(Судья и Генерал бросаются, чтобы его задержать, но двери начинают закрываться по мере того как Шеф Полиции делает первые шаги по лестнице. Вторая пулеметная очередь.)
Судья (цепляясь за дверь). Не оставляйте нас одних!
Генерал (угрюмо). Опять эта карета!
Посланник (Судье). Вытащите ваши пальцы, иначе вы их прищемите. (Дверь захлопывается. Персонажи, оставшиеся в живых, растеряны. Треск пулемета слышится третий раз.)
Королева. Господа, вы свободны…
Епископ. Но… посреди ночи?..
Королева (перебивая). Вы пройдете через маленькую дверь, которая выходит на улочку. Машина вас ждет.
(Она прощается движением головы. Три Фигуры уходят направо. Четвертая пулеметная очередь.)
Королева. Кто это? Наши… или бунтовщики?.. или?..
Посланник. Кто-то, кто мечтает, мадам… (Королева ходит по комнате, поворачивая выключатели. Каждый раз свет гаснет.)
Королева (не переставая тушить свет). …Ирма. Зовите меня мадам Ирма и возвращайтесь к себе. Доброй ночи, месье.
Посланник. До свидания, мадам Ирма. (Он выходит.)
Ирма (одна, продолжая тушить свет). Сколько света мне было надо… в день тысяча франков за электричество!.. Тридцать восемь салонов!.. Все позолоченные и механизированные, способные вдвигаться один в другой, комбинироваться… И все эти ухищрения – для того, чтобы я осталась одна, хозяйка и принадлежность этого дома и самой себя… (Она поворачивает выключатель, но передумывает.) Ах, нет, это гробница, ему нужен свет на две тысячи лет! …И на две тысячи лет еды… (Она пожимает плечами.) В конце концов, все хорошо устроилось, блюда приготовлены: слава – это спуститься в могилу с тонной жратвы!.. (Она зовет, повернувшись к кулисам.) Кармен?.. Кармен!.. Запри на засовы, моя дорогая, и накинь чехлы. (Она продолжает гасить свет.) Сейчас же надо начать все сначала… все зажечь… одеться… (Слышен крик петуха.) одеться… ах, эти переодевания! Перераспределить роли… войти в свою… (Она останавливается на середине сцены, лицом к публике.) …приготовить ваших… судей, генералов, епископов, камергеров, революционеров, позволяющих восстанию угаснуть, пойду приготовлю мои костюмы и салоны на завтра… вам надо возвращаться к себе домой, где все, будьте уверены, еще более обманчиво, чем здесь… Вам надо уходить… Вы пойдете направо, улочкой… (Она выключает последнюю лампу.) Уже утро.
(Треск пулемета.)
Занавес
КАК ИГРАТЬ "БАЛКОН"
В Лондоне, в Театре Искусств – я сам видел – "Балкон" был сыгран плохо. Мне также говорили, что он был плохо сыгран и в Нью-Йорке, и в Берлине, и в Париже. У лондонского режиссера была единственная цель – грубо отозваться об английской монархии, особенно о королеве, а в сцене с Генералом и Лошадью создать сатиру на войну: между его декораций тянулась колючая проволока.
Колючая проволока в роскошном борделе!
В Нью-Йорке режиссер уничтожил все, что касалось революции.
Берлин: главный режиссер, словно какой-то прусский капрал, преобразовал аппарат, позволяющий Мадам Ирме видеть и слышать все, что происходит в ее салонах, в пост с цветным телевизором, благодаря которому зрители видели все, что Мадам Ирма описывает. Другая его идея, тевтонская: все герои в костюмах 1900 года.
Париж. Генерал представлен как Адмирал или государственный муж. Мадам Ирма, я хочу сказать, актриса, исполняющая эту роль, отказалась появляться при поднятии занавеса и требовала, чтобы в первых сценах участвовала Кармен. Актрисы заменяли одни слова на другие. Режиссер перекроил текст.
По поводу Вены, Базеля я ничего не знаю и никогда не знал.
Вращающаяся сцена в Париже была глупостью: я хочу, чтобы картины следовали одна за другой, декорации перемещались слева направо, как если бы они вставлялись одна в другую на глазах у зрителей. Мое намерение достаточно ясное.
В первых четырех сценах почти все играется преувеличенно. Однако есть моменты, когда тон должен быть естественным, поэтому последующее преувеличение в игре будет казаться еще более напыщенным. В общем, никакой двусмысленности, но два тона должны противостоять друг другу.
Напротив, в сценах с Мадам Ирмой и Кармен, от начала до конца обнаруживается двусмысленность интонаций.
Чувства главных действующих лиц, вдохновленных происходящим за стенами борделя, наигранны или реальны? Гнев Шефа Полиции по отношению к Трем Фигурам, усиливающийся к концу пьесы, наигранный или реальный? Восставшие – в борделе или за его стенами? Надо выдержать двусмысленность до конца.
Автору пьесы – особенно это касается последней сцены – не очень понравились бы купирования или сокращения под предлогом ускорить темп, быть более понятным или оправданные тем, что и так все сказано, что публика все поняла или что она скучает.
Актрисы не должны заменять такие слова как "бордель", "публичный дом", "притон" на более благопристойные. Они могут отказаться играть в моей пьесе – в этом случае их должны заменить мужчины. Я мог бы вынести, если бы они говорили слова наоборот. Например: льедроб, нотирп.
Можно попробовать сделать заметным соперничество, которое, кажется, и существует между Ирмой и Кармен. Я хочу сказать: кто правит – в доме и в пьесе? Кармен или Ирма?
Главные Три Фигуры я поставил на высокие котурны. Как актеры смогут ходить на них не падая, не путаясь в полах своих мантий? Пусть учатся.
Само собой разумеется, что костюм Ирмы в начале пьесы должен быть очень мрачным. Может быть, даже траурным. В сцене с Кармен она одета в длинное платье, которое в сцене на Балконе, благодаря нескольким украшениям, превратится в платье Королевы.
В противоположность тому, что было сделано в Париже, Три Фигуры (Епископ, Судья, Генерал) должны быть одеты в униформу или в национальные костюмы той страны, где играется пьеса. Во Франции Судья должен напоминать члена наших Судов Присяжных, а не расхаживать в парике. Генерал – носить кепи со звездой или с кокардой в виде дубовых листьев, но не походить на Лорда Адмирала. Костюмы должны быть преувеличены, но узнаваемы.
Чтобы не говорить все время о плохом: в Лондоне режиссер довольно остроумно придумал, чтобы Девушка, изображающая лошадь в третьей картине, во время одной из своих тирад любовно пририсовывала Генералу усы кусочком угля.
Фотографы (последняя картина) должны быть одеты и вести себя, как развязные молодые люди той эпохи и той страны, где и когда будет играться эта пьеса. Во Франции в 1966 году они носят черные кожаные куртки и голубые джинсы.
Тип революционеров надо придумать, а затем смоделировать маски, так как даже среди лионских протестантов я не вижу никого, кто имел бы лицо достаточно вытянутое, достаточно грустное и дикое для этой роли. Неподвижность маски пришлась бы очень кстати. Но в этой сцене нельзя ничего вырезать.
Короткие мгновения, когда Ирма и Шеф Полиции остаются одни, должны сопровождаться старомодной нежностью. Я не знаю почему.
Все то, что я здесь только что написал, не относится, конечно, к умному режиссеру. Он знает, что ему делать. Но остальные?
Еще одна вещь: не надо играть эту пьесу как сатиру на что бы то ни было. Она должна играться как прославление Образа и Отражения. Ее смысл – сатирический или нет – проявится только в этом случае.