— Что случилось?
— Я услышала рокот мотора за спиной. Надо было сразу соскочить с велосипеда и спрятаться. Почему же я этого не сделала? Спустя минуту было уже поздно. Нет, не могу рассказать. Даже ему не смогу…
Юдит раскачивалась, обхватив голову руками. Я видела, что мне она и в самом деле не может ничего рассказать. А Бенгту, может быть, и смогла бы.
64. Ранее утро, рассеянный свет
Еду в больницу сразу после ночной смены. Поднимаюсь в лифте на третий этаж, записываюсь в регистратуре, плачу за посещение. Сажусь на диван, обитый кожзаменителем. На часах четверть восьмого. Скоро моя очередь. Сердце отчаянно бьется. Я смотрю на женщину в окошке регистрации и вдруг чувствую, как ужасно мне хочется пить.
— Можно стакан воды? — я и не заметила, как произнесла это вслух. Женщина указывает в сторону туалета — там есть кран.
В туалете я вижу свое отражение. Вот уже несколько дней я старалась не смотреть на себя в зеркале. Не хочу видеть свое лицо! Но вот оно передо мной, такое же, как прежде — не изъеденное червями, и глаза не светятся, как у вурдалака. Волосы не выпали, скальп не обнажился. Я немного бледнее обычного, но, осторожно касаясь пальцами лица, я чувствую, что кожа совсем ровная. Странно, что я выгляжу как раньше. И вдруг внутри, где-то в глубине что-то вздрагивает. Трепет бабочкиных крыльев.
А вдруг это мой ребенок? Тот самый, которого у меня вот-вот заберут чужие люди?
Этого не должно случиться. Надо бежать! Бежать, пока не поздно.
Выскочив из туалета, я хватаю с дивана куртку и, не дождавшись лифта — а вдруг сейчас наступит моя очередь, и у меня заберут ребеночка? — несусь вниз по лестнице, как будто за мной гонятся. Мчусь по улице, прокладывая себе дорогу сквозь толпу спешащих на работу, бросаюсь к автобусу, который вот-вот закроет двери и уедет.
Рухнув на сиденье в конце салона, я замечаю, что водитель наблюдает за мной в зеркало заднего вида. Наверное, думает, что я сбежала из психушки, и что за мной несутся санитары.
— Трогай! — кричу я, и водитель закрывает двери. Автобус едет дальше.
65. Халат Бенгта
Дверь открывается, и я вижу Бенгта в бордовом халате. Он удивленно смотрит на меня: я пришла без звонка, мы не виделись с той самой случайной встречи в залитом солнцем парке, когда он побоялся заговорить с Юдит.
— Как она? — тревожно спрашивает Бенгт. — Что-то случилось?
— Она тоскует по вам. Потому я и пришла. Рассказать, что она сильно по вам тоскует.
— Но она не болеет?
Я только качаю головой в ответ, еле переводя дух. Бенгт приглашает меня войти внутрь. Пока я раздеваюсь, он рассказывает о квартире, в которой живет вот уже тридцать лет. Я замечаю, что он волнуется.
— Хочешь позавтракать?
Я с готовностью киваю.
Бенгт варит яйца и поджаривает хлеб в тостере, достает красивые английские чашки, большие, как суповые миски.
— Она очень хочет с вами встретиться, — говорю я, дожевав тост с английским мармеладом.
— Это ты так думаешь, или она сама сказала?
— Она хочет знать, когда вы ее навестите. Дело спешное, — говорю я.
Бенгт встает и подходит к окну.
— А если мне это не по силам?
— Как это — не по силам?
Бенгт оборачивается и смотрит на меня, долго-долго.
— Значит, вы боитесь? Мне так и передать? Она скоро умрет, а вы боитесь ее навестить.
— О чем ты говоришь! Она не умрет.
— Не сейчас, но скоро. И она много думает о том, что не успела завершить.
Я вижу по лицу Бенгта, что он отказывается верить. Все это не укладывается у него в голове.
— Мне хотелось бы встретиться с ней в другом месте, не в доме престарелых, — Бенгт бросает на меня жалобный взгляд, как будто я могу помочь. — Не представляю себе Юдит в больничной палате.
— Она может приехать сюда на такси… — предлагаю я. — Вы могли бы пригласить ее на обед и…
Бенгт качает головой.
— Только не сюда! Ей это покажется… слишком… нет, не сюда.
Я так проголодалась, как будто не ела сто лет, так что проглотила еще два бутерброда, потом яйцо, и запила все это тремя чашками чая с молоком и медом.
— Молодые люди могут есть сколько угодно, а на внешности это никак не отражается, — улыбнулся Бенгт.
— Скоро на моей внешности все отразится, — ответила я, чувствуя необычайное спокойствие, как будто, сбежав от хирургических инструментов, я избавилась ото всех проблем.
Я рассказала Бенгту обо всем: как всего несколько часов назад была уверена, что не стану рожать ребенка, и как решила, что все-таки стану. Он ничего не говорит, только внимательно слушает, придвинув свой стул поближе к моему. А больше ничего и не надо. Я знаю, что ему можно рассказать все с самого начала. С той самой ночи, когда я ждала маму на берегу.
— Я закуталась в ее халат: думала, что она вот-вот выйдет из воды и обрадуется, что я согрела для нее халатик.
Бенгт не перебивал меня, ничего не спрашивал, просто слушал мой рассказ о Себе, о ночи в палатке, о брошенном в него кирпиче, который и привел меня в дом престарелых, к Юдит. О наших ночных разговорах, обо всем, что она поведала мне. Добравшись до событий прошлой недели, я чувствую, что во рту пересохло. Бенгт наливает еще чаю в большую голубую чашку. И все же я могу сказать только одно: неделю назад случилось нечто ужасное, и теперь я не хочу возвращаться домой.
— Можешь жить здесь. У меня есть гостевая комната.
Я слышу, что он предлагает это всерьез.
— Подумай, не торопись, — добавляет Бенгт. — Прости, что перебил.
Но он вовсе не перебил меня. Я просто перевожу дух, чтобы рассказать о том, что почувствовала в туалете гинекологического отделения сегодня утром.
— Когда я ждала своей очереди… почувствовала трепет… ребенка. Я понимаю, это какой-то бред, но ребенок как будто попросил меня бежать оттуда как можно скорей. Так что я поехала сюда.
Бенгт долго смотрит на меня, а потом обнимает и берет на руки, как маленькую девочку. Как свою дочку. А я кладу голову ему на плечо.
66. Письмо
Юдит задрожала, сжав конверт в руках. Щеки порозовели:
— Значит, ты была у Бенгта?
Я кивнула.
— И он дал тебе этот конверт?
— Да, просил передать вам.
— А что в нем?
— Откуда же мне знать? Я чужие письма не читаю.
— Ты не могла бы оставить меня на минутку?
Я кивнула и вышла из комнаты. Подождав с минуту в коридоре, я решила уйти и не мешать — за дверью было совсем тихо.
Мари позвала меня в комнату персонала, чтобы объяснить мне что-то важное перед ночной сменой.
— Ты справишься, Сандра? — тревожно спросила она. — У тебя нездоровый вид. Как ты?
— Все в порядке, — улыбнулась я. — Просто немного устала.
Мари поправила очки и стала листать бумаги.
— Агнес нужен подгузник, а за Верой надо присмотреть, чтобы она не спрятала снотворное под матрас. У нее там склад, ну ты знаешь.
— Может быть, она прячет таблетки и в других местах.
Мари уставилась на меня, как будто эта простая мысль ни разу ее не посещала, и потрясла головой, так что светлые локоны слегка растрепались.
— Конечно, ни в чем нельзя быть уверенным. Может быть, она прячет таблетки в другом месте, чтобы принять все разом.
— А это запрещено? Вдруг она больше не хочет жить — разве это не ее личное дело?
— Конечно, не ее — я надеялась, что ты это понимаешь, Сандра! Я ведь тебе объясняла. Это очень важно. Родственники доверяют нам уход за пациентами, чтобы с ними ничего не случилось.
— И чтобы никто не покончил с собой? То есть родственники выбрали это место, потому что оно надежное?
— Именно так.
— Значит, желания родственников важнее, чем…
— Я понимаю, куда ты клонишь, — нетерпеливо перебила Мари. — Но сейчас не время обсуждать такие вещи. Ты можешь стать священником или философом или… журналистом. А здесь надо работать. И я надеюсь, что ты будешь выполнять свою работу как следует. Иначе тебе не следует здесь оставаться, понимаешь?
Мари сняла очки и встала.
— Договорились?
Я кивнула.
— Мы делаем все, что в наших силах, чтобы пациентам здесь было хорошо. Но если кто-то решит покончить с собой, мы помогать не станем. Мы должны пресечь это, позвать на помощь.
— Хорошо. Я прослежу, чтобы Вера приняла таблетку. Обещаю.
Мари улыбнулась, очень даже мило. Я на нее не сердилась.
— Позвони, кстати, своей маме. То есть Софии, — сказала Мари, положив руку мне на плечо. — Она звонила. Она волнуется.
Набрав номер, я увидела выходящих из лифта сыновей Юдит. Я так и не научилась их различать, для меня они так и остались просто «сыновьями Юдит». У одного в руках был пакет из кондитерской, у другого цветок. Они напоминали потерявшихся сироток, хотя были взрослыми, наверняка отцами семейств.
София не ответила, и я оставила сообщение на автоответчике: все хорошо, я чувствую себя прекрасно. Пусть успокоится, а потом я приеду и навещу ее.
Как только сыновья Юдит зашли в ее комнату, раздался сигнал вызова дежурного и замигала лампочка.
Мы с Мари бросились в комнату номер пять.
67. Взгляд Юдит
Юдит упала навзничь, а не прилегла отдохнуть: ноги неестественно подвернулись. Сыновья склонились над ней:
— Мама, что с тобой, мамочка? Пожалуйста, скажи что-нибудь!
Услышав, что мы вошли, они тут же выпрямились и затараторили, перебивая друг друга:
— Мы вошли, а она лежит! Когда вы последний раз к ней заходили?
Мари оттеснила их в сторону и расстегнула ворот рубашки Юдит, ловким и почти незаметным движением ухватив запястье. Нащупав пульс, она с облегчением выдохнула.
Я увидела письмо Бенгта, соскользнувшее на пол, и спрятала его в карман. Вскоре Юдит пришла в себя. Большие, темные глаза о чем-то меня просили.
Сыновья облегченно защебетали: сто вопросов в секунду, на которые Юдит не отвечала. Как ты себя чувствуешь, чего ты хочешь? Юдит лежала молча. Мари сказала, что им лучше навестить Юдит завтра. Беспокоиться не о чем, Юдит просто устала и должна отдохнуть. Сыновья с сомнением переводили взгляд с Мари на Юдит и переглядывались.