Жизнь окончена. Впереди одна смерть-избавительница. Остается подвести итоги. России больше нет».
Отчетливое русское присутствие сохранялось в Югославии четверть века, и конец ему как более или менее целостному фактору общественного бытия настал одновременно с крахом королевства. А до той поры на здешних сценах выступали бывшие актеры Московского художественного театра, в больницах и госпиталях лечили пациентов 440 русских докторов, в школах и университетах преподавали бывшие киевские и петербургские профессора, в местные газеты «Вера и верность» или «Русский стяг» писали бывшие одесские и харьковские журналисты, а казаки, которые бывшими не бывают, иногда развлекали публику представлениями джигитовки и вольтижировки. Дамы и господа из образованных семей давали местным жителям уроки французского языка и игры на фортепиано. Только в Нови-Саде, где на несколько лет собрался цвет русского дворянства (Голицыны, Трубецкие, Толстые, Воронцовы, Бобринские, Апухтины, Державины, Дашковы, Гагарины), насчитывалось 30 генералов и 90 полковников царской армии. В Бачке и Банате (как, впрочем, и южнее Дуная) появились донские, кубанские, терские станицы, некоторым из них давали имена походных атаманов — Булавина, Некрасова, Краснова, Шкуро; здесь заседал казачий парламент. Бывшие военнослужащие саперных полков Донского и Кубанского корпусов строили по всему королевству железные дороги, другие казаки и солдаты работали в шахтах и на рудниках, на лесозаготовках и фабриках. Военные историки указывают, что Кубанская дивизия, штаб которой дислоцировался в Пожареваце, сохраняла боеспособность вплоть до начала Второй мировой войны. В 1941 году подразделения этой дивизии влились в коллаборационистский Русский охранный корпус, участвовавший в боях с югославскими партизанами и частями Красной армии.
Вместе с Белой гвардией в южнославянском государстве спасались от советской власти важные русские архиереи во главе с митрополитом Антонием (Храповицким). Единоверным беженцам было позволено устроить на пороге Балкан уголок родной земли: в Сремски-Карловцах учрежден Архиерейский синод Русской православной церкви за рубежом, только в 1940-е годы передислоцировавшийся на запад Германии. Священник в митре, как и генерал в папахе, оставил по себе граду и миру память в виде мемориальной таблички. Память эта грустна, как грустно все, что мы потеряли и чего уже не вернуть. Сремски-Карловцы ловко вмонтировали в сербскую архаику середины XIX века русские хтонические мотивы начала века XX; здесь кажется очевидным ответ на вопрос, откуда и почему мы такие братья. Оттуда и потому, что темпы модернизации в двух странах сопоставимы, русские и сербы — и это хорошо видно на долгой дистанции — живут в одном историческом времени и черпают национальное вдохновение из схожих нравственных источников, почитая традицию прежде новации.
Данило Киш, самый известный в мире югославский писатель-постмодернист, родился в 1935 году в Суботице в семье венгерского еврея и сербки из Черногории. Мальчика крестили в православной церкви Нови-Сада, его отец погиб в 1944 году в Освенциме. Киш начал публиковаться в середине 1950-х годов, будучи студентом, филологическое образование завершил в Белграде, специализируясь на русском и французском символизме. В 1960-е и 1970-е годы преподавал сербскохорватские язык и литературу в университетах Страсбурга и Бордо. Автор, в частности, романов «Псалом 44», «Сад, пепел», «Клепсидра», сборников новелл и эссе «Мансарда», «По-этика I» и «По-этика II», нескольких стихотворных циклов. Завоевал признание как тонкий переводчик русской, французской и венгерской поэзии. Всемирную известность получил после выхода в 1976 году антитоталитарного романа (точнее, это сборник тематически взаимосвязанных рассказов) «Могила для Бориса Давидовича». В Югославии эту книгу приняли неоднозначно: автора критиковали с партийных позиций, дискуссия о недобросовестных заимствованиях в тексте Киша затянулась на десятилетие. Писатель, категорически отметавший обвинения в плагиате, в 1979 году переехал в Париж. Спустя десять лет он скончался от рака легких. Последняя прижизненная книга Киша — вышедший в 1984 году сборник философских новелл «Энциклопедия мертвых». Писатель называл себя наследником традиций Борхеса и Бруно Шульца, а литературоведы отмечали, что на творческую манеру Киша оказали влияние Джойс и Набоков. Собственно, недоброжелатели упрекали его в эпигонском подражании всем этим писателям. Киш не был эмигрантом в полном смысле понятия, не был он и отчетливым диссидентом: не порывал связей с Югославией, регулярно получал в своей стране (как и за рубежом) литературные награды. Однако коммунисты Киша не любили, и его имя превратилось в символ свободного творчества в несвободной стране. В 1995 году в Белграде вышло полное собрание сочинений Данилы Киша в 14 томах, все его значительные произведения переведены на главные мировые языки, в том числе и на русский.
Суботица. Открытка. Ок. 1914 года
В такие сентиментальные моменты, как те, что я пережил в Карловцах, важно не поддаться эмоции и не согласиться с ходу на предложение случайного знакомого приобрести вон тот просторный каменный дом всего за 180 тысяч евро — на том простом основании, что лучше и дешевле, чем здесь, новому русскому гостю (как и его соотечественникам столетие назад) нигде ничего не найти. От заманчивой сделки мне удалось отвертеться, но я четко понимал, что, отказавшись, проворонил всю свою дальнейшую жизнь.
Северный полюс современного сербского мира (46°5′55″ с. ш.) — город Суботица совсем неподалеку от границы Воеводины с Венгрией. Здесь нет и следа русской меланхолии, зато торжествует мадьярская печаль. На улицах наряду с сербской частенько слышна венгерская речь. Главное здание Суботицы, роскошный таун-холл, в котором хватило места не только всем органам местной власти, но также научной библиотеке, паре банков и дюжине различных негосударственных организаций, являет собой прямо-таки образцовый пример венгерской архитектурной сецессии. И крыша ратуши, и фасад дворца архитектора Ференца Райхла, как несложно приметить, декорированы цветной керамикой производства фабрики Миклоша и Вилмоша Жолнаи — эту глазурованную плитку, безошибочно мадьярский отделочный мотив, ни с чем не спутаешь. Обедал я неподалеку от улицы Шандора Петефи (венгерский патетический поэт словацко-сербского происхождения) в чарде, названия которой не запомнил, но в меню значились рыбный суп халасле, гуляш, паприкаш, токайское вино и ликер Unicum Zwack. Век назад, будучи третьим по численности населения городом Венгрии, Сабадка если и не бросала вызов Будапешту, то наверняка задавала тон соседним Сегеду и Байе. Все изменилось, когда по окончании Первой мировой войны сербская королевская армия эффективно вышла на новые рубежи и удержала их, действуя сообразно декларации Майского политического собрания и пребывая в уверенности в том, что Воеводина являлась исконно сербской землей. Теперь венгерское название области, Vajdaság, — только тень мадьярского прошлого.
Суботица. Открытка. Ок. 1914 года
Суботица. Ратуша. Фото автора
Закономерность такого исторического выбора подчеркивает белокаменный памятник царю Йовану Ненаду на площади Свободы. Этот феодальный правитель (вероятнее всего, самозванец) появился в период слабости центральной венгерской власти совершенно ниоткуда. В 1526–1527 годах Ненад — кажется, командир отряда сербских наемников, прозванный современниками Черным человеком, поскольку по всему его телу, от макушки до правой пятки, якобы проходила угольного цвета полоса, — смог на короткое время объединить своим мечом земли вокруг Суботицы. Правил царь вполне в балканской традиции, жестоко оборонялся от врагов и вскоре погиб, как выяснили историки-патриоты, от подлого выстрела венгерской пищали из засады. Утвердившись к северу от Дуная через 400 лет, южнославянская власть в 1920-е высекла на гранитном царевом постаменте: «Твоя мысль была праведной» — с намеком на то, что сербство в Воеводине образовалось не на пустом месте. О смысле такого «исторического права» можно, но не нужно спорить: территориальные приращения всегда нуждаются в идейном обосновании, но все-таки сила рождает власть чаще, чем справедливость. Как и многие другие проигравшие, Черный человек стал фольклорным героем, имя его вошло в легенды, хотя Сергей Есенин посвятил свою знаменитую поэму вовсе не ему.
Тот, кто когда-то в пылу романтических аллегорий назвал центральные области Сербии славянским Пьемонтом, придумал для Нови-Сада столь же сомнительный эпитет «сербские Афины». С этим городом, конечно, связаны многие имена национального возрождения XIX века, у него неплохая историческая топография, кроме того, местные предприимчивые молодые люди уже два десятилетия проводят в Петроварадинской крепости отличный фестиваль современной музыки Exit, на мой вкус, один из лучших в Европе. Придумывался он, что видно по названию, не только как исследование рок-н-ролльной танцевальной альтернативы, но и как поиск выхода из экзистенциального тупика, в котором Сербия оказалась в конце минувшего столетия. Многие посетители фестиваля нашли свой личный «экзит», переселившись с родных просторов в более благополучные страны, но многие и остались, чтобы честно поднимать придунайскую целину.
Нови-Сад неправильно сравнивать с Афинами еще и потому, что этот город задает Сербии, балканской по сути стране, центральноевропейский — никакой не слегка ориентальный, не античный, не православный, не византийский — стандарт. Новисадская кондиция Mitteleurope столь чистой воды, что даже грешит некоторой безликостью. Наверное, когда Мария Терезия в 1748 году вместе с именем даровала городу статус вольного королевского поселения, она что-то подобное и имела в виду. «Здесь будет город-сад»: конечно, это не австрийская проекция утопии Кампанеллы, но прогрессистская формула явственно прочитывается. В Крагуеваце она, скажу так, прописана простым карандашом, а в южносербском Нише от нее ни цифры и ни буквы. Первая половина XIX века, когда Нови-Сад с населением в 20 тысяч человек был самым крупным сербским городом на Земле (при этом только два жителя из трех были сербами), вообще превращена местными историками в благословенную эпоху