Danice Hrvatske. Любящая дочь одного родовитого аристократа и верная супруга другого, получившая прекрасное образование, Катарина и сама давно превратилась в символ — не только охраны семейных ценностей, но и объединения усилий патриотически настроенной знати во имя освобождения родины. Волею любви эта незаурядная женщина оказалась причастной к высокой политике. Зринские и Франкопаны — два богатых дворянских дома, крупные землевладельцы, военачальники, покровители искусств — на протяжении нескольких веков играли видную роль в истории Хорватии и Венгрии и в деле антиосманского сопротивления. В 1670 году муж Катарины и отец ее четырех детей Петр Зринский и ее младший единокровный брат Фран Крсто Франкопан допустили роковую ошибку, замыслив «мятеж магнатов» с целью отделения от Австрии хорватских и венгерских земель. Заговорщиков томило недовольство политикой императора Леопольда I, который после успешной войны с армией султана не стал добиваться от поверженного врага освобождения «исконных» христианских земель, но заключил с ним «позорный» мир.
Комплот оказался плохо подготовленным, дворянское восстание не поддержали ни в городе, ни на селе, ни из европейских столиц. В отчаянии Зринский и Франкопан (оба, как и Катарина, поэты), рассчитывая на прощение монарха, отправились в Вену, но суд вынес им обоим суровый приговор: отсечение головы и правой руки. В последний момент император проявил снисхождение — руки мятежникам оставили, но головы отрубили. Предсмертное письмо 49-летнего Петра Зринского супруге, начинающееся словами «Мое дорогое сердце, воля Господа свершится…», считается образцом эпистолярной любовной лирики и переведено на множество языков. Катарину, активно сочувствовавшую планам мужа и брата и даже выполнявшую некоторые их деликатные поручения, вместе с несовершеннолетней младшей дочерью заточили в доминиканский монастырь в Граце. Через три года графиня, помутившись рассудком, скончалась. Дворянскую оппозицию разгромили, земли и имущество обоих благородных родов арестовали в пользу казны.
Об этом верхушечном заговоре, не имевшем ясного плана и социальной поддержки, на 200 лет позабыли, пока в хорватских землях усилиями Анте Старчевича, восславившего героев дворянского мятежа в выступлении с парламентской трибуны, не началась кампания по их реабилитации. В 1893 году вышел в свет роман Эвгена Кумичича «Зринско-франкопанский заговор», ставший, как сказали бы сейчас, национальным бестселлером. В тот же период хорватский художник-историограф Отон Ивекович создал несколько вариантов картины на тему последнего прощания Петра и Катарины в родовом замке в Чаковце. Это полотно стало классикой патриотической живописи: одетая в черное графиня порывисто обнимает мужа, понимая, что расстается с любимым навсегда, а ее младший брат смущенно ожидает в сторонке. В 1919 году останки Зринского и Франкопана перенесли в загребский кафедральный собор, где они покоятся под плитой с надписью «Погибшие достойно живы вечно». Имя Катарины Зринской присваивалось хорватским благотворительным комитетам и обществам, создававшимся для продвижения идеалов добрых католичек и образцовых матерей, так что ее лик не случайно украсил серебряную орденскую звезду.
Иногда говорят, что Хорватия, страна небольшой территории, но длинных границ, напоминает очертаниями птицу с распростертыми крыльями. Общая протяженность хорватской пограничной линии (без учета берега адриатических островов) — почти 4 тысячи километров. Это больше, чем, например, у Польши, которая в пять раз превышает Хорватию по площади и почти девятикратно по населению. Мне, однако, Хорватия кажется похожей на бумеранг, такую уж причудливую форму подарили ей история и география. При желании в этом можно увидеть знак судьбы: ведь, как известно, сколько ни запускай бумеранг в небо, он возвращается.
Накануне краха Австро-Венгрии на нынешних хорватских территориях (население 3,5 миллиона человек) проживали 130 тысяч немцев, 100 тысяч венгров, почти 50 тысяч чехов, 20 тысяч словаков. Примерно пятую часть населения составляли сербы. В конце 1940-х, когда хорватскими стали некоторые области, входившие в межвоенный период в состав Италии, гражданами социалистической республики считались 75 тысяч итальянцев. Единая страна складывалась из региональных кусочков постепенно, в результате непростых политических процессов, сочетавших в себе противоположные тенденции сближения и размежевания разных народов и групп населения — и близких между собой в этническом и языковом отношениях, и друг от друга далеких.
Войны и волны массовых переселений постоянно корректировали этнические карты, просеивали Балканы сквозь национальное сито все с более и более мелкими ячейками. «Собирание» нации оказалось непростым еще и потому, что пути развития отдельных хорватских территорий — Загреба и Загорья (ядро области, считавшейся собственно Хорватией), Славонии и теперешней Воеводины, находившихся под влиянием Венгрии и Сербии, итальянизированных Далмации, Истрии и Кварнера, живущей по законам наследственной солдатчины Военной Границы, — вышли очень уж разными. Сложить мозаику в хорватский рисунок было трудно. Некоторые населенные хорватами (или населенные отчасти хорватами) районы — Западная Герцеговина, Босанская Посавина, Которский залив, Восточный Срем — по разным причинам остались вне границ современного «материнского» государства. Единственный период, когда это государство хотя бы формально объединяло почти все земли, которые в хорватском коллективном создании принято считать «своими», пришелся на несчастливое время НГХ, стопроцентно зависимого от старших партнеров по Оси и поделенного ими на немецкую и итальянскую зоны влияния.
Многовековое давление Османской империи с юго-востока на северо-запад Европы промяло в границе современной Хорватии огромную дугу. Из Осиека, главного города области Славония, до административного центра крайнего юга страны, Дубровника, — примерно 350 километров свободного птичьего полета, если двигаться напрямую, через Боснию и Герцеговину. Строго вдоль хорватской границы птицы не летают, но если зачем-нибудь все же полетели бы, то почти удвоили бы протяженность маршрута.
В новых условиях, в 1990-е годы, районы компактного проживания сербов в Далмации, Кордуне, Лике, в Бановине и Славонии при открытой поддержке националистов из Сербии и соучастии белградских властей стали оплотами сепаратизма: когда Хорватия провозгласила независимость, так называемая Республика Сербская Краина объявила о своем выходе из состава Хорватии. Местные сербы традиционно «держались» за Югославию, а институты федеративной государственности — полицию, армию, партийный и административный аппарат — считали залогом безопасности и равноправия. Началась война, которой в Хорватии присвоили статус отечественной и которую в этой стране считают прямым результатом сербской агрессии. Как раз в ту пору — хотелось бы верить, что такое случилось последний раз в истории, — и были прерваны прямые линии коммуникаций на западе Балкан, оставшиеся доступными только для птиц.
Выходец из хорватских районов Западной Герцеговины, 20-летний загребский студент Звонко Бушич в 1966 году уехал в Австрию изучать историю славян. В Вене он познакомился с американской студенткой Жюльен Эдит Шульц, которая через несколько лет стала его женой. В 1970-м молодая пара совершила свой первый публичный политический акт: с высотного здания, выходящего на центральную загребскую площадь, Бушич и Шульц разбрасывали антиюгославские листовки. Выйдя из тюрьмы, они перебрались вначале в ФРГ, а затем уехали в США, где принимали участие в деятельности организации «Хорватское национальное сопротивление», боровшейся против Югославии в том числе террористическими методами. 10 сентября 1976 года Бушич, Шульц и еще трое хорватских эмигрантов захватили авиалайнер Boeing‐727 компании TWA с 76 пассажирами и членами экипажа, выполнявший полет из Нью-Йорка в Чикаго. Бушич сообщил пилотам: на борту находится взрывное устройство, еще одно заложено в камере хранения Центрального железнодорожного вокзала Нью-Йорка и может быть приведено в действие по его сигналу. Террористы потребовали публикации в пяти ведущих американских газетах прокламации «Призыв к борьбе против сербской гегемонии» и ее распространения в нескольких мировых столицах. Самолет взял курс на Европу, во время дозаправки в Гандере угонщики освободили 30 пассажиров. В Париже после переговоров с послом США во Франции террористы сдались полиции. Взрывное устройство на борту авиалайнера оказалось муляжом (скороваркой), никто из пассажиров не пострадал. В Нью-Йорке при обезвреживании бомбы один полицейский погиб, другой получил ранения. Американский суд приговорил Бушича и Шульц к пожизненному заключению с возможностью ходатайствовать о помиловании через десять лет. Шульц провела за решеткой 13 лет, Бушич — 32 года. В 2008-м он был освобожден при посредничестве хорватских властей и правозащитных организаций и депортирован в Европу без права возвращения в США. В Хорватии, примкнув к маленькой правоконсервативной партии, Бушич неудачно пытался заняться политикой. В 2013 году он застрелился в своем доме под Задаром. В предсмертном письме Бушич дал понять, что реалии завоевавшей независимость родины оказались далекими от идеалов его борьбы.
Сербский мятеж продлился пять лет, пока не был сломлен хорватской военной силой и погашен усилиями международных посредников. Мне доводилось работать по обе стороны линии фронта, разное повидать, беседовать там со всеми, кто только соглашался со мной говорить, — и с генералами, и с рядовыми, и с националистами, и с пацифистами, и со священниками, и с тюремщиками, и с гражданскими, и с военными; присутствовать на медальных парадах и переговорах о перемирии; осматривать боевые позиции и попадать под обстрелы, а потом в обозе хорватской армии объезжать городки и села, брошенные бежавшими в страхе перед репрессиями сербами. Накопилось немало драматических репортерских воспоминаний, неутешительный набор батальных картин, и вот его горестные фрагменты: простреленный танковым выстрелом дорожный указатель