Dubrovnik до Цветочной площади с памятником поэту Петру Прерадовичу и православным Преображенским собором в росписях современного русского художника — в народе известна как «спица». Согласно толковому словарю, спица — конструктивный элемент колеса, соединяющий ступицу и обод. В таком случае загребская špica — конструктивный элемент города, включающий его обитателей в общий жизненный круговорот.
Новый Загреб — районы за Савой, творение послевоенной поры массового жилстроительства, — отмечен жирной печатью соцреалистического зодчества. Финальным аккордом этой идеологической кантаты стали масштабные инфраструктурные проекты, связанные с проведением в Загребе в 1987 году XIV летней Универсиады. Никто тогда и не подозревал, что праздник студенческого спорта, заполненный сплошной символикой международного сотрудничества (как раз в дни Универсиады в Загребе очень кстати родился 5-миллиардный житель Земли Матей Гашпар), окажется для Югославии последним.
Однажды в букинистической лавке на Илице я купил несколько черно-белых загребских акварелек, они и сейчас — вон там, слева, в эбонитовых рамочках — висят на стене моего кабинета в Праге, и всякий раз, смахивая с их стекол пыль, я с удовольствием разглядываю эти городские пейзажи. Вроде бы простенькие работы: сероватые, чуть размытые облака над церковными крестами, как-то сзади и вдали, не на главном плане; четко очерченные силуэты зданий; полное безлюдье и, кажется, тишина. Словно в тот мой самый первый хорватский день. Твердые линии рейсфедера придают рисункам неизвестного мне Марио Матича преподавательскую строгость, не допуская и мысли о двойственности.
Перечитал еще раз начало этой главы и подумал вот о чем: интересно, по каким причинам тогда, в середине 1990-х, считая себя жадным до впечатлений почемучкой, я так и не удосужился досконально изучить Загреб, не обошел все до последней его улицы, все его подъезды и этажи, не заглянул во все его подворотни и музейные углы? Скорее всего, сказался синдром «первой заграницы» — сложный комплекс переживаний получившего советские образование и воспитание молодого человека, наконец вырвавшегося на Запад. Эти чувства, может, и не дано понять рожденным после СССР: тебя до такой степени подавляют ощущения всесторонней и ежеминутной новизны, что пропадает способность следовать логически определенным приоритетам. В памяти остается не то, что ты отбираешь, но то, что само собой не забылось. Прекрасно помню, например, как горьковато отдавал углем зимний загребский воздух, потому что кое-где еще топили древесными брикетами; как в парке Зриньевац играли листьями платанов майские солнечные лучи; помню даже, в каком шахматном порядке официанты расставляли столы на террасе кафе Loptica («Мячик») у спортивного комплекса Mladost, куда я наведывался по выходным попрыгать под баскетбольным кольцом. Всё это приятные, милые, тактильные воспоминания из области бытовой культуры, которая в охваченной войной Хорватии была заметно выше постсоветской московской. Но ощущения Загреба как уникального исторического центра внутри меня тогда не было и в помине. Впрочем, не появилось такое ощущение и теперь.
Кардинал Алоизие Степинац приветствует Анте Павелича. Фото. 1941 год. Белград. Музей истории Югославии
Жизнь священника Степинаца — наглядный пример того, как сложно доброму пастырю сохранить моральный авторитет в суровые времена. Юноша из многодетной семьи виноградаря, Алоизие Степинац не успел поступить в семинарию, поскольку 18 лет от роду, в 1916-м, его мобилизовали в австро-венгерскую армию. Сражался на итальянском фронте, был ранен в ногу, на полгода попал в плен. Духовный сан и степень по теологии Степинац получил почти в возрасте Христа, но потом быстро поднялся по карьерной лестнице и уже в 1937 году вступил в должность архиепископа Загреба. Этот священник не чуждался некоторых мирских радостей, например отлично играл в волейбол, но в своем мировоззрении был образцом католического консерватора. В 1941-м Степинац приветствовал восстановление независимости Хорватии. В усташах он видел силу, способную освободить народ от политического подчинения Сербии, а южнославянский союз считал «величайшим злом в Европе, может быть, даже бóльшим, чем протестантизм». Оценки деятельности Степинаца в годы Второй мировой войны противоречивы. С одной стороны, он не скрывал националистических взглядов, поддерживал режим Анте Павелича, участвовал в официальных мероприятиях, старался создать в Ватикане благоприятное впечатление об усташских порядках. В то же время Степинац пытался дистанцироваться от преступлений режима, протестовал против массовых казней, предпринимал усилия по спасению евреев и сербов. При этом он оправдывал насильственное окатоличивание православных, считая, что задача христиан «в грустные времена» — любыми путями уберечь людей, которые впоследствии, если Бог даст, получат возможность вернуться в свою конфессию. Когда война закончилась, наступил черед духовного подвига Алоизие Степинаца: архиепископ резко возражал против закрытия церквей и преследований духовенства, практиковавшихся коммунистическими властями восстановленной Югославии. В 1946 году его арестовали по обвинению в коллаборационизме и приговорили к 16 годам лишения свободы. Пять лет Степинац провел в тюрьме, где продолжал пастырское служение. Когда отношения Югославии со странами Запада смягчились, архиепископа перевели под домашний арест в родное село Брезарич. Поклонники Степинаца считают его мучеником, критики ставят архиепископу в вину соучастие в преступлениях НГХ. В 1952 году Степинаца возвели в сан кардинала; через восемь лет он скончался от редкой болезни, избытка красных кровяных телец. В 1998-м папа Иоанн Павел II беатифицировал Степинаца. Он пользуется высоким авторитетом у верующих; в Сербии его считают «усташским викарием». Британский биограф Степинаца Стелла Александер характеризует его так: «Хотя может сложиться впечатление, что архиепископ был недостоин роли, которую ему выпало играть в истории, он, учитывая наложенные временем ограничения, вел себя куда достойнее многих представителей своего народа. Моральные качества Степинаца соответствовали его духовному сану».
Лучшая пора в Загребе, на мой вкус, — середина осени, неделя-другая накануне обвального листопада. В эти дни особенно приятно бродить по улицам Верхнего города, спускаться с бульвара Штросмайера на Илицу, попутно отыскивая себе интересное занятие, например наподдать ногой упавший каштан и смотреть-слушать, как он катится-скачет по ступеням, пока движение не погаснет в опавшей листве. Правда, такое развлечение — занятие не для миллионов, потому что Загреб никогда не был и вряд ли станет крупным туристическим центром. В представлении иностранцев этот город — остановка по дороге к теплому морю или на пути с побережья, ночлежка для тех, кто на сей раз решил не проскочить мимо по автобану со скоростью 150 километров в час, а задержаться хотя бы на полдня. Оттого историческим кварталам Загреба свойственны элегические настроения: и Верхний город (если к зданию парламента перед началом его сессии не подтягиваются депутаты), и Каптол (если к парадным вратам кафедрального собора перед началом мессы не спешат верующие) обычно уныло пусты. Узорчатую крышу храма Святого Марка оккупируют воробьи, а по Каптолу, вокруг фонтана со статуей Пресвятой Девы Марии с четырьмя ангелами, маршируют голуби. Тех, кому хочется общения и веселья, милости прошу на Ткалчичеву и Боговичеву, где нет ни государственных символов, ни религиозных знаков и знамений.
Один из ключевых символов романтики хорватского национального возрождения — образ Денницы, последней утренней звезды. Денница прекрасно известна и русской поэтической традиции, этот парафраз Венеры, рассвета, утренней зари встретим и у Пушкина, и у Баратынского, и у Фета, и у Брюсова. Для хорватов Danica — понятие еще и общественно-политическое. Именно так именовался первый литературный журнал на хорватском языке. Это, проще говоря, загребский вариант «Современника», кстати, вышедший в свет на год раньше своего российского аналога. Людевит Гай запустил еженедельное издание Danicza Horvatzka, Slavonzka y Dalmatinzka в начале 1835 года как приложение к популярной газете, под красноречивым, но теперь звучащим довольно сомнительно девизом «Народ без национальности словно тело без костей». Если допустить, что редактор издания прав, то признаем: народное тело на Балканах почти всегда очень уж костлявое.
Утренняя звезда еще и образ славянской мифологии, из языческих времен поклонения силам природы. Danica — невеста Солнца и сестра Месяца, обещающая радостный новый день и, следовательно, возрождение. Поверье гласит: звезда воссияла, когда ангел вознес на небо прекрасную юную деву. Все эти смыслы в Загребе попытались соединить четверть века назад, когда в новообразованной республике составляли реестр официальных поощрений граждан. Орден Утренней Звезды Хорватии вручают в семи разных категориях за «продвижение государствообразующей идеи» в области культуры, экономики, науки, просвещения, здравоохранения и тому подобного. Хотя это не главная награда Хорватии, а только тринадцатая по степени важности, мне она нравится больше всех других: здоровенная серебряная звезда (размером чуть ли не с Венеру), в середину которой вмонтирован лик славного исторического персонажа, подавшего пример служения отчизне в ту пору, когда она еще не была независимой. За изобретательство, например, по ведомству утренней звезды отвечает Никола Тесла, за спорт — Франьо Бучар[49], а за милосердие и социальную защиту — Катарина Зринская.
Загреб. Собор Вознесения Девы Марии и Святых Стефана и Владислава до землетрясения 1880 года
Она и есть самый примечательный участник «великолепной семерки» ордена