и веры, или, как цинично сострил один исследователь, «попытку окончательного решения национального вопроса». В героической интерпретации рождественский вечер предстает как выбор между потерей национальной идентичности и необходимостью очищения расы во имя идеалов независимости. Исламизация черногорцев, в которой стихотворец видит предпосылки разрушения сербского культурного кода, вызывает в его душе такие отчаяние и ярость, что вероотступникам он не оставляет права на жизнь. Обычаи трудного времени позволяют поэту только мечтать о гуманизме, толерантности, милости к падшим. Расправа со «своими» — пролог борьбы за освобождение от власти «чужих», и не случайно исторический фон поэмы составляет прошлое «сербского рода», со времен Неманичей и битвы на Косовом поле. В южнославянском языковом пространстве «Горный венец» считался гимном вольности и чести, и рабочее название поэмы «Искра свободы» не кажется случайным. 2819 строф написаны сложным десятистопным хореем и стилизованы в соответствии с традициями народного фольклора. В XXI столетии книгу Негоша сложно воспринять некритически. С вековой дистанции хорошо видно, как разительно тогдашнее балканское понимание поэтической романтики отличалось от общеевропейской традиции. Еще один южный славянин, словенец Франце Прешерн, в тот же период сплел совсем другой поэтический венец, «Венок сонетов», в котором прежде других ценностей воспел любовные чувства. «Стихи его словно вытесаны из скал черногорской земли», — сказал литературовед о книге Негоша и не ошибся. «Горный венец» — жестокое чтение, хотя даже строгие критики признают за поэмой незаурядные литературные достоинства, объясняя идеологию автора особенностями его становления как мастера слова и политическими обстоятельствами. Биограф Петра II охарактеризовал истоки его дарования так: «Сербская слава была первая Негошева любовь, а звездное небо — первая загадка». Поклонники таланта Негоша, считая «Горный венец» шедевром, рассматривают эту поэму как попытку диалога черногорцев с другими народами и культурами (автор пространно описывает османские, славянские, венецианские обычаи) и свидетельство открытости природе и вселенной, явленной в философских рассуждениях. «Горный венец» — многоплановое произведение с десятками персонажей, характеры которых больше чем в действиях раскрыты в рассуждениях. Центральная фигура, владыка Данило I, целостен в стремлении объединить черногорские племена, ненависти к завоевателям и преданности делу сербства, но идеал его жизни, борьба за счастье народа, остается недостижимым.
Поколенье рождено для песен!
Тяжек ваш венец, зато плод сладок,
Ведь и смерти нет без воскресенья![39]
Царёв мост через реку Зету. Фото. Ок. 1900 года
Такое светлое восприятие не учитывает несколько обстоятельств. Петровичей-Негошей при дворе Романовых воспринимали как бедных родственников (один из петербургских царедворцев насмешливо называл князя Николу «живописной фигурой») и уж точно не как ровню, видели в них эксцентричных говорунов, которые и не пытались скрывать за гордой осанкой и сладкими речами прагматические интересы. Черногорские князья, заверяя Россию в лояльности, просили вспомоществования и покровительства в других столицах, а кратчайший путь в Петербург из Цетине лежал через Вену. В хозяйственном отношении маленькая славянская монархия была периферией австро-венгерского экономического пространства, без которого не могла существовать. Тем не менее авторитет большой России в маленькой Черногории до самого горького финала Романовых и Петровичей-Негошей оставался высоким.
В 1806 году Петр I Петрович-Негош выдвинул идею создания славяно-сербского царства с русским соправителем на троне; армия его горных стрелков помогала флотской экспедиции Романовых на Адриатике, но из затеи совместной державности ничего не вышло. Преемник и племянник оставившего после себя завет «Богу молись да за Россию держись» Петра I, Радивой (в монашеском постриге Петр, князь Петр II), как гласит предание, остановившись на пути в Петербург во Пскове, посетил могилу Пушкина в Святогорском монастыре, чтобы вдохновиться на создание поэтических произведений.
Никола Петрович-Негош, пожалованный званием генерал-фельдмаршала российской армии, отец 12 детей, известный в столицах разных стран по прозвищу Европейский тесть, выдал двух своих дочерей за внуков Николая I Романова — великих князей Николая Николаевича, большого любителя псовой охоты, и Петра Николаевича, увлекавшегося живописью и архитектурой. Цетинские невесты, Анастасия и Милица, окончили Смольный институт; обе княжны, по воспоминаниям современников, были умны и влиятельны, но отличались высокомерием, за что их недолюбливали при русском дворе и дразнили черногорскими воро́нами. Другие дети Николы породнили Петровичей-Негошей с монархическими домами Сербии, Италии, Болгарии, а также с представителями звучных аристократических фамилий Гессен и Мекленбург.
Король Никола с семьей. 1910 год
Единственный черногорский король с королевством, Никола I, продержался на престоле в общем счете 58 лет, но в вихре Первой мировой войны потерял и власть, и свою маленькую страну. Помимо прочего ему неожиданным и неприятным образом аукнулась казавшаяся столь успешной «матримониальная политика». В 1882 году черногорская принцесса Зорка вышла замуж за Петра Карагеоргиевича, в ту пору — жившего в изгнании претендента на сербский трон, будущего короля Дядю Петю. Молодая чета провела в Цетине восемь лет, до смерти Зорки от последствий родов. После дворцового переворота 1903 года Карагеоргиевичи вступили на престол, а еще через полтора десятилетия принц-регент Александр лишил власти некогда качавшего его в люльке черногорского дедушку. Надежного престолонаследника Никола подготовить не смог: кронпринц Данило не выказывал устойчивого интереса к государственным делам, не проявлял особых талантов военачальника и не воспитал в себе твердого характера. Оказавшись после смерти отца во главе правительства Черногории в изгнании, всего через шесть дней он отрекся от престола в пользу малолетнего племянника.
В Цетине Никола, пока княжил и царствовал, обустроил двухэтажный дворец, по русским меркам гнездо аристократического рода среднего достатка — с библиотекой, индонезийским и венецианским салонами, чайной комнатой, бильярдным столом. Никола, правивший по горной узурпаторской традиции, в то же время как мог приближал Черногорию к европейским цивилизационным стандартам. К началу Первой мировой войны в столице его маленького царства работали дипломатические представители 11 стран, здесь выходили шесть газет. Цетине, очаровательный в своей скромности город с 10-тысячным населением и парочкой исторических кварталов, и теперь помнит своего единственного короля, ему даже посвящена международная велогонка «По дорогам Николы». Однако не Никола, одержавший много военных побед, но проигравший историческую схватку, главный культовый герой Черногории. Выбирая между двумя правителями, поэтом и солдатом, родина Петровичей-Негошей предпочла поэта. Здесь уверены, что именно Петр II, мечтая о счастливом будущем, первым употребил название «Югославия».
Главные национальные святыни — на одной из вершин горы Ловчен, в мрачном мавзолее, потолок которого покрыт золотой крошкой, — гробница Петра II Петровича-Негоша и 28-тонный памятник ему. Каменный пастырь восседает на троне, погруженный в тяжелые думы, за его спиной простирает крылья черногорский орел, а охраняют эту пару две огромные черногорские кариатиды. Разглядывая великолепный неоклассический монумент, я вспомнил рисунки Елены Киселевой: те же гордо посаженные головы, то же ощущение внутренней независимости. К мемориалу Негоша ведет лестница из 500 ступеней, но вершина Ловчена стоит утомительного восхождения: отсюда открывается редкой убедительности панорама — и старочерногорские горы, и новочерногорское море, и вечночерногорское небо.
Тонкий поэт, Петр II видел в русских освободителей славян. Вот как, в стиле ложного классицизма, воспел он Неву, свинцовый символ всего имперского: «С твоих берегов летят во все стороны орлы — верных защищают, неверных сокрушают… От морских пучин до небес гремит имя славянина, славного от своей колыбели!» Как и его владетельные предки, Петр II, статный мужчина с бравой выправкой, принял сан священника. При этом он был метким стрелком, пробивал из джефердара[40] подброшенное в воздух яблоко. Если того требовали национальные интересы, военный патриотизм брал во владыке верх над любовью к литературе. В 1834 году Петр Негош организовал в Цетине на русские деньги новую типографию, в которой печатал и свои произведения. Когда над родиной нависла угроза очередного османского нашествия, черногорцы переплавили литеры в пули.
Подобные истории работали на восприятие Черногории во внешнем мире как земли «героев со стальной грудью», хотя своих Джеймса Фенимора Купера и Карла Мая на черногорцев не нашлось. Митрополит и поэт Петр II называл родной край «свободы сербским гнездом» и всегда вел себя соответствующим образом. Скажем, при посещении достопримечательностей Рима отказался приложиться к святой реликвии, честным веригам, которыми был опутан в темнице апостол Петр: «Черногорцы не целуют цепей». Эпические рассказы о доблести, о подвигах, о славе в черногорской традиции вообще играли важнейшую роль. Выдающимся представителем народной героической поэзии стал гуслар[41] из села Обров Авдо Меджедович, творческое наследие которого составляют 13 или 14 эпических поэм общим объемом в 80 или 100 тысяч строф. Знакомство с Меджедовичем позволило американскому филологу Милману Пери в 1935 году решить для мировой литературы так называемый гомеровский вопрос: способен ли один автор сочинить эпос размером с «Одиссею» либо «Илиаду»? Самородок с черных гор доказал: да, способен. Интересно, как здесь, в окрестностях городка Биело-Поле, смешались балканские влияния: исполнитель фольклорных юнацких песен Авдо Меджедович был мусульманином и в молодости девять лет прослужил в султанской армии.