«Серенада», написанного в 1909 году:
Я так люблю тебя, ты как любовь Земли,
Чья дочь — моя Хорватия родная:
Мадонна, что на Каменных вратах,
Сияет духом, лишь перед порогом
Окажется вдруг грешный ангел мрака[47].
В 1880 году Загреб (в немецкоязычной традиции город назывался по-другому, Аграм) довольно чувствительно тряхнуло. Проведенным после стихийного бедствия реставрационным работам обязаны своим нынешним внешним видом два самых известных здесь объекта культа. Кафедральный собор Вознесения Девы Марии и Святых Стефана и Владислава в Каптоле получил две 100-метровые готические башни вместо одной ренессансной, которая выглядела, судя по рисункам XIX столетия, поинтереснее новых. Церкви Святого Марка в Градеце землетрясением снесло крышу. Новое покрытие сделали оригинально черепичным, из разноцветных плиток выложили огромные гербы — города Загреба (белый замок на красном фоне) и существовавшего номинально Королевства Хорватии, Далмации и Славонии. Выглядит красиво, узнаваемо и по-современному туристически, словно рекламный проспект.
Медвешчак примерно в ту же пору спрятали под землю — сперва в деревянные, а потом в бетонные трубы. Кровавый мост превратили в недлинный проулок Крвави-Мост. Поверх ручья уложили брусчатку, и улица первое время, напоминая о былом, называлась попросту Поток. В начале XX века ей присвоили имя городского историка Ивана Ткалчича. Теперь Ткалчичева — популярная гастрономическая зона, со столиками бесчисленных ресторанов, пивных, баров, кафе. Это не всем загребчанам нравится, планировщиков уже четыре десятилетия критикуют за то, что при переустройстве района они якобы выбрали самый коммерческий вариант из всех возможных. А «Медвешчак» уже почти 60 лет — клуб профессионалов хоккея с шайбой, трехкратный чемпион Югославии и типа стократный хорватский чемпион (в первенстве этой страны участвуют всего четыре команды); в 2013–2016 годах, в усиленном составе (пока были деньги), еще и участник Континентальной хоккейной лиги. Игроков клуба прозвали «медведи» (настоящие медведи в лесах Медведницы уже не водятся), а любимая кричалка хорватских поклонников хоккея с шайбой (есть в южняцком Загребе и такие): «Zik-zak, Med-veš-čak!» Я и сам так кричал, сидя на трибуне городского спортивного дворца.
Ниже Градеца и Каптола, собственно, и организовалась площадь Бана Елачича, на которой исстари раскидывали товары лавочники и купцы, а люди государевы взимали с них мыто. Елачич-плац задумывалась еще и как место для народных собраний и романтических свиданий, теперь здесь сходится десяток трамвайных маршрутов, ведущих и на запад, и на восток, и куда еще душе угодно. Загреб, по моим ощущениям, — открытое, свободное городское пространство, ритм и пульс которому задает как раз центральная площадь.
Все, что находится южнее Елачич-плац, «ниже» Медведницы, построено за последние полтора столетия — согласно по-венски тщательно продуманному и не чуждому симметрии плану; построено вольготно, до самой железной дороги и открытого в 1891 году респектабельного главного вокзала. Километровый каменный прямоугольник правильно разрезан стройными улицами (есть и Гая, и Крижанича, и барона фон дер Тренка) и прорежен по бокам двумя гирляндами тенистых скверов и парков (есть и Штросмайера, и Короля Томислава), в которых по утрам обитают мамы с младенцами, по вечерам — подростковые компании и круглосуточно — скульптуры выдающихся хорватов. Выкованная в 1880-е годы «зеленая подкова» работы не кузнеца, а садового архитектора Милана Ленуцци, секвенция из семи организованных широкой буквой U не каменных, а травяных площадок, — подлинная гордость Загреба, его бесспорно лучший урбанистический проект.
Почтовая открытка Итальянского регентства Карнаро с изображением Габриэле Д’Аннунцио, отправленная в марте 1921 года
Риека — крупный порт на побережье Кварнерского залива и третий по численности населения город современной Хорватии. В XIX веке Риека (дословный перевод — «река», в немецкой традиции Флаум, в итальянской и венгерской — Фиуме) находилась под административным управлением Будапешта. После окончания Первой мировой войны права на город заявили Италия и новообразованное Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. В обстановке всеобщего беспорядка и безвластия, не дожидаясь окончания затянувшихся переговоров о статусе города, в сентябре 1919 года Фиуме захватили 2 тысячи итальянских добровольцев под командованием 57-летнего поэта и авантюриста Габриеле Д’Аннунцио. Этот модный в Европе литератор сочетал в своем творчестве традиции декаданса с мотивами эротики и эпикурейства. В России начала XX века популярность Д’Аннунцио была сродни мании: в 1904 году вышло полное собрание его сочинений, ему подражали акмеисты, Николай Гумилев посвятил ему оду («Судьба Италии — в судьбе / Ее торжественных поэтов»). Д’Аннунцио — автор дюжины романов (наиболее известна трилогия «Романы Розы»), десятка трагедий и пяти стихотворных сборников. На родине он был, помимо прочего, депутатом парламента и популярным светским львом; его роман с актрисой Элеонорой Дузе фраппировал высшее общество. В 1911 году Д’Аннунцио из-за финансовых неурядиц переехал во Францию, но вскоре после вступления Италии в Первую мировую войну добровольцем отправился на фронт. Вначале служил в авиации, затем, после потери глаза, — в ударных пехотных подразделениях, получил звание подполковника. Захватив Фиуме, этот поэт и воин провозгласил создание независимого города-государства Итальянское регентство Карнаро. Первый проект конституции Д’Аннунцио, привычно эпатируя публику, написал в стихах; этот основной закон, в частности, вводил обязательное музыкальное образование. На ярком гербе регентства, под латинским изречением «Кто против нас?» изображался пожирающий собственный хвост золотой змей. Д’Аннунцио, проводник фашистских и корпоративистских идей, опробовал в своем карликовом государстве элементы нового политического стиля: шествия чернорубашечников, древнеримские приветствия, эмоциональные диалоги вождя с толпой. Сам Д’Аннунцио принял титул регента (дуче), а знаменитого дирижера Артуро Тосканини уговорил занять пост министра культуры. Новые хозяева Фиуме ожидали, что «освобожденную» ими область аннексирует Италия, однако из-за дипломатического вмешательства стран Антанты этого не произошло. Подписанный Белградом и Римом в ноябре 1920 года Рапалльский договор предоставил Риеке/Фиуме статус вольного города, в котором, как предполагали, могла бы разместиться штаб-квартира Лиги Наций. Д’Аннунцио отказался признать это соглашение и объявил Италии войну. Регент удерживал власть еще полтора месяца, но в конце 1920-го был наконец вынужден сдать город и вернулся на родину. Область Фиуме еще три года сохраняла формальный статус буферного государства. Осенью 1923-го итальянцы нашли предлог высадить в городе десант и вынудили южнославянское королевство отказаться от претензий на эту территорию. Д’Аннунцио приветствовал политику Бенито Муссолини и прославлял его колониальные захваты. В 1938 году поэт умер. После Второй мировой войны Риеку вместе с полуостровом Истрия включили в состав Югославии.
Вообще Загреб — удачный объект для любителей альтернативной истории, ведь этот город вовсе не был обречен на то, чтобы стать хорватской столицей. Тишайший теперь Вараждин и в XVII, и в XVIII веке выглядел и помноголюднее, и поблагороднее — не случись в этом городе в 1776 году испепеляющего пожара, императрица Мария Терезия вряд ли приняла бы решение о переводе земельного правительства хорватской территории в Градец и Каптол. Промышленность до поры до времени быстрее развивалась в Риеке/Фиуме, но благоприятных условий для брожения хорватской идеи в этом населенном преимущественно итальянцами городе не складывалось. Далмация, бедный край виноделов и рыбаков, один из двух, наряду со Среднедунайской низменностью, исторических центров хорватского королевства, лежала слишком далеко от Вены и вообще от любого политического бурления. Так и случилось, что Загреб, расположенный посередине важных для национального сознания исторических территорий, в итоге оказался на скрещении торговых путей и хорватских интересов. Хотя сейчас до границы страны от ее столицы, между прочим, всего-то с полчаса неспешного хода пассажирского поезда.
У Загреба, в начале XX столетия замыкавшего список десяти крупнейших городов своей тогдашней страны, Австро-Венгрии, теперь множество амбиций. Они оправданны: здесь есть особые стиль и творческий шарм, даже некоторый шик, можно сказать. Местные журналисты любят пышно называть свой 800-тысячный город хорватской метрополией. По загребским улицам так и хочется пройтись в длинном пальто и широкополой шляпе — именно так, «в пол», правильно одеты некоторые городские скульптуры: и Мирослав Крлежа, и Августин Уйевич[48], и Антун Густав Матош, да мало ли кто еще. Иногда я таким образом и наряжался, но местные безошибочно определяли во мне иностранца и не принимали за своего. В облике Загреба практически не угадывается балканская традиция, по крайней мере в архитектуре она выражена вовсе не так явственно, как в характере жителей. Зато здесь присутствует центральноевропейский стандарт, заметен почти нарочитый, а на самом деле естественный оммаж бывшей имперской столице, чувствуется расслабленное медитерранское дыхание, угадывается венгерская степная широта, ощущается также некоторая славянская душевность. Столичные жители словоохотливы и открыты к общению, желающий поболтать легко найдет собеседника хоть у газетного киоска, хоть на рынке Долац, хоть за столиком кафе.
В Хорватии своеобразно переродился британский культ дендизма. Центр Загреба — доброжелательная пешеходная зона, предлагающая и молодежи, и тем, кто постарше, главные уличные занятия и удовольствия: не спеша фланировать, лорнировать других и демонстрировать себя, потягивать смешанное с водой вино или смаковать кофе в одном из бесчисленных питейных заведений, коротая часы в бесконечных разговорах. Боговичева улица, эпицентр такого рода наслаждений, — от отеля