иссия в течение семи лет всесторонне изучала меджугорские истории и в итоге признала, что божественную природу имели только первые семь сошествий Девы Марии на холм Црница (с 24 июня по 3 июля 1981 года). Отвергнув версию о возможном вмешательстве дьявола в ситуацию, комиссия рекомендовала признать Меджугорье официальным объектом католического паломничества. Уточнение внес и папа Франциск, выразивший сомнение в том, что Дева Мария является кому-то на протяжении нескольких десятилетий столь регулярно: «Богоматерь не заведующая почтовым отделением, чтобы отправлять сообщения каждый день». Я тоже поднялся на холм Црница, под самый его небесный крест. Присутствия неземных сил не ощутил, но место это, что называется, намоленное. Не устающий ждать чуда имеет бо́льшие шансы добиться исполнения мечты, чем тот, кто вечно во всем сомневается. Если же доверять глазам и чувствам истово верующих, то выясняется: Божия Матерь посещает наш грешный мир довольно часто. За два месяца до Меджугорья, например, ее заметили в Никарагуа, а пять месяцев спустя видели в Руанде.
Организация всемирных соревнований — классический пример того, как во имя торжества идеи бедную южную страну ее руководство заставило на глазах всего мира справлять хлебосольный зимний праздник. Югославская экономика скрипела, финансовую систему лихорадило, курс динара падал, а безработица, наоборот, росла, превысив к началу 1980-х годов показатель 14 % работоспособного населения. СФРЮ влезла в крупные международные долги, погашая старые обязательства за счет новых заимствований: в 1983 году каждый гражданин страны в пересчете был должен загранице 850 долларов. На беду разразился всемирный топливный кризис, и в Югославии, как и в некоторых других странах, владельцы частного автотранспорта имели право пользоваться своими машинами через день, в зависимости от номера регистрации, по четным или нечетным. Ощущалась нехватка кое-каких товаров первой необходимости, скажем растительного масла и кофе. В Белграде объявили «курс экономии и стабилизации», и амбициозный олимпийский проект парадоксальным образом стал составной частью стратегии скаредности по отношению ко всему, что в ЦК не считали «важнейшей государственной задачей». Едкий словенский комментатор заметил, что для проведения столь крупных соревнований в Сараеве не было ничего, кроме снега. Впрочем, зима‐84 выдалась бесснежной, и запорошило — к восторгу и облегчению организаторов мероприятия — только накануне открытия Олимпиады.
Партия и правительство заботились о том, чтобы народный энтузиазм был массовым, а участие в спортивно-идеологическом проекте поголовным. В 1980 году появился «Общественный договор об обеспечении средств на проведение и финансирование Олимпиады из личных доходов граждан». Жители Боснии обязывались отчислять на общее дело 0,2 % своих доходов; для Сараева и окрестностей индекс побора увеличили в 1,5 раза. Социалистический союз трудового народа, важный механизм социального и хозяйственного самоуправления, занялся организацией ежегодных кампаний по сбору якобы добровольных пожертвований. Максимальный разовый взнос составлял 5 тысяч динаров (по курсу 1982 года около 100 долларов). Такие суммы внесли, к примеру, все до единого депутаты сараевского городского совета. Пять из 12 тысяч рабочих металлургического комбината из города Зеница за активное участие в акции были награждены «золотыми», «серябряными» и «бронзовыми» дипломами. Государство демонстрировало понимание проблем малоимущих: пенсионерам, к примеру, разрешалось выплачивать олимпийские пожертвования в рассрочку. Миллионными тиражами в стране распространяли билеты олимпийской лотереи. Все эти мероприятия позволили покрыть почти 10 % расходов на проведение соревнований, которые вообще-то, если верить официальной статистике, вышли экономически прибыльным мероприятием.
Эмоциональное восприятие Олимпиады в памяти многих жителей Сараева, для многих боснийцев, да и многих бывших югославов вообще до сих пор остается праздничным. Недим, потомок вишеградского градоначальника, с улыбкой рассказывает, как его школьником отправили на стадион Кошево чистить снег, это было здорово! «Время Олимпиады — две самые лучшие недели в истории города, — вспоминает журналист Сабина Чабаравдич. — Сараево стало тогда центром вселенной». Под словами Недима и Сабины подпишутся тысячи и тысячи тех, кому теперь за сорок, и скажут они примерно такие же слова. Особенно пережившие сербскую блокаду, а она ведь продолжалась почти столько же, сколько длилась война, которую в России называют Великой Отечественной, 1410 дней и ночей. Это было ужасное время смерти, время без сантиментов. «Война в моем городе разъяла жизнь на части и уничтожила всякий ее ритм», — сказал мне еще один беженец из Сараева, писатель Миленко Ергович. Теперь многим кажется: война в Сараеве разразилась, стоило только погаснуть олимпийскому факелу.
Как и вся жизнь при социализме, подготовка к Олимпиаде опиралась на пропагандистскую накачку, взывавшую к патриотизму, сознательности и энтузиазму, на использование бесплатного труда заключенных, военнослужащих, работников бюджетной сферы, молодежи, на «социальную ответственность» бизнеса, деятели которого, руководители самоуправляемых предприятий, волей-неволей подписывали так называемые спонсорские договоры. Из старого номера газеты Oslobođenje я узнал о благородном поступке бывшего сантехника сараевской чулочной фабрики пенсионера Хамдо Телалагича, который «подарил городу месяц бесплатного труда на водопроводных трассах». Около 100 тысяч солдат командировали под Сараево сгребать снег с окрестных гор. Газета Народнa армија не таила восторга: «Сараево сегодня — гостеприимство и сердечность. Мы бы обняли весь мир, чтобы мир жил в наших объятиях, без несчастий и невзгод! Уж такие мы; мы, югославы!»
Всего через десять лет — когда одни югославы принялись воевать против других — на территории олимпийского комплекса Кошево, на тренировочном стадионе Мезарие, разместилось мусульманское кладбище, поскольку больше негде было хоронить убитых и умерших. Каждый день сербские артиллеристы выпускали по городу четыре сотни снарядов; мирные жители гибли почти каждый день. В подвалах разбомбленного спортивного дворца Zetra, на льду которого советская ледовая дружина в феврале 1984-го одержала свою очередную блестящую победу, оборудовали склад медикаментов и морг, а из уцелевших деревянных элементов отделки и зрительских кресел сколачивали гробы. Здесь к месту цитата из текста боснийского хорватского литератора Велибора Чолича «Пособие для изгнанника»: «Книги были написаны после Хиросимы, после Освенцима и Маутхаузена. Можно ли писать после Сараева? Все уже давным-давно знают, что поэт находится среди людей для того, чтобы говорить о любви, о политике и одиночестве, о пролитой крови, о страхе, о смерти, о море и ветрах. Для того чтобы писать книги после войны, надо верить в литературу». Об осаде Сараева написано немало.
Рефлексия на темы распада Югославии и сопровождавшей этот распад войны и через 20 с лишним лет после ее окончания составляет главное содержание культурных процессов в Боснии и Герцеговине. Почему так, спросил я литератора Ахмеда Бурича, только что подписавшего мне экземпляр своего очередного романа с пятиконечной звездой на обложке. «Такая звезда — клеймо, которое стоит на каждом, кто родился в югославскую эпоху», — ответил он.
В начале 2000-х группа энтузиастов загорелась идеей организовать в Сараеве новую Олимпиаду: чтобы напомнить о былых достижениях, получить иностранные инвестиции и заодно очистить город от образа вечного страдальца и репутации европейской «черной дыры». В ту пору я встречался с участниками нового оргкомитета и ветеранами олимпийского движения 1984 года. Помню один разговор о состоянии спортивных объектов. «Горнолыжные соревнования можно снова проводить на горе Белашница, — пояснили мне. — Нужно только разминировать склон, по которому проложена трасса». На другой горе над Сараевом, Требевич, размещался санно-бобслейный желоб; во время войны его превратили в артиллерийскую позицию, укрепляя орудия прямо в железобетонных перекрытиях.
Добиться права провести еще одни Олимпийские игры Сараеву не удалось, мир отчаянному призыву Боснии не внял. На восстановленном стадионе в Кошеве снова играют в футбол. Дворец Zetra тоже подняли из руин, под его новой крышей попеременно то соревнуются, то концертируют. А кладбище шахидов, скорбный городок мертвых, останется рядом с городком молодости и спорта навсегда.
Босния и Герцеговина — самое западное и самое северное государство Европы с мусульманским большинством населения. Так получилось в том числе и потому, что дальше Боснии, по направлению к Ла-Маншу, Османская империя не закрепилась[29]. А самая северо-западная боснийская точка, острие наконечника султанского копья, «ворота Боснии» — городок Велика-Кладуша, до османского завоевания входивший во владения хорватского феодального рода Бабоничей-Благайских. Сюда, в широкую полосу христианско-исламского пограничья, южнославянский эпос в середине XVII столетия поселил народных героев Муйо (Мустафу), Халила и Омера из семьи Хрньица. Три брата ураганили в Боснийской Краине[30], защищая идеалы вольности в их самом широком смысле, и никому, кроме Аллаха, не желая подчиняться, — то патрулировали, по заданиям вассалов султана, границу, то реквизировали крестьянскую собственность, то сшибались с христианскими партизанами, то наказывали саблей и огнем жадных землевладельцев. У Мустафы при этом имелся крылатый конь. Такая геройская жизнь всегда бывает короткой, вот и братья один за другим сложили свои буйные головы: первый, как в песне поется, из-за козней предателя, второй — защищая красавицу-сестру Айкуну, третий — в схватке незнамо с кем. Братья Хрньица оставили по себе также материальную память: их фамилией в окрестностях Кладуши названы и турецкий колодец с водой ключевой, и турецкая башня серокаменная.