- Я сейчас отверну, а ты с автоматом в кювет. Я их снизу встречу, ты вжаришь им в зад.
- Ну уж нет! Пулемет - мой кусок хлеба. Так что бери свою машинку и сам вали в засаду.
- Да ты хоть на мотоцикле умеешь?
- Разберусь.
Все вышло до Ромкиной задумке. Немцы приметили, где пограничники свернули с грейдера, и один мотоцикл перевалил через кювет почти в том же месте; второй сделал это раньше и помчался на перехват, прямо через лужок, хотя это было и непросто по высокой траве. Третий мотоцикл отстал почти на километр, и, если бы здесь была другая география, если лужок был бы хоть чем-то закрыт, возможно, и эти немцы кинулись бы в бой, чтобы попытаться выручить своих. Но лужок просматривался с грейдера отлично, немцы увидели, что произошло с их товарищами, не доезжая трехсот метров развернулись - и Ромка вслед даже пальнуть не смог, хотя бы просто так, вместо соли на хвост - патроны у него в магазине опять кончились, а запасных с собою не было.
Один мотоцикл горел. Когда из-под перевернувшейся машины выбирался пулеметчик, Ромка ударил по нему, не целясь, и пробил бак. Еще двое немцев были убиты наповал, а одного насмерть придавило мотоциклом.
Страшных постоял, прислонясь плечом к рубчатой коре тополя. Тихо. Трава пахнет - одуреть можно. Жуки летают. Перепела переговариваются… Только где-то за холмами ворочается гром. Страшных прислушался. Так и есть - семидесятипятимиллиметровые. Густо бьют. Бой хороший или просто снарядов - бери не хочу. Но далеко это, ох далеко!…
Мотоцикл горел с треском, пламя гудело, как в трубу. Пламени почти не было видно, оно только угадывалось на фоне дыма - чадного от краски. Дым сперва нерешительно расползался во все стороны, потом словно щелочку нашел - потек вниз, в сырую ложбину, к речке.
- Тебя что - ранило? - крикнул Залогин.
Он подъехал на мотоцикле и даже успел перевернуть горящую машину, пытаясь погасить пламя, но это было непросто. Тимофей сидел в коляске как-то бойком, почти лежал; глаза его были закрыты.
Страшных побрел через высокую траву, волоча автомат по земле. Остановился возле немца, которого минуту назад убил. Его обгоревший мундир был изорван пулями. Лицо хоть и немного обгорело, а уже не разберешь, сколько ему было годочков. Моя работа, подумал Страшных. Я его убил. Минуту назад он был совсем живой, гнался за нами, уверенный, что перестреляет нас. А я его убил. Живого человека. Живого человека, еще раз упрямо повторил Страшных, прислушиваясь, не дрогнет ли у него в груди хоть что-нибудь. Но ничего не дрогнуло. Пустые слова. Когда он смотрел на этого убитого им фашиста и произносил «живой человек» - это были пустые слова. Фашист и эти слова не совмещались. А может, причиной была груда полусгоревших товарищей в провале котельной? Или пристреленный в упор Эдька Постников, которого он узнал только по надписи на ремне?…
- Ты чего скис, дядя? - Залогин заглянул ему в глаза, - Мучаешься, что укокошил фашиста?
- Нет. Просто устал.
- Нашел время! Давай, дядя, помоги обыскать их. Бинты нужны. Командира перевязать.
- А сам не можешь?
Вопрос попал точно. Залогин помялся.
- Не могу.
- Мертвяков боишься?
- При чем тут мертвяки? Но… по чужим карманам лазить…
Ромку все еще не отпустило. Он усмехнулся, но усмешка не проникла вглубь, так и осталась на губах. Он представил, как будет выворачивать карманы… А ведь прав Залогин - не так это просто. Надо что-то перешагнуть. А может быть, даже сломать в себе. Но зачем! - возмутилось все в Ромке, мне и так хороши. До сих пор мне ничего не приходилось в себе ломать Я не хочу. И не буду!…
- Давай поищем в багажниках, - предложил он.
К горящему мотоциклу подступиться было уже невозможно, и они побежали к уцелевшему. Шерстяное одеяло, два пакета НЗ, две банки консервированной колбасы, буханка хлеба, початая бутылка спиртного, термос вроде бы с кофе, а дальше насос, запасные камеры, инструмент, патроны - целое богатство, а индивидуальных пакетов нет.
На золотисто-коричневой этикетке бутылки красовалась голова оленя с густыми рогами. Страшных вынул зубами пробку, старательно обтер горлышко рукавом, ополоснул содержимым и лишь затем сделал глоток. Зажмурился.
- Хороша штуковина! Огонь по жилам. Попробуй, - протянул бутылку Залогину.
- Я не пью.
- Да брось ты! Наркомовские тебе положены? Ежедневно! Колоссально снимает усталость.
- Не хочу.
- Глупо. Ну я твою долю сержанту отдам. Ему это сейчас во как надо. Совсем скапустился.
Услышав его шаги, Тимофей открыл глаза.
- Почему задерживаемся?
- Сейчас поедем. А ну заглотни, только помалу.
- Самогон?
- Послабже будет. Но до санбата на этом газу ты продержишься.
Только сейчас Ромка заглянул в багажник своего мотоцикла. Здесь тоже было припасено немало добра- кроме бинтов. Он возвратился к Залогину. Герка сидел на корточках возле задавленного лейтенанта, перед ним лежал черный кожаный бумажник немца, он разглядывал фирменную фотокарточку: этот же лейтенант, только в парадном мундире и с медалями, рядом полненькая блондинка, светлоглазая, в перманенте, а между ними совсем маленькая девчушка, вся в локонах и шелке.
- Кончай!
У второго пулеметчика в сумке они нашли то, что искали.
Они забрали все патроны, три автомата, бинокль и «вальтер» лейтенанта. Забрали одеяло и всю еду. Бензином разжиться почти не удалось, видать, вчера немец неплохо поездил, сразу подзаправиться поленился, а сегодня когда ж ему было этим заниматься, еще и к восьми не подошло, когда началось.
Посовещавшись, они стащили с лейтенанта френч и предложили Тимофею, который был, по сути, до пояса голый: от гимнастерки остался лишь правый рукав и воротничок, да клочья материи на груди и спине. Но Тимофей даже примерять не захотел. Шнапс уже действовал. Он сидел свободно, глаза были ясные.
- Нет, - сказал он. - Сойдет и так.
Его завернули в одеяло.
- Ну что, на север двинем? - сказал Ромка, забираясь в седло. - Там вроде наши шумят.
- Наши сейчас везде, - сказал Герка. - Так что это не горит. Может, сначала человека похороним? Гля, место какое классное. Тихо, красиво.
- Вот сейчас набегут сюда фашисты - получишь тишину. - Ромка повернулся к Тимофею. - Твое слово, командир.
Тимофей погладил горячий ствол «МГ».
- На север сейчас невозможно - не проскочим через шоссе. Ночи надо ждать… И хоронить абы как грешно… Ладно, давай на хутор к Шандору Барце.
9
Этого венгра знали все окрест. Он разводил хмель, держал несколько коров; был прижимист: у таких зимой снега не допросишься. Его давно следовало отселить куда поглубже, подозрительным личностям в этой зоне девать было нечего, но граница только осваивалась; до хуторянина руки у начальства так и не дошли.
Хутор стоял над речкой. Невысоко, но в самый раз - его не доставало половодьем, а холм был глинистый, всегда сухой. Крепкий кирпичный дом, крепкие сарай и коровник, крепкая ограда. С севера от реки к хутору подступал ухоженный яблоневый сад. Сад охватывал хутор с трех сторон, оставляя открытой только южную, солнечную, где был двор.
Когда пограничники подкатили к воротам, хозяин уже встречал их. В новой тройке, в начищенных сапогах и с трубкой. Ой слишком поздно увидел, с кем имеет дело; уходить было неудобно. Он сунул трубку под седые усы, сузил белесые глаза и ждал.
- Здорово, Барца! - весело прокричал Страшных, затормозив так, что венгра с ног до головы обдало пылью; тот, впрочем, и не поморщился.
- А я думал, что вы уж все пошли на божий суд, - сказал он, намеренно коверкая речь. Это была беззлобная демонстрация: каждый утверждается как умеет.
- Для нас повесток не хватило. Пока напечатают - поживем.
- То-то, гляжу, один уж заработал вечную жизнь.
- Над чем смеешься, змей! - рассвирепел Страшных и соскочил с мотоцикла, но Тимофей успел удержать его за руку.
- Здравствуй, дед, - сказал он. - Меня-то что не признаешь?
- Трудно тебя признать, капрал, дай бог тебе здоровья.
- Помоги, Барца. Товарища вот схоронить надо.
- Хорошо, гляжу, бегаете.
- Ладно тебе. Говори - выручишь?
- Небось сами и похороните, - сказал венгр и опять ухватил трубку крепкими желтыми зубами. Затем кивнул Залогину - пошли, мол, - повернулся и заскрипел сапогами через двор.
Герка не сразу последовал за ним. Легким скользящим шагом прошел перед воротами, согнувшись почти к самой земле, всматриваясь в следы. Вернулся более широким полукругом, расслабленно выпрямился и сказал Тимофею:
- Сегодня здесь еще никто не проезжал.
Но автомат все-таки перебросил из-за спины под мышку и поставил на боевой взвод.
Они пропадали долго. Наконец появился Залогин, неся две лопаты и маленькое ведерко с молоком, а следом венгр с двумя домашними караваями, с куском сала и свертком, от которого терпко пахнуло застоявшимся запахом полыни.
- Это тебе, капрал.
Тимофей развернул сверток. Это была старая кавалерийская куртка, скажем даже больше - драгунская, только Тимофей не знал таких тонкостей, да и все равно ему было. Шили куртку из хорошего прочного сукна; от него теперь осталась одна основа, но тусклый, когда-то шикарный позумент уцелел весь и пуговицы с орлами тоже. Реликвия! Однако Тимофей был рад.
- Здоровый был мужик, - похвально оценил он. - Чья это?
- Небось моя.
- Скажешь! - не поверил Тимофей - Да в ней двоих таких, как ты, спеленать можно.
- Если б дожил до моих лет, небось усох бы.
- Не! У нас такой корень - все больше в толщину идем, - улыбнулся Тимофей, влезая в куртку; она оказалась ему в самый раз. - А с чего ты решил, что я не проживу с твое?
- Если с этими рыцарями не поедешь, у меня останешься, может, и проживешь. Может, еще и сто лет жить будешь.
- А с ними, думаешь, убьют?
- Это уж как Иисус рассудит. Только куда уж вам уберечься.
Тимофей долго ел молча. Потом сказал:
- Не могу, Шандор. Я за них в ответе. Понимаешь? Не могу я их бросить. Если б еще пеши были… А так нет.