Картина «Переселение сербов» — та, что в большом формате, — выставлена теперь в здании Патриархии в Белграде. Осматривать другое полотно, более дорогое сердцу художника, я отправился в Национальный музей города Панчево, где смог насладиться талантом Йовановича, заодно выслушав обширный комментарий словоохотливого куратора. Кроме меня, посетителей в музее в тот день не было. Немноголюдным оказался и центр Панчева — наверное, потому, подумал я, что жители заняты на производстве. Бо́льшую часть своей тысячелетней истории этот тихий городок у впадения Тимиша (Тамиша) в Дунай развивался как погранично-торгово-военно-речное поселение, наполовину немецкое, немного венгерское, немного сербское, чуть-чуть румынское. После Второй мировой войны немцев (тех, которые не уехали сами) отсюда выгнали, их хозяйства экспроприировали или разорили, зато понастроили индустриальных объектов вроде нефтеперерабатывающего завода, фабрики стекла и предприятия легкого авиастроения. Все это наверняка усилило экономику города, но не сделало его красивее и комфортнее.
Некоторый шарм Панчеву придает прибрежный, у тихих вод Тимиша, парк, протянувшийся от старого вокзала до законсервированного и постепенно, как куколка в бабочку, превращающегося в ресторанно-художественный хаб пивного завода Вайферта, в свое время самого большого на пространстве от Константинополя до Триеста. Заводом владел промышленник Джордже (Георг) Вайферт, удачливый финансист и крупный меценат, первый руководитель Национального банка Югославии. Этот почтенный господин являет собой образцовый пример немецкой интеграции в старосербское общество, в том числе и поэтому его портрет украшает ныне банкноту в тысячу динаров. Вайферт скончался в 1937 году, и трагические события Второй мировой войны уже не смогли сказаться на его судьбе и репутации, коммунисты такого буржуя наверняка не пощадили бы.
Панчево, всего в четверти часа езды к востоку от Белграда, ловко прикрепляет область Банат — исторически и венгерскую, и немецкую, и румынскую, но и сербскую, конечно, тоже — к «основной», балканской части Сербии. Пройдет еще сколько-то лет, и Панчево наверняка сольется со столицей страны, превратится сначала в окраину, а потом и просто в большой район главного сербского мегаполиса. Такая судьба уже постигла еще одну «скрепку Воеводины», Земун. Самостоятельный венгерский город на другом, правом, берегу Дуная, по другую, западную, от Белграда сторону, Земун сначала, в 1918 году, втянуло в себя южнославянское королевство, а в 1934-м — югославская столица, фактически стерев с географической карты. А ведь некогда Земун даже пытался соперничать с Белградом, и на эту тему в начале XIX века в пафосных стихах о конфликте христианской и исламской цивилизаций импровизировал молодой Виктор Гюго.
Джордже Вайферт. Фото Милана Йовановича. 1930-е годы
Ривалитет возник еще в глухом Средневековье, когда венгерский король Иштван III из династии Арпадов, очередной покоритель Белграда, использовал камни из его старой крепости для строительства новой цитадели, в Земуне, точнее, для укрепления руин древнеримского поселения Таурунум. Потом Земун взяли штурмом византийцы, оттеснили Иштвана, и император Мануил I Комнин поступил ровно наоборот — вернул камни туда, откуда они были взяты. В историческом смысле Земун считался южным пределом венгерского мира, и в 1896 году здесь не случайно построили один из памятников Миллениума, все к тому же тысячелетнему юбилею заселения венгров на паннонские равнины. Как раз об этом я думал, шлепая под зимним дождем по лужам вокруг нарядной башни Гардош: когда-то ее верхушку украшал не громоотвод; там сидела, изо всех сил размахнув бронзовые крылья, мифическая птица Турул, вестник богов. В четырех (по другой версии, в семи) самых дальних краях своего подчиненного Габсбургам королевства венгры выстроили такие башни, но XX век пережила только одна, и вот теперь она возвышается посередине Сербии символом былого мадьярского величия. Или символом бренности национальной гордыни.
На пустынных придунайских равнинах славянские мигранты представляли и для венгерских королей, и для Габсбургов несомненный практический интерес — в качестве младших союзников и верных подданных. За то, что они несли военную и патрульную службу, эти умелые и дешевые солдаты получали земельные наделы, налоговые привилегии, религиозную свободу, некоторое административное самоуправление. Постепенно вдоль дуги христианско-исламского соприкосновения сложилась система оборонительных укреплений, постоянных лагерей, новый limes, выстроенный Европой от варваров. Население 700-километровой, от Адриатического моря до Трансильвании, пограничной полосы-загогулины составило в итоге около миллиона человек, и каждый двенадцатый был солдатом одного из 17 пехотных полков. На Дунае и Тисе православные славяне, умелые речники, формировали флотилии из маневренных лодок-«чаек» (серб. шаjка) с плоским дном, на которых решали вспомогательные полицейские и боевые задачи. В составе императорской армии дольше столетия, с 1763 по 1873 год, действовал «шайкашский» речной батальон, первым командиром которого стал получивший австрийские офицерское звание и дворянский титул майор Теодор фон Станисавлевич.
Башня Гардош в Земуне в день торжественного открытия. Фото, 1896 год
С конца XVI столетия Военная Граница (Военная Краина[34]) управлялась австрийской администрацией из Граца как самостоятельная территориальная единица с опорой на Карлштадт (теперь Карловац в Хорватии) и Вараждин, города, по-современному говоря, федерального подчинения. К местным крестьянам и сербским, хорватским, влашским граничарам постепенно присоединялся разный пришлый или присланный венскими властями, готовый встать под ружье люд. Больше языковой либо национальной принадлежности, часто смешанной или неопределенной, этих военных колонистов разделяла конфессия — католиков и православных здесь набралось примерно поровну.
Разглядываю иллюстрации в исторических книжках: молодцеватые пограничники в красных, синих, белых мундирах; бравые всадники с саблями наголо и усатые пехотинцы с булавами и штыками; хитроумные схемы сложных земляных, бревенчатых, каменных фортификаций. Бытие «австрийских казаков» отличалось своеобразием. Обособленная жизнь по военному календарю, неизменная готовность сменить плуг и косу на мушкет и пику сформировали «краинский» менталитет, сочетавший свободолюбие и бесстрашие с упрямством и черно-белым восприятием мира. История распорядилась так, что эти особенности местного характера влияли на развитие политических событий, а в трагическую пору развала Югославии самым непосредственным образом сказались на судьбах Сербии и Хорватии.
Военная Граница просуществовала, если считать от даты появления первой капетании в приморском городке Сень (теперь в Хорватии), больше 300 лет — формально антиосманский «санитарный кордон» учредил в 1553-м император Фердинанд I. В 1870-е годы, после оккупации Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины, все пять составлявших к той поре систему военных поселений генералитатов демилитаризовали за ненадобностью. Османская угроза к тому времени отступила, однако Габсбургам казалось важным иметь на рубеже империи отмобилизованную армию, готовую под командованием немецких и венгерских генералов выдвинуться на какой-нибудь далекий театр боевых действий. Что и происходило: граничары воевали не только против Османов, но и в Баварии, и в Силезии, и при Аустерлице, и при Маренго.
Южные районы нынешней Воеводины занимал важный Банатский участок Военной Границы, прикрывавший сердце Венгрии и Трансильванию. Если следовать исторической логике, можно прийти к выводу: этот край представляет собой настоящий плавильный котел, в котором переваривались и успокаивались горячие характеры. На Среднедунайскую равнину совсем не обязательно бежали «от турок», сюда часто переселялись по экономическим причинам, в поисках лучшей жизни. Крупнейшей организованной кампанией по колонизации южновенгерских земель стало постепенное перемещение на берега Дуная в XVIII веке 150 или даже 400 тысяч немцев из разных регионов германского мира. «Дунайские» и «банатские» швабы вместо ненависти к басурманам привезли с собой передовые методы хозяйствования, навыки мелиорации и осушения болотистых земель, умение работать в мастерских; немецкие обычаи сочетались, но не сливались с местными. Миграционные процессы были характерны для Дунайской монархии, как и для любого другого универсального государства; в Банате, Бачке и Среме рядом с венграми, сербами, немцами поселились хорваты, чехи, словаки, русины, болгары. Всем им тоже позволялось обрабатывать плодородные поля и развивать свободные ремесла. К северу от Дуная появились армяне, евреи и греки, как они появлялись всюду, где только люди вздумали заниматься торговлей.
Некогда пустынные равнины, прорезанные капиллярной сетью речных потоков, стали балканским Новым Светом, дарившим пионерам с юга надежду, но часто и разочарование. В XX веке сюда отправляли как на советскую целину — за высокими урожаями, да еще чтобы подправить национальный баланс, проще говоря, чтобы, уничтожив или вытеснив одних, обустроить других. Сто лет назад сербов и венгров на территории нынешней Воеводины насчитывалось почти поровну (33,8 и 28,1 % населения), а каждый пятый житель был немцем. Время с той поры выдалось бурное: «сербский процент» вырос вдвое, «венгерский» вдвое сократился. Немцев в Воеводине стало в 125 раз меньше, чем до войны, потому что их, в массе своей поддержавших гитлеровский режим и добивавшихся от властей в Берлине почетной автономии, после окончания боевых действий депортировали или поубивали. Панчево в этом отношении — показательный пример. Швабов заменили «победители»: в опустевших домах разместились крестьяне из Черногории, из Хорватской и Боснийской Краин, так что в 1948 году сербы впервые составили в Воеводине большинство населения. Чужие имения по логике классовой и освободительной борьбы доставались в первую очередь семьям партизан из бедных го