Вершинами творчества Йоже Плечника считаются Tromostоvje — соединяющий площадь Прешерна со средневековым кварталом на правом берегу реки комплекс из трех мостов — и здание Национальной и университетской библиотеки Словении, возведенное в стиле итальянских палаццо. Фасад этой библиотеки издалека напоминает узорчатый тканый ковер. Плечник намеревался создать кое-что помонументальнее, да не сложилось: после Второй мировой войны его идея возвести на холме над городом «словенский Акрополь» (для чего требовалось снести средневековый Люблянский замок), в котором разместился бы социалистический парламент, была — надо признать, к счастью, — отвергнута властями. Тогда архитектор предложил построить парламентский храм Свободы в виде гигантского островерхого конуса в другом квартале Любляны, но и эта концепция не получила поддержки. Тем не менее оба неслучившихся проекта считаются шедеврами, один изображен на реверсе словенской евромонетки, а другой дал название альбому рок-группы Laibach.
Принято думать, что архитектор Плечник в мечтах представлял себе Любляну как новые Афины, но с этим не все искусствоведы согласны. Одни специалисты отыскивают в спроектированных Плечником зданиях «эротические обертоны», другие вовсе их не замечают. Насчет сублимации в бетоне и мраморе любовной энергии я, может, и согласился бы: Плечник хотя и не был чужд интереса к женской красоте (в Праге ему приписывают роман с дочерью первого чехословацкого президента Элис Масарик), но так и не создал семьи, не завел детей или постоянной подруги и до самой смерти в возрасте 84 лет жил в построенном по собственному элегантному проекту доме почти в полном одиночестве. Биографы считают: больше всего на свете Плечник боялся потери творческой свободы, отсюда, вероятно, и сознательно избранный образ жизни домоседа.
Аскетичная обстановка дома Плечника не оставляет сомнений в том, что его хозяин мало чем интересовался, кроме вопросов профессионального самосовершенствования. Он экономил даже карандаши, которыми чертил и рисовал, пока держали пальцы; огрызки потом вставлял в специальный мундштук — и продолжал работать. Чтобы ограничить себя в неге, самодисциплинированный Плечник заказал неудобную малоформатную кровать: проснулся и сразу вскочил с постели. В труде он вел себя как и положено перфекционисту: использовал только натуральный камень, нумеровал каждый кирпич, лично контролировал, куда какую глыбу вмуровывает строитель. Этот выдающийся архитектор, скорее всего, в повседневном общении был скучным человеком, которого больше светских бесед интересовало эпистолярное общение. Гостиную в своем доме Плечник намеренно спроектировал как зимний сад, вечная сырость которого отпугивала посетителей. Здание на Каруновой улице регулярно навещал разве что настоятель расположенного по соседству храма Святого Иоанна Крестителя, с которым архитектор, ревностный католик (за что Плечника, как считается, недолюбливали коммунистические власти), вел душеспасительные разговоры. Быть может, и о добровольном целибате. Все мы, если настойчивы и хотим добиться заветной цели, вынуждены чем-то жертвовать, но только немногим дано умение принести в жертву даже малую частицу себя, когда того не требуют настойчиво внешние обстоятельства.
Словенский архитектор Йоже Плечник и его собака Сивко. Фото. Ок. 1933 года
Друг Плечника, настоятель католического храма Фран Салешки Финжгар, известен как автор одного из самых романтических произведений словенской литературы, исторической саги «Под солнцем свободы». Речь в этой книге идет о походе славян на Византию в VI веке, о кочевниках гуннах, о Константинополе времен Юстиниана и, главное, о невероятной любви Истока и Ирины, язычника-варвара и знатной придворной дамы. Из Любляны, понятно, Константинополь не увидать, да и Балканы в Словении, честно говоря, почти никак не просматриваются, но знания и сила воображения способны соединить несоединимое.
Любляна — наиболее стильная столица европейского юго-востока, если вкладывать в понятие «стиль» его венский и пражский смыслы. Без сомнения, Любляна — самый чинный и благопристойный из крупных городов Балканского полуострова, если за образцы живости и неформальности принять Белград или Салоники. Любляна в разы чопорнее Стамбула, она строже Софии, спокойнее Загреба, куда комфортнее Приштины, Скопье и Подгорицы, заметно холоднее (я не климат имею в виду) Бухареста или Сплита. За полторы тысячи лет истории словенские земли вобрали в себя немного балканского, но много центральноевропейского. Это тот самый случай, когда религия, культура, политика оказались сильнее крови и географии. В немалой степени и поэтому тоже цивилизационный разрыв Словении с Югославией вышел не критично болезненным. Но как раз в этом, замечу, кроется еще одна особенность спокойных маленьких народов: чужого они не требуют, но и своего никогда не отдадут.
Словения — такая, какая она есть, — дает близким и далеким юго-восточным соседям до берегов Черного и Эгейского морей пример разумных общественных трансформаций, и проявляется это даже в мелочах. В таких, например, как грамотно выстроенная линейка исторических личностей, портретами которых принято украшать купюры национальной валюты. Толар просуществовал полтора десятка лет, пока его не сменил евро. На аверсах словенских бумажных денег красовались портреты персонажей, о которых я вам только что рассказывал: два просветителя (оба почтенные), математик (составитель логарифмических таблиц), два художника (оба отличные), композитор (правда, мрачный, по духовной музыке), архитектор (несомненно, великолепный), писатель патриотического толка (достойный), поэт (по суждениям многих, выдающийся). Такими предками кто хочешь может гордиться: ни одной мифической фигуры, все подтверждены исторически, все гуманисты, ни сомнительного святого, ни завоевателя в шеломе и с мечом, ни короля в венце. Замечу, что майор-генерал Майстер — фельдмаршалов в словенских краях не было — в почетный перечень не попал.
Это не означает, впрочем, что словенцы не ведут исторических споров о прошлом, скажем, об относительно недавнем, связанном со Второй мировой войной и партизанским антифашистским движением. В титовской Югославии и для Словении сформировали свой пантеон героев: расстрелянный оккупантами подпольщик Тоне Томшич; его вдова Вида, народный герой и министр народных правительств; командир Франц «Стане» Розман (в честь столетия со дня его рождения в 2011 году Национальный банк выпустил памятную монету). Приход коммунистов к власти сопровождали репрессии и крутые расправы над политическими и военными противниками, часто по огульным обвинениям в коллаборационизме.
И все же в фигурах монументов героям на улицах словенских городов и в словенских кинофильмах нет горения Данко, нет отчаяния беспощадной борьбы, нет той ярости победы, обязательная цена которой — смерть десятков и сотен тысяч патриотов. Вглядитесь внимательно в портреты отцов словенской нации — это спокойные, а не светящиеся энергией борьбы и победы лица бюргеров, привыкших к размеренной жизни, даже несколько скучающих в своей уютной провинции людей.
Центр Вселенной
Край балканский родной, хмурый пращур, гайдук невеселый,
Ты лежишь, леденеешь, туманом повитый вдали,
Разметав свои руки, раскинув гранитные полы,
Словно крест исполинский из дерева, камня, земли[59].
Эта книга начиналась в моем воображении с наивного, но честного замысла отыскать центр балканской вселенной. Пусть не географический центр — сие вряд ли возможно, ведь границы полуострова никем точно не определены, — но какой-то, если хотите, цивилизационный. Ведь должно же, думал я, существовать чудесное место, в котором сконцентрированы если не все, то многие балканские особенности, собраны если не все, то главные балканские прелести, соединены если не все, то самые симпатичные и милые балканские сумасшедшинки?! Порядка ради начал я все же с географии, причем применил высокоумный принцип: засел над крупномасштабной картой с карандашом, линейкой, циркулем и транспортиром. По одной из систем расчета (пусть и произвольной, но она ничем не хуже других) пуп балканской земли находится на отрогах нагорья Чудинска-Планина, там, где сходятся под непрямыми углами границы Сербии, Болгарии и Македонии. Ну а почему бы и нет, в конце концов, ведь центр Европы попеременно находят то в Словакии, то в Литве, то в Германии?
Войны и политика в 1920 году поделили деревню Жеравино на две неравные части, болгарскую и сербскую. Края здесь диковатые и старинные, с античными и средневековыми городищами-раскопками. В летописях это поселение впервые упоминается в XIV веке, при Неманичах. В XVI столетии старательный мюлтезим (османский сборщик налогов) обнаружил в деревне 20 христианских и 15 мусульманских подворий. После антисултанского освобождения труднодоступная и малонаселенная область посередине балканской пустоты отошла Болгарии, но по окончании победной для сербов Первой мировой государственная граница сдвинулась к востоку. Столетие назад население деревни составляло несколько сотен человек, но теперь в болгарском Жеравине живут всего четверо (если кто-то из них не уехал или, не приведи Господь, не скончался за последнее время). Сербское Жеравино вчетверо многолюднее, но ни храма Божиего, ни врача в этой части деревни тоже нет. Молиться и лечиться граждане Сербии ездят в недалекий райцентр Босилеград, граждане Болгарии — в облцентр Кюстендил. Учиться и развлекаться они не ездят никуда, ведь в Жеравине остались одни старики, которые кормятся садом-огородом, пасекой, курами-козами, а летом балуют городских внуков крыжовником и дикой малиной.
Жеравино, вычисленное мною по-научному, — типичная несчастливая деревня, которая, скорее всего, через три или пять десятилетий и вовсе исчезнет с балканской карты. Да, есть в силуэтах облупленных жеравинских домов из темного камня и обветшавших амбаров из подгнившего дерева неизбывная печаль. Время в Жеравине остановилось, дигитальные технологии в Жеравине не победят. Уж если говорить о хорошем, то тут дополна нетронутой природы на все четыре стороны, здесь никем, петухами даже, не пуганная тишина, здесь ключевая колодезная вода и каждую без исключения безоблачную ночь бездонное небо в пушистых звездах.