждовали с ней, а для косовских албанцев их соседнее национальное государство оставалось фата-морганой, воплощением несбыточной мечты о «счастье без оккупации». Когда границы открылись, мечта поблекла, хотя бы потому, что уровень жизни в Албании уступает даже не слишком высокому косовскому. Военного нашествия в Косове если и ждут, то не с юга, а с севера, но если что — вот они, бравые парни в черных беретах и темно-зеленом камуфляже, бойцы Косовского защитного корпуса (прообраз национальной армии), сыновья партизан, памятники которым стоят на улицах Призрена.
Сто с лишним лет назад Третья армия генерала Божидара Янковича решительным образом устранила из Косова османскую власть. В 1915 году этнограф Яниджия Попович опубликовал заметки «Жизнь сербов в Косове», собрав впечатления местных крестьян, учителей, священников. Вот цитата: «Напор сербской армии был столь яростным, что Косово наконец освобождено! О Господи, какое счастье! Это невозможно описать словами, нужно просто видеть слезы нашей радости. А вот и первая благодать освобождения: двадцать албанских семей, погрязших в грехах, решили не дожидаться прихода сербской армии и бежали в ночь. А те, кто остался, превратились в кротких ягнят». На сербской медали, вручавшейся героям кампании 1912–1913 годов, выбито: «Косово отомщено». Судя по свидетельствам работавших тогда на Балканах журналистов (одним из них был венский корреспондент газеты «Киевская мысль» Лев Троцкий), «благодать освобождения» на деле представляла собой кампанию репрессий против албанского населения. Не оказавший сопротивления Призрен западные репортеры называли царством смерти, столь жестокими оказались победители. Всего в области, по оценкам европейской прессы, после военной кампании 1912 года были убиты 20 или 25 тысяч человек — с явным намерением до такой степени напугать остальных, чтобы они как следует подумали, а не лучше ли им убраться восвояси. Верхом цинизма западным обозревателям показались действия генерала Янковича, под дулом пистолетов принудившего албанских старейшин из Призрена составить благодарственную телеграмму сербскому королю. А в Белграде если и признавали хотя бы частично эти бесчинства, то оправдывали их притеснениями, которым сербов «веками» подвергали в Косове османские власти и их подручные.