— Не знаю… Массажем? Мутное какое-то дело.
— Брось. Чего только люди не придумают. Здесь-то ты не задержишься?
— Несколько месяцев поработаю.
— Почему ты здесь? Что ты тут забыла?
— Ничего. Просто работаю.
Юдит с сомнением разглядывает меня.
— Чепуха на постном масле. Ну что ж, игра не задалась. Каков вопрос, таков ответ.
— А можно и вообще не играть. Можно просто молчать.
— Хотя, согласись, это довольно скучно. Кое с кем можно и поговорить.
— Кое с кем?
— Ты же от чего-то бежишь, Сандра. Правда?
Ну вот, начались расспросы, — думаю я, прикусив губу. Пора сваливать. Если старухе нужны интересные истории, пусть почитает книжку. Я могу принести из библиотеки.
Но Юдит молчит и смотрит на меня, а потом гладит по руке.
— Храни свои тайны. Люди охочи до чужих историй. А я придумала, что мы сегодня сделаем!
Я с удивлением смотрю, как она резво сбрасывает халат и начинает одеваться.
— Ты города не знаешь, так?
— Не очень-то.
— Тогда пойди и спроси Мари, можно ли нам с тобой прогуляться, — говорит Юдит и тут же добавляет самым решительным тоном, как будто испугавшись, что я стану возражать: — Скажи, что мне просто необходимо прогуляться — именно сегодня. Иначе я закачу скандал. Она знает, о чем я.
17. Улица Вестерлонггатан
Вот уж не ожидала такого от старушки! Сначала валялась, как мешок с сеном, а теперь шагает так бодро и ловко, что я вот-вот потеряю ее из виду. Наконец-то, остановилась — у витрины магазина на улице Вестерлонггатан. Старомодные шляпы, золотые буквы «МОДА» на черном фоне. Вся лавочка — словно памятник ушедшим временам.
— Такое, наверное, уже никто не покупает?
— Пойдем! — Юдит целеустремленно распахивает дверь магазина.
Навстречу нам из полумрака выходит пожилая дама в черном платье.
— Мы хотели бы взглянуть на ту вишневую, с витрины, — решительно заявляет Юдит. Хозяйка магазина ковыляет к витрине и достает шляпу. — Это для юной дамы!
Я немею от изумления и не успеваю даже пикнуть, как вишневая шляпа оказывается у меня на голове. Юдит тут как тут: поправляет, загибает поля, сдвигает шляпу назад и вперед.
— Красиво! — нахваливает она.
Хозяйка магазина восхищенно кивает:
— Нечасто к нам заходит молодежь!
— Да и шляпу такой хорошей работы нечасто увидишь, — продолжает нахваливать Юдит. — Хотя моей внучке больше к лицу синий…
— Увы… Впрочем, я, конечно, могла бы изготовить и синюю… — задумчиво произносит старуха.
— И сколько времени вам понадобится?
— Две недели… или, может быть, десять дней…
— Жаль. Таким временем мы не располагаем. Но в любом случае — благодарю!
Старая шляпница разочарованно смотрит нам вслед.
— Барахло! — сердито заявляет Юдит, как только мы оказываемся на улице. — Ты поля пощупала? Слишком мягкие. Прослойки надо класть как следует — иначе шляпа до первого дождя…
Юдит заранее выбрала кафе и теперь с восторгом заказывает ванильные пирожные. Мы садимся за столик у окна, которое выходит на улицу: там мужички в шапках-ушанках вешают зеленые гирлянды, увитые красными лентами.
— Все нынче куда-то спешат, — замечает Юдит. — Рождественские украшения в ноябре. Ты почуяла запах в том магазине? Не тот, что теперь.
— Ну, пылью пахло. Трудно дышать.
— Тканью. Кофе и деревом — шкафы деревянные и сундуки, полные лент и тесьмы…
— Расскажите!
— О чем?
— О себе.
— А ты? Так и будешь молчать, как рыба?
Хорошо, что другие люди не умеют так сверлить взглядом. Я снова принимаюсь грызть ногти.
— Прости, — говорит Юдит и набрасывается на ванильное пирожное. — О, я и не думала, что здесь до сих пор делают такой вкусный ванильный крем! Попробуй только!
Юдит жует зажмурившись, а я тем временем разглядываю ее лицо. В эту минуту кажется, что ей не больше шестидесяти, а утром можно было дать все сто.
— Ты веришь в любовь, Сандра? — внезапно спрашивает Юдит, не открывая глаз.
— Нет, — быстро отвечаю я, хотя во рту тут же чуть не пересыхает. — То есть вы что имеете в виду?
— Ты веришь, что есть такое чувство, которое сильнее всех других? — поясняет Юдит, подчеркивая каждое слово.
Я надкусываю пирожное, делаю глоток чаю, а Юдит Кляйн все сидит с закрытыми глазами и ждет ответа.
— Любовь — это просто слово, вот и все. Самое затасканное и самое лживое слово в мире. Почему мы все время делаем вид, что устроены сложнее, чем животные?
Наверное, я продолжила бы рассуждать, если бы Юдит не перебила с довольным смехом:
— А что ты знаешь о животных? Какие у них представления о жизни?
— А им плевать на представления. Они просто спариваются, вот им и хорошо.
— Это тебя в школе такому научили?
— Ну, некоторые живут вместе всю жизнь.
— Ты сейчас о животных?
Я киваю. Мне как-то спокойно сидеть тут и болтать со старушкой, у которой за плечами такая длинная жизнь. На улице мельтешат и суетятся люди, а мы сидим, защищенные стеклом, как броней.
— У некоторых животных самцы носятся от гнезда к гнезду и ловят момент. И самок это устраивает, они пускают к себе чужаков на пять минут перепихнуться. А самцов потом ищи-свищи. Ни слуху ни духу.
— А ты такого хочешь, Сандра? Чужака, от которого потом ни слуху ни духу?
Я пожимаю плечами, глядя в окно.
— Ох, чему вас только теперь не учат.
— А вас что, ничему не учили?
— Как же, учили. Что Бог есть любовь и что люди стали плодиться и размножаться по его воле.
— Плодиться и размножаться?
— Да, производить потомство.
— Похабно как-то: плодиться и размножаться. Так что, и в Библии написано?
— Не знаю, я своими глазами этих слов не видела.
Юдит откусывает от пирожного и медленно жует.
— Значит, ты не веришь, что люди могут жить в любви целую жизнь?
— Лучше вы ответьте. Это вы жизнь прожили.
Юдит молча крутит в руках десертную ложечку, как будто ей вдруг ужасно захотелось разглядеть гравировку. Я могла бы сказать, что любовь есть, но живет недолго. Одну дождливую ночь.
— Восхитительный ванильный крем! Барышня, принесите нам еще по пирожному, будьте так любезны. А что, твоя мама не рассказывала о любви? Как все мамы?
— У меня мама приемная. С девяти лет.
— А она одинокая, твоя приемная мама?
Я киваю и отхлебываю чаю — глоток за глотком, чтобы рот был занят. И зачем я только стала рассказывать. Сейчас начнется допрос, и она выудит из меня все до конца. Старухи — те же вампирши, не видать мне теперь покоя.
Но Юдит больше ничего не спрашивает. Смотрит на официантку, как будто ничего, кроме ванильных пирожных, ее не интересует. Вот и отлично — может быть, у нее провалы в памяти от старости, и она уже забыла, о чем спрашивала.
Приносят пирожные, одно из которых предназначается мне.
— Если не доешь, возьмем с собой, — шепчет Юдит, как будто замышляет преступление. — Сколько тебе лет, Сандра?
— Называйте меня Эс. Ненавижу имя Сандра.
— Эс? Это что, имя?
— Ну, можно писать с двумя «с» — Эсс.
— А когда у тебя плохое настроение, то с одной? Эс?
— Когда у меня плохое настроение, то имя вообще не нужно.
18. Смертельный яд
Обратно мы едем на автобусе. Юдит Кляйн сидит, снова погрузившись в себя, прикрыв глаза и чуть раздвинув тонкие губы. Можно подумать, что она спит — хотя автобус полон народу. Осторожно положив руку, испещренную голубыми венами, на мою, она шепчет:
— Если любовь есть, то это смертельный яд. Если другой человек может проникнуть внутрь тебя и остаться там, а ты не в силах его выгнать.
Я искоса разглядываю ее худую шею, торчащую из ворота пальто, и коричневый берет, из-под которого выбиваются завитки белых волос.
— Пора возвращаться к этим занудным бабкам, — бормочет Юдит, как только мы входим в дом престарелых. Прислонившись к двери лифта, она смотрится древней старухой.
Позже, засунув руку в карман, я обнаруживаю внутри что-то мягкое и липкое. Это половинка ванильного пирожного из кондитерской, завернутого в салфетку.
19. Жалюзи
Я иду к дому через парк, и пакеты с продуктами, которые я несу в руках, бьют по ногам. Может быть, если заполнить шкафы банками фасоли в томатном соусе, коробками спагетти и бутылками кетчупа, в квартире станет уютнее. Надо как-то бороться с пустотой. Надо занять пространство едой и рулонами туалетной бумаги, тюбиками зубной пасты и газетами.
Дом светится, как фонарь: на лесах полно рабочих в комбинезонах и строительных прожекторов. Провода извиваются, как змеи, радио голосит в темноте. Четыре парня колошматят по фасаду инструментами, откалывая огромные куски штукатурки.
— Дом-то что, сносят? Хоть бы сказали! — сердито кричу я.
Парень с жидкой бородкой, в синей спецодежде пожимает плечами:
— I don’t understand.
— I live here!
— We shall make reparations. But we thought that all the people had moved away, — смеется он. Вот нахал!
— Not me.
— Okay. We shall try to warn you if it’s falling down. The house I mean[3].
Я вхожу в подъезд; такое чувство, что дом вот-вот рухнет. Так вот почему мне досталась эта квартира. Все жильцы переехали, им дали временное жилье. Я одна буду тут куковать, пока дом не развалится.
В кухонном окне маячат рабочие. Когда я сливаю воду из кастрюли со спагетти, тот, с жидкой бородкой, машет мне и ждет, улыбаясь и засунув руки в карманы. Я подхожу к окну и смотрю на него. Парень жестом просит открыть окно. Я приотворяю раму.
— I just wanted to tell you that you have to say if we are disturbing you too much!
Он говорит по-английски, как русский бандит из кино. И пусть не морочит мне голову — как будто если я попрошу не мешать, они пойдут ломать другой дом!
— Well, someone pays you to work here, on this house, right?