«Дубровник — Рагуза». Открытка. 1914 год
Деревянное творчество Почека положило начало целой линейке шахматного дизайна. Югославский мастер, как считают эксперты, грамотно использовал традиции стаунтона[54], вдохнув в произведения своего искусства, от пешки до короля, не только неведомые нам национальные мотивы, но и еще нечто неуловимое, вероятнее всего, то самое, что превращает безделушку в сокровище. Но мне кажется, что эта спортивно-политическая история не случайно связана с Дубровником, крепостные башни которого смахивают на шахматные фигуры, башня Минчета, например, неотличима от громадной ладьи. Юг Далмации вообще будто отелотворяет подробную романтическую вещественность в противовес тем незримым силам, которые только и приводят в движение маховик истории. Гениальный набоковский Лужин, напомню, с удовольствием играл шахматные партии вслепую, поскольку отсутствие зримых, осязаемых фигур позволяло ему лучше ощущать внутреннюю природу интеллектуальной борьбы: «…и над этим напряжением он властвовал, тут собирая, там освобождая электрическую силу». Такого электричества заснувший во времени Дубровник, увы, лишен.
Просто предположить: скульптора Почека вдохновила на создание деревянного шедевра не стальная воля товарища Тито, а красота древних стен и, скажем, прозрачно-голубые волны Адриатики, но такое допущение отдает пошлостью. Как, впрочем, и любые потуги описать прелести Дубровника, о которых написано уже столько банального, что любые новые потуги развить тему обречены на провал. Подобных попыток в избытке: хорваты с выгодой используют достоинства своей малой Тосканы, цены там ничуть не ниже, чем во Флоренции или в Пизе, а сервис ничуть не лучше. Четверть века назад, когда я побывал в Дубровнике впервые, все подряд здесь жаловались не недостаток туристов, а теперь складывается стойкое ощущение, что туристов значительно больше, чем нужно.
Дубровник в разгар сезона выглядит как столица Семи королевств из саги Джорджа Р. Р. Мартина, только вместо статистов, нанятых для киносъемки средневекового фэнтези, улицы переполнены несметными полчищами отпускников. Древний город замкнут в поясе двухкилометровых крепостных стен, словно орех в скорлупе, и его ежедневно по нескольку раз берут безжалостным штурмом армии белых, желтых, темных ходоков. Куда больше, чем прошлое Рагузской республики, их интересуют топография Королевской гавани и хронология сериала «Игра престолов», фрагменты четырех или пяти сезонов которого снимались в Дубровнике, чем и обеспечили ему новую вечную популярность. Сувенирные лавки завалены майками с принтом «Зима близко», сумками из кожзама с надписью «Север помнит», куклами-барби с ликом Дейнерис Таргариен, у витрин несут дозор восковые фигуры Джона Сноу. Глобальная попса убивает город, и все усилия по его спасению, кажется, обречены на провал.
Благородный Дубровник, жемчужина Адриатики, сдался на милость обожателей «Песни льда и пламени». Туристическая саранча выгружается на причалы с многоэтажных круизных теплоходов, чтобы за шесть часов пребывания в городе слопать пасту с морепродуктами, выпить кружку пива и, главное, сфотографироваться на том самом месте, где обнаженную и опозоренную Серсею Ланнистер водили по площади на потребу черни. Праздник довершает прогулка по крепостным стенам под палящим солнцем, добровольная пытка стоимостью 20 евро.
Но вы-то не позволяйте себя одурачить, вы помните: к таким, как Дубровник, городам — если только не хочешь показаться глупым и смешным, — нужно относиться с некоторым холодным отчужденьем.
И мое отчужденье назовем наблюденье.
10SlovenijaПрохладные славяне
Сохрани словенок, боже,
Пусть цветут они в любви!
Не на розу ли похожи
Наши сестры по крови?
Пусть родят нам орлят,
Тех, что недругов сразят![55]
За четверть века путешествий по Балканам я побывал в Словении не меньше десяти раз. Неизменно приезжал в Любляну, Марибор, Копер или Крань с удовольствием, но мне никогда не хотелось остаться в этой стране надолго. Очень ухоженный, весьма живописный край, идеальное место для того, чтобы встретить и провести старость: местами похоже на Австрию, местами на Италию, но не Австрия и не Италия, и уж точно, по внутреннему ощущению, не Балканы. Словенцы по своим языку и крови — южные славяне, но по характеру и сути самые что ни на есть западные европейцы; получается, самые западные южные славяне. Прохладные. Они увереннее всех других прорвались в Старую Европу; никто на европейском востоке не живет лучше Словении, и ни одна страна за бывшим железным занавесом быстрее Словении не развивается.
Дело, конечно, не только и не столько в экономических показателях. Помню одно из первых своих впечатлений от Словении, где все такое маленькое и такое аккуратненькое, — слегка наивное удивление, вызванное подробностями культуры небольшого народа. В люблянском книжном магазине обнаружился полный набор переводов произведений мировой классики на словенский — оказывается, у них есть все то же, что и в Москве, подумал я. При этом словенский, на котором говорят всего-то 2 миллиона человек, — один из самых неоднородных языков мира, чуть ли не четыре десятка диалектов. Даже такая малая культура, как словенская, может быть самодостаточной.
Самодостаточна и вся эта выглядящая вполне счастливой страна. Словения собрала джентльменский географический набор счастья: берег теплого моря, высокие скалистые горы, глубокие подземные пещеры, густые леса, чистые озера, привольные луга, уютные города, милые деревни, цивилизованное соседство с Австрией и Италией — и все это на территории вдвое меньшей, чем Московская область; от одной дальней границы до другой три или четыре часа автомобильной поездки. Мой остоумный польский коллега-путешественник назвал словенцев «предателями славянского бардака».
Но главное счастье Словении — в успешных поисках ответа на проклятый балканский вопрос: как немногочисленному народу, тысячу лет томившемуся под гнетом чужих властителей, а потом получившему в довесок еще и полвека коммунистической диктатуры, сохранить свои язык, самосознание, фольклор, обычаи, историческую память и, отвоевав в подходящий момент самостоятельность («Словения смогла хирургически точно отрезать себя от Югославии», — одобрительно сказал один западный историк), всего за пару десятилетий — ничтожный ведь срок! — развернуть полноформатное государство? При этом словенцы и их предки веками были крестьянской народностью, а словенская культура развивалась вопреки постоянному германизаторскому натиску.
Винценс Раймонд Грюнер. «Праздник свободы в Лайбахе». Литография. 1815 год. Британский музей
Характерно, что военно-морские силы вступившей в 2004 году в НАТО Республики Словения состоят из двух патрульных катеров. Командует этим флотом капитан третьего ранга. То есть вовсе не в силе в данном случае кроется историческая правда. А в чем же она? Причин словенского успеха множество, есть почти метафизические, вроде упований на бессмертную народную душу, но хватает и рациональных. Восточноальпийские славяне, оказавшиеся волей логики переселения народов ближе других племен своей языковой группы к Риму, приняли крещение уже в VII–VIII веках и с той поры не выходили из-под плотной опеки церквей западных христианских обрядов. Нашествия азиатов не затронули тихий край между рекой Дравой и северной Адриатикой, он остался в тылу и разрушившей Центральную Европу Тридцатилетней войны 1618–1648 годов. Орды хана Батыя в 1241-м не дошли до границ словенских земель, а набеги османских полчищ, ставшие во второй половине XV столетия почти ежегодными, причиняли населенным словенцами землям значительный вред, но не завершились оккупацией.
Влияние Реформации было здесь непродолжительным, потому что очень уж тяжело давил католический пресс набожных Габсбургов, но тем не менее оказалось значимым. В среде лютеранских священников во второй половине XVI столетия зародился словенский национальный порыв; как раз в ту пору проповедник Юрий Далматинец перевел на словенский язык Библию, а ученик Эразма Роттердамского богослов Примож Трубар впервые употребил вместо термина «восточноальпийские славяне» понятие «словенцы». Окончательно это самоназвание установилось в XIX веке скорее как политический фактор, для отсыла к славянской традиции[56].
Франц Курц. «Франце Прешерн». 1850 год
Франце Ксаверий Прешерн (1800–1849) — вероятно, самое блестящее литературное имя юго-востока Европы XIX века, современник и достойный творческий соперник Байрона, Пушкина и Мицкевича. Вряд ли этот словенский поэт чувствовал себя даже в малой степени связанным с Балканами: он родился и провел всю жизнь в австрийских императорских провинциях и работал в русле общеевропейской литературной традиции, соотнося свои стихи с творчеством Петрарки, Шекспира и Гёте, с философией Гегеля и братьев Шлегель. Выходец из многодетной крестьянской семьи, Прешерн благодаря поддержке дяди-священника получил юридическое образование, а потом и докторскую степень. Карьера юриста, однако, не сложилась. Как полагают одни биографы, это случилось по вине властей, преследовавших Прешерна за неблагонадежность (он считал Габсбургов поработителями словенцев), другие ищут причины в сложном характере поэта и его алкоголизме. Литературное наследие Прешерна не слишком обширно, составляет один толстый том, главное в нем — циклы романтических стихотворений и поэма «Крещение при Савице». Вершиной творчества Прешерна считается «Венок сонетов», послуживший примером для русских стихотворцев (и Волошина, и Брюсова), поскольку в отечественной литературе такой поэтической формы до начала XX столетия не существовало. Четырнадцать силлаботонических итальянских сонетов созданного в