[33]. На местности все организовано тесно. Скажем, исторические кварталы административного центра Воеводины Нови-Сада расположены в Бачке, а вот южные новисадские районы и крепость Петроварадин относятся к Срему. В Среме же, если верить карте, находится Новый Белград, как и еще одна важная часть сербской столицы, бывший австро-венгерский форпост Земун. Центр Белграда формально принадлежит Шумадии, а сразу за северо-восточной белградской границей, через речной остров и дунайские рукава, начинается город Панчево — это уже Банат. Как хотите, так и разбирайтесь. В Белграде и вообще к югу от Савы жителя Воеводины назовут лала, это жаргонное, но не пренебрежительное прозвище. Как считается, лалы сдержанны в эмоциях, неторопливы в поступках и по-особенному основательны в принятии решений, в отличие от более импульсивных и вспыльчивых шумадинцев, от боснийских братьев из-за Дрины или от сербов из Южного Поморавья, из Ниша либо Пирота. При более крупной фокусировке оказывается, что все это, конечно, так, да не совсем так. В Воеводине мне разъясняли, что настоящие, медленные лалы живут только в Банате, а остальное население области — огневые «сербы из Черногории». В Банате я об этом не спрашивал, но если спросил бы, то в ответ наверняка получил бы совсем иную оригинальную версию. На Балканах хаос и спокойствие гармонично сочетаются между собой, и даже если признать, что Нови-Сад меланхоличнее Белграда, не стоит делать вывод о Воеводине как о заснувшем царстве. Но вообще здесь есть ощущение некоторой отдельности. В ту пору, когда термин лала еще не был в ходу, сербов, перебравшихся из османских земель за Дунай и Саву, называли пречанцами, от слова преко — «через». Они и сейчас живут по другую сторону.
За политический контроль над этими территориями в Средние века сражались с аварами, болгарами, византийцами Венгерское королевство и его сербские феодалы, потом здесь воцарились Османы, Османов долго гнули и наконец сломали Габсбурги, а Габсбургов сломала Первая мировая война. Сербы переселялись за Саву и Дунай веками, бежали от султанского меча и исламской веры. Уже в начале XVI столетия западноевропейские картографы маркировали области Срем и Банат на особый манер, Rascia (от «Рашка»). Самих сербов часто называли «рацен», а основанный в 1694 году Нови-Сад получил от просвещенной императрицы Марии Терезии элегантное имя (лат. Neoplanta) только полвека спустя, а до того обозначался проще, Ratzen Stadt. Этноним «рацен» казался его носителям-сербам оскорбительным и постепенно исчез из употребления.
Уильям Генри Бартлетт. «Нови-Сад и Петроварадинская крепость». Гравюра. 1830-е годы
Кровавые габсбургско-османские баталии выносили на северный берег Балкан новые и новые сербские волны, вот примерный перечень военных кампаний, повлекших за собой цунами миграций: 1593–1606, 1683–1689, 1716–1718, 1720–1730… Прибой докатился и до Буды, где сербы поселились в известном веселыми кабаками районе Табан; переселенцы поднялись еще выше по Дунаю, до Эстергома и Дьора. О православном присутствии отчетливо напоминает, например, архитектура туристического городка Сентендре к северу от Будапешта. Сербов за Дунаем становилось все больше, но до поры до времени все же было не слишком много: не одно и не два столетия нынешняя Воеводина была южной Венгрией, перестав таковой считаться только в 1918-м. Распорядись история по-другому, эти земли сейчас не относили бы к балканским.
Уильям Генри Бартлетт. «Крепость Петроварадин». Гравюра. После 1830 года
Петроварадин — одна из самых мощных крепостей империи Габсбургов, рассчитанная на гарнизон в 15 тысяч штыков с 400 пушками. Прежде на холме над Дунаем жили разные древние люди, там найдены руины кельтского и римского поселений, а в XIII веке, при венграх, обосновался цистерцианский монастырь Белакут. Монастырь окружали крепостные стены, не устоявшие в 1526 году перед османским штурмом. Габсбурги вернули эту выгодную стратегическую позицию христианскому миру через полтора столетия, и вот в 1692-м Карл Евгений де Круа, голландский принц на австрийской службе, заложил в Петроварадине новую систему укреплений. Недостроенную крепость уже через два года осадил султанский военачальник Сурмели Али-паша, но военного успеха не добился. Благодаря петроварадинской крепости возник будущий Нови-Сад, городок многонародный, но в ту пору не сербский, выросший из скромного посада на северном берегу Дуная, где жили торговцы, ремесленники, солдатские жены и прочий обслуживавший австрийский гарнизон люд. Летом 1716 года Евгений Савойский разгромил у стен Петроварадина 150-тысячную армию великого визиря Силахдара Дамада Али-паши, чем обеспечил Габсбургам успех в очередной войне за веру и территории. Пытаясь переломить ход сражения, паша геройски погиб; в белградском парке Калемегдан я навестил его мавзолей. Петроварадин, состоявший из двух разветвленных оборонительных систем, Верхней (Hornwerk) и Нижней (Wasserstadt), достраивали и совершенствовали до 1790 года — проложили, в частности, на четырех уровнях 16 километров подземных галерей. История сделала эти усилия малополезными: граница отступила к югу, и Петроварадин утратил оборонительное значение. В 1848 году гарнизон крепости перешел на сторону восставших против Габсбургов венгров и мощным артобстрелом спалил Нови-Сад, занятый верными империи полками. Бунт подавили, и еще столетие в крепости, получившей за неприступный вид название «дунайский Гибралтар», по-прежнему размещались казармы, штабы, госпиталь, склады, тюрьма (знаменитыми ее узниками в разное время были Карагеоргий и Иосип Броз Тито) и прочие объекты инфраструктуры. Когда в 1918 году Австро-Венгрия распалась, власти в Белграде планировали срыть укрепления, но ответственный за выполнение приказа полковник Драгош Джелошевич оказался ценителем инженерного искусства и добился пересмотра решения. Стены, башни, равелины, форты, казематы, эскарпы и контрэскарпы Петроварадина и впрямь производят впечатление бессмысленного военного совершенства. Снаружи, особенно с другого берега Дуная, крепость кажется пригнувшейся, она вгрызается в землю, чтобы враг не смог ее легко разбомбить. В подземелье есть 60-метровой глубины колодец, в который, улучив момент, я бросил камешек. Темнота булькнула примерно через три секунды.
В череде знаменательных дат сербской истории, связанных с походом на север, сакральное значение придается событиям 1690 года. В ходе так называемой Великой Венской войны, эпизодом которой стала неудачная осада неприятелем столицы Австрийской империи, габсбургская армия при поддержке сербского ополчения продвинулась далеко в глубь Балканского полуострова, однако завоеванные земли не удержала и вынуждена была отступить. Император Леопольд I призвал недовольных османским владычеством переселяться под габсбургскую руку. Но о формате толком не договорились: радикальный предводитель православных христиан, сербско-румынский политик Джордже (Юрий) Бранкович, поначалу получивший от императора графский титул, был австрийскими властями пленен, хотя и не заточен в тюрьму или крепость. Бранкович мечтал об обновлении сербской государственности в облике обширного Иллирийского королевства, но отпущенные ему до конца жизненного срока 22 года просидел не на троне, а под домашним арестом, составляя объемную «Славяно-сербскую хронику».
За Дунай православных христиан вывел «сербский Моисей», патриарх Арсений III Черноевич. Под его руководством Рашку, Косово, области центральной Сербии в страхе перед османскими репрессиями и в надежде на счастливое завтра покинули во второй половине 1690 года не то 30 тысяч человек, не то 37 тысяч семей, кто как считает. Политико-административную автономию, на которую рассчитывали сербы, они за Дунаем не получили. Драматические события того времени закреплены в народной памяти разными вариантами исторической картины живописца Паи Йовановича «Переселение сербов», прекрасно знакомой сербским школьникам разных поколений и, подозреваю, многим из них надоевшей. В 1895 году Йованович, реалист венской выучки, получил выгодный заказ от патриарха Георгия I, который готовился к участию «габсбургских сербов» в будапештской выставке Тысячелетия, на которой дети населявших мадьярскую часть Австро-Венгрии народов представляли свои достижения. К договоренному сроку Йованович создал монументальное, самое большое в истории сербской живописи полотно (380 на 580 сантиметров): со строгим патриархом Арсением верхом на гнедом скакуне, под гордым знаменем, с усатым всадником в шлеме и пурпурном плаще, пожилым пехотинцем с перевязанной рукой, сурово вглядывающимся в будущее, юной матерью, держащей в объятиях младенца, и сербским народом до горизонта. Картина выдержана в библейском духе и исполнена многих смыслов, но критики пожимали плечами: какой же это Моисей, если он ведет свой народ не на Землю обетованную, а прочь, в изгнание?
Патриарх Георгий остался недоволен композицией. Он потребовал переделать ту часть полотна, на которой изображались обоз беженцев, и стадо овец заменить отрядом гайдуков. Патриарху претила картина бегства сербского народа, нужно было показать, что Арсений и его паства просто распространяют в северном направлении православную веру. Георгий попросил художника вложить в руку спутника Арсения, священника Исайи Джаковича, письмо от императора Леопольда, приглашавшее сербов к переселению. Йованович подчинился, но от собственного видения темы, надо отдать ему должное, не отказался и вскоре нарисовал еще одну картину, поменьше, 120 на 196 сантиметров, на которой овцы остались овцами. Из-за этих разногласий и затяжек во времени в Будапешт поехала совсем другая, идеологически нейтральная работа Йовановича — триптих со сбором урожая, счастливыми крестьянами и рынком родного для художника банатского городка Вршац. В годы Второй мировой войны по заказам белградских меценатов Йованович выполнил еще две, менее известные версии своего знаменитого полотна.