Алан СмитиБаллада о Клеопатре
Беглая царица
Это было до Иисуса…
От змеиного укуса
Умер в золоте и в бусах
Фараон.
Хоть и был рождён вне правил,
Тридцать лет Египтом правил,
Завещание оставил
Детям он:
«О семье своей радея,
Не досталась чтоб злодеям,
Сына, тоже Птолемея,
Поженить
На своей любимой дочке —
Клеопатре непорочной,
Сей династии чтоб прочна
Была нить!»
Вот такие были нравы.
А бывало — для забавы
Ядовитые отравы
Для царей
Клали в сыр, вино и мыло.
Крокодилам в водах Нила
Тоже жизнь была уныла,
Хоть убей!
У младшого Птолемея
Опекун был из плебеев,
Евнухом, а может геем
Мог он быть.
По его простому плану
Клеопатру утром рано
Решено было обманом
Отравить.
Но жена была не промах,
И чем смерти ждать ей дома,
С виду скрылась от знакомых
И друзей.
И решили муж и сёстры:
Как вернётся ночью пёстрой,
Так воткнуть кинжалом острым
В сердце ей.
В той борьбе за царско ложе
Кто, как мог, так лез из кожи.
Было просто получить по роже
В ней.
В ход шли палки, пики, вилы,
Жгли дворцы, дома и виллы,
Нападали крокодилы
На людей.
А на севере за морем,
Как и здесь, хватало горя:
Был Помпей и Цезарь в споре
Третий год.
Так гонялись друг за другом,
Голова порой шла кругом,
Забывать как быть за плугом
Стал народ.
Люди, в целом, неплохие,
Но война или стихия
Укрепляют тиранию
На века.
Современники писали:
Была битва при Фарсале,
И Помпей сбежал в опале
На юга.
«Пусть повержен, кто-то скажет,
Есть друзья в Египте даже,
И в союзе не откажут», —
Рассудил.
Им Помпей решил напомнить
Про былое, батю вспомнить,
И про долг, меж тем, припомнить,
Что ссудил.
Но не разобрав вначале
Кто в Египет к ним причалил,
Гостю голову спечалил
Птолемей.
Знал бы если об услуге,
Что ему готовят слуги,
То явился бы в кольчуге
Бедный Гней!
Клео было лишь молиться,
Прибыл Юлий чтоб в столицу,
Взял он шуйцей иль десницей
Бы её.
И она тайком приплыла -
Да в ковёр себя скрутила,
И притом совсем забыла
Про бельё.
Юлий Цезарь был оратор,
Полководец, триумфатор,
Был на букву «Д — Диктатор»
В букваре.
Не успел он удивиться,
Как им беглая царица
Овладела, как тигрица,
На ковре.
Молода и непорочна,
Пусть и замужем, но точно —
Муж в её кровати очно
Не бывал.
Действуя с напором, ловко,
То бедром качнув, то бровкой:
Так и был сражён плутовкой
Наповал.
И пока трясло в экстазе,
С поцелуем в каждой фразе,
Клеопатра так, для связи,
Шепчет: «Чтоб
Всем не кончить, как Помпею,
Надо первым Птолемея
Не стесняясь, не робея,
Кинуть в гроб!»
Началась большая давка,
Вдруг набросили удавку,
От пинка летела лавка
Из-под ног.
Лили вина, били вазы,
Кто-то враз лишился глаза,
И ножом в живот два раза —
Вот итог.
Сёстры, евнухи, служанки —
Пауки в консервной банке,
Не услышит их гулянки
Больше Нил.
Птолемею не до смеха,
Не придаст себя утехам,
Он за борт в златых доспехах
Угодил.
«Как сказал бы друг Гораций,
Мало только храбро драться —
Умирать и не бояться
По утру!», —
Юлий просьбы все исполнил,
Лодки золотом пополнил,
И трофей ещё дополнил —
Взял сестру.
Так, без шума и без боя,
Стала жертвой Арсеноя,
Лишь в плену сыскав покоя
Для себя.
«На меня не надо злиться
Ты прости меня, сестрица,
Ведь средь нас одна царица -
Это я!»
И, войдя в Александрию
Как Юпитерова Ия,
Так сказала, в литургию
Приняв трон:
«Я одна императрица!
Африканская царица!
Я — Богиня, а не жрица!
Фараон!»
А ещё спустя немного
Одолела вдруг изжога
И, зачавшая от Бога,
Родила.
Нарекла Цезарионом,
Чтоб наследником был трона,
И вершил чтоб Пантеона
Он дела.
Африканская царица
Юлий в Рим вернулся кстати,
Сразу выступил в Сенате:
«Я, в защиту демократий,
Не уйду!
Обездоленным и нищим
Зрелищ дам я всем и пищу,
Ну, а вам оклад на тыщу
Подниму!»
А тем временем в Египте,
Как писали в манускрипте,
Вся в цветах и эвкалипте
И в тоске:
«Надо ль в Рим и мне переться?
Не спокойно больно сердце.
Всё ж поеду, чем тут греться
На песке!»
Клеопатре снарядили
Быстро царскую флотилью
И семь футов ей под килем
Пожелав.
И к большому удивленью,
Под шушуканье и бденье,
Ровно в полдень воскресенья
Прибыла.
И уж если быть по чести,
Хорошо им было вместе,
Хоть она по части лести
Чемпион,
Но была умна и, кстати,
К восхищенью местной знати,
Оппонентом был в Сенате
Цицерон.
И понятно, тем немногим,
Кто к традициям был строгим,
Показался им убогим
Тот союз.
Цезарь жизни враз лишился,
Хоть Сенату и божился,
Мол, сглупил и оступился,
Признаюсь.
Ни любовь к нему народа,
Ни гражданские свободы,
Ни военные походы
Не смогли
Защитить от скверных сплетен.
Его образ будет светел,
Хоть никто и не ответил
Пред людьми.
Горьким стал вдруг воздух Рима
И скитанья пилигрима
Завершились. Вот уж зрима
И земля.
Если б времени чуть больше,
Погостила бы подольше,
Календарь быть просто тоньше
У римлян.
Шли года и шли столетья
Новым исчисленелетьем,
Самым тёплым, светлым, летним
Стал Июль.
Пусть и звался «старым стилем»,
Его имя все носили —
Хоть в Германии ль России
Держишь руль.
Юлий Цезарь был зарезан,
Флаг Республики изрезан,
Рим растерзан
На куски.
«Хоть вдова я, не иначе,
От наследства даже сдачу
Не положено в придачу.
Разве это по-людски?»
И вернувшись в дом на Ниле,
Закатила в царском стиле
Пир с вином и водевилем,
Тех собрав,
Кто по ней в ночах мечтает,
Кто стихи о ней читает,
За неё хоть яду с чаем
Пить бы рад.
Тосты за неё взмывают,
Песнь артисты подвывают,
Гости день как восседают
Здесь уже.
Вдруг она, забавы ради,
Распустив на плечи пряди,
Появилась на эстраде
В неглиже:
«Жизнь сладка, но дорогая,
Я не зря стою нагая,
Провести я предлагаю
Я с вами торг.
Тот меня в ночи полюбит,
Кто ту ночь со мною купит,
Но притом себя погубит.
Где восторг?»
И примолкли гости разом,
Не моргнёт никто и глазом,
Лишь биенье раз за разом
Их сердец.
«Ну и что вы все молчите?
Иль меня вы не хотите?!
Ну скорей же говорите,
Кто храбрец!»
Гордый взор она обводит:
Из толпы один выходит
Он с неё свой взгляд не сводит
И она.
А за ним ещё два хлопца —
Узнаёт средь них знакомца.
Возбудилась тут в оконце
И Луна.
«Вот свершилось! Эй, Киприда,
Персефоне и Аиду
Передай: теперь открыты
Мне врата!
Хоть и Цербер верно служит,
Как щенок он мне услужит.
Пусть в Аду моя послужит
Красота!
Жребий кинут! — в урну зрея, —
Аквил! Ты ж клеврет Помпея?»
Он в ответ ей что-то млеет,
Как мазня.
«Очередь за ним Критона,
А вот с этим незнакома,
Дуй, малыш, пока до дома
На два дня!»
«Вот и куплены три ночи!
Стала жизнь в разы короче,
Но зато теперь вам точно
Можно знать:
Вы одни из всех убогих
Будете, на зависть многих,
В ласках нежных и нестрогих
Умирать!»
Первый глохнул тишиною,
Нежно взяв его рукою,
В царские вошли покои,
А толпа,
Заворожена, безлица,
Не решалась расходиться
Пока к ним не покатится
Голова.
Последняя царица
Рим меж тем трясёт крутит,
Клеопатра на распутье:
«Поддержать ли, присягнуть ли
Мне кому?
Пусть меня считают падшей,
Только без поддержки нашей
Расхлебать нельзя той каши
Никому!»
Шлёт письмо ей Марк Антоний:
«Был охвачен я агонией,
Как узнал, что по иронии,
Ты сама
Помогла убийцам мужа,
Разве он того заслужит?
Разговор с тобой мне нужен
И весьма!»
«Что же делать — надо ехать!
А не то, глядишь, в доспехах
Сам прибудет — не до смеха
Будет тут».
Погрузив вино и злато:
«Ну, ни пуха, ни пирата!
Хоть и плыть далековато,
Раз там ждут».
В Тарсус прибыла царица:
«Не дыра, хоть и провинция», —
Но улыбка всё ж искрится
На лице.
А ещё через минуту
Марк спускается в каюту,
Оголивши плечи круто