«Гуслар из Герцеговины». Рисунок из книги «Сербские народные песни», изданной сербским просветителем Вуком Стефановичем Караджичем в 1823 году в Лейпциге. Предполагается, что играющим на гусле изображен сам Караджич
Когда царская Россия стала советской и уничтожила Романовых, когда Сербия изгнала Негошей и превратила Черногорию в часть королевской Югославии, отношения русских и черногорцев нарушились, потому что нарушилось единство целей их политических классов. Многое изменилось. Цетине потеряло столичный статус, Подгорица (буквально: «селение под холмом Горица»), наоборот, его приобрела. Этот важный опорный пункт османской власти разрастался вокруг крепости у слияния речек Морача и Рибница. В 1878 году, когда решением Берлинского конгресса Богуртлен (в переводе с турецкого «черника») был передан княжеству Николы Петровича-Негоша, каменные укрепсооружения разрушили. В годы Второй мировой войны британские бомбардировщики совершили на оккупированный нацистами город 70 налетов, которые оставили в Подгорице 4 тысячи мертвых, почти треть тогдашнего населения. Под бомбами союзников уцелело немногое из исторически ценного — две мечети да часовая башня, на которой совсем недавно для точного времяисчисления установили французский дигитальный механизм. Послевоенное бетонное восстановление принесло Подгорице урбанизацию, но не принесло уюта.
На протяжении почти всего XX столетия «особые» русско-черногорские связи оказались утопленными в проблемах и достижениях советско-югославских отношений. Поворот к старому произошел в новом веке, когда Черногория оказалась удобным адресом русской эмиграции. Бизнесмены из Москвы и Петербурга зачастили сюда с проектами и инвестициями, контакты оживились, и вскоре по традиции подоспели «подарки русского народа». В Подгорице через Морачу перебросили пешеходный Московский мост, воздвигли памятник Александру Сергеевичу с Натальей Николаевной, а еще Владимиру Семеновичу, вспомнив, что оба русских поэта сказали по черногорскому слову.
С Пушкиным вышло вообще-то забавно: в 1835 году он попался на уловку Проспера Мериме, приняв за подлинные «иллирийские легенды» выдуманные этим французским писателем «прозаические переводы» несуществовавших песен «полудиких народов», собранных несуществовавшим собирателем балканского колорита. Дюжину литературных мистификаций, одна из которых посвящена героике черногорской борьбы с Наполеоном, Пушкин вольно пересказал в стихотворном цикле «Песни западных славян».
Нам сдаваться нет охоты, —
Черногорцы таковы!
Для коней и для пехоты
Камни есть у нас и рвы…
Теперь Пушкин — вестимо, с поднятой в творческом порыве рукой — обречен вечно декламировать эти строки своей сидящей под фонарем между зданиями парламента и центрального банка супруге. На бронзовой лавочке достаточно места, чтобы усесться рядом с N.N. и сделать эффектное селфи.
В отличие от Пушкина, который никогда не выезжал за пределы Российской империи, Владимир Высоцкий побывал в Югославии дважды. Один раз он играл Гамлета в спектакле Театра на Таганке на белградском фестивале БИТЕФ, а в другой, в 1974 году, принимал прямо в Черногории участие в съемках военно-героической драмы «Единственная дорога». Эта кинолента рассказывает о титовских партизанах, громящих колонну гитлеровских бензовозов, в кабинах которых сидят прикованные цепями советские военнопленные, — и вот югославы бьют врага, освобождая русских товарищей по антифашистской борьбе. Высоцкому, написавшему для этого фильма три песни, досталась роль погибшего на 24-й минуте действия шофера Солодова. Тогда же местные журналисты сняли посвященный полузапретному советскому барду получасовой фильм-монолог. Стоя на морском берегу, поэт читает только что написанное им стихотворение «Черногорские мотивы» о доле и яростном счастье умереть за родину, не дожив до тридцати. И вот теперь бронзовый Высоцкий — в динамической позе, с гитарой в руке, голый по пояс, с философским черепом у босых ног — навечно установлен у подгорицкого моста.
Георг Ковальчук. «Собор Святого Трифуна в Которе». Олеография, 1909 год
Характерно, что и Пушкин, и Высоцкий с интервалом без малого в полтора столетия проэксплуатировали главный балканский исторический миф — о славной смерти во имя свободы, то есть о такой смерти, которая и цениться должна выше жизни. Чего же удивляться: это первое, и во многих случах единственное, из того, что известно о черногорцах за пределами южнославянских территорий. Скульптор Александр Таратынов, со своей стороны, собрал для производства памятников П. и В. главные стереотипы восприятия русских поэтов.
В Черногории ныне обосновались тысячи выходцев из путинской России — предприниматели с кошельками разной толщины, креативная либеральная публика, люд попроще, захвативший с собой на чужбину полный набор ценностей и ухваток родной земли. Отечественное присутствие заметно не только в Подгорице: в Которе расцветают, а потом отцветают артпроекты галериста Марата Гельмана, в Будве открываются парикмахерские салоны для русскоязычных красавиц, фитнес-центры для русскоязычных физкультурников, детсады для русскоязычных малышей. С новостями и полезными советами знакомит «Русский вестник», любимую песню на ультракоротких волнах исполняет «Русское радио», вилла за пару миллионов черногорских евро продается в жилом комплексе Царское Село. Примерно так в кремлевских мечтах должны бы выглядеть курорты южного берега Крыма. История совершила петлю, ведь когда-то от неустроенности бежали на северо-восток Европы с ее юго-востока, а не наоборот.
8HrvatskaСлавянская звезда
Хорватия похожа на женщину, которая, хотя и мечтает о полной свободе, снова и снова выходит замуж — чтобы опять взбунтоваться в браке и добиваться развода.
Хорватию я знаю много лучше других балканских территорий, поскольку прожил в этой стране не неделю и не месяц, а несколько лет. Дело было в середине 1990-х годов — как раз на это бурное и интересное время пришлась пора моей журналистской молодости: первая долгая заграница, первая настоящая война, наслаждение красотой жгучей южной природы и южными славянскими характерами. Я так увлеченно углублялся в подробности местной жизни, что обширное новое знание и разнообразный новый опыт в конце концов сыграли со мной неприятную шутку — произошла информационная интоксикация.
После того как воооруженные конфликты в Боснии и Хорватии потухли, профессиональные обстоятельства перенесли меня в Прагу, прекрасный город в самом центре Европы, в котором балканское эхо если и звучит, то только иногда и совсем приглушенно. Еще несколько лет я по инерции следил за событиями в бывшей Югославии, пока не почувствовал безразличие ко всему, связанному со странами, которые совсем недавно с таким рвением изучал. Я свернул поездки в Загреб, Белград и Сараево, перестал читать Милорада Павича и Миленко Ерговича, листать сербские политические газеты и хорватские глянцевые журналы, слушать боснийские рок-группы, цыганские свадебные оркестры и далматинских авторов-исполнителей, смотреть передовое словенское и традиционное болгарское кино, вообще интересоваться тамошними новостями. Казалось, что эти новости движутся по замкнутому кругу и что сказанное однажды Петром Столыпиным о России «Здесь за десять лет меняется все, а за двести лет не меняется ничего» в такой же, если не в большей, степени верно и в отношении Балкан. Разве что на Балканах и за десять лет ничего не меняется: через время включишь телевизор, откроешь газету, а там все те же лица. Или точно такие же.
Прошло немало лет, прежде чем ко мне — как кажется, тоже по не вполне линейным причинам внутреннего характера — вернулась чувствительность к уже подзабытым краям. Я не то чтобы вновь с удовольствием зачастил на европейский юго-восток, скорее пришло осознание того, как заметно происходящие там процессы в конечном счете влияют на судьбы многих дальних стран до самого Ла-Манша. Конечно, Балканы по-прежнему чаще объект, чем субъект большой международной политики, но различные европейские циклоны часто формируются как раз на пространстве от Дуная до Босфора, чтобы потом малопонятным образом влиять на чужую погоду и чужие общественные настроения. Между двумя зонами моего профессионального интереса к бывшей Югославии пролегли полоса в 12 лет — полный цикл зодиака — да десяток написанных на другие забавные и важные темы книг, четверть полки из шкафа.
В Хорватии я впервые оказался утром 22 июня 1993 года, это был, как напоминает календарь, вторник. Душный и жаркий. В аэропорту я с любопытством разглядывал клумбу с цветочным рисунком в виде герба Загреба с выложенным по случаю грядущего юбилея хорватской столицы горшками с бегониями числом 900. Бросив дорожную сумку в гостинице Dubrovnik, я отправился осваивать новую страну — прямо на центральную площадь Бана Йосипа Елачича[42]. На просторном плацу только под крупом бронзового жеребца и можно было укрыться от зноя; казалось, совершенно пустой город, выжженный горячим солнцестоянием, замер в параличе, без всякого движения. В сторонке бессильно булькал опоясанный низким гранитным кольцом родник Мандушевац, замурованный было в конце XIX века при ремонте мостовой и еще через столетие, во время очередной реконструкции, вновь обретенный. Легкий ветерок колыхал плакаты с траурными портретами хорватской баскетбольной легенды и кумира моей юности Дражена Петровича (несколькими днями ранее исполнилась годовщина его гибели в автокатастрофе), но эти слабые дуновения не способны были принести прохладу и развеять июньское марево.
Загреб. Площадь Бана Елачича. Фото. 1880 год
22 июня Хорватия в безмолвии отмечала новый праздник, придуманный после провозглашения независимости День антифашистской борьбы. Считается, что одновременно с нападением гитлеровской Германии на сталинский Советский Союз — фактически прекратившим действие пакта Молотова — Риббентропа, что позволило коммунистам разных стран начать борьбу против нацистов, — в лесу Брезовац у города Сисак в полусотне километров от Загреба под могучим старым вязом был учрежден первый на югославской территории отряд Сопротивления. Партизаны сражались против немецких оккупантов и местных сторонников фашистов — вооруженных сил Независимого Государства Хорватия (НГХ). Прямо назавтра отважные бойцы заминировали железнодорожную ветку, через пару дней пустили под откос еще один эшелон. Партизаны сисакского отряда народного освобождения (почти все хорваты) проводили разные подрывные мероприятия, совершали диверсии, ликвидировали усташских чиновников и полицаев. В конце сентября отряд попал в окружение, но под покровом ночи его бойцы смогли переправиться через Саву и соединиться с другими товарищами по борьбе. В канонической версии истории Югославии утверждалось, что Иосип Броз Тито принял решение о всеобщем восстании 4 июля 1941 года (впоследствии — День борца), поэтому брезовацкую инициативу и не замалчивали, и не выпячивали. Мемориал, абстрактный бетонный вяз, появился в партизанском лесу после смерти маршала.