ль заполняет форму, словно в ней ничего и не было, словно в ней не было себялюбия и робости и мелких страхов из-за бытовой ерунды. Сталь выжигает их начисто. И ты перестаешь быть собой - слабым человечком. Твое сердце заполняет тебя всего. И вся твоя жизнь фокусируется в этой минуте, и не только прошлое, но и будущее. И вся твоя энергия фокусируется в ней, как линза фокусирует солнечный луч в точку. И тогда как будто из ничего вдруг вспыхивает пламя…
- Товарищи красноармейцы, - сказал Тимофей и замолк: сел голос у него. Он осторожно, чтобы рану не бередить, прокашлялся в кулак, открыл рот - и не получилось ни звука. Это его только разозлило.
- Воды! - прохрипел он.
Чапа с готовностью протянул фляжку. Тимофей отпил всласть, жестко вытер тылом ладони рот и сказал спокойно и твердо:
- Товарищи красноармейцы. Сейчас, когда наша Советская Родина бьется насмерть с мировым фашизмом… - Он замолчал: замах вышел не по плечу. - Священный воинский долг… и просто совесть… - Он опять замолк, поглядел в лицо каждому и вдруг рубанул воздух кулаком. - Я так считаю, что мы им должны сейчас вжарить. Сейчас просто обязаны. Все. Прошу высказаться, товарищи.
- Вот это разговор, Тима! - восторженно заорал Страшных. - В первый раз за трое суток говоришь по-человечески. Давно бы так!
- Нас только пятеро, - сказал Залогин. - Ну, врезать им хорошенько - это вещь, кто спорит. Ну, поломаем несколько игрушек. А как эти дяди попрут на нас? В одиночку дот не продержится - он ведь только часть системы. И потом: здесь гарнизон нужен - двенадцать человек. А нас только пятеро.
- Четверо, - поправил Тимофей. - Я не в счет. Какой из меня ныне вояка! Спасибо, что хожу.
- Да я и не считал, если по правде.
- Не разберу: ты за или против? - разозлился Ромка.
- Если б я один был - какой разговор…
- Ясно, - сказал Тимофей. - Твое мнение, Драбына?
- Я шо, - глаза Чапы от возбуждения совсем округлились и были на пол-лица. - Я как усе.
- Ладно. Что скажешь ты, Саня?
- Как прикажете, товарищ командир.
- Отлично. Приказываю готовиться к бою!… - Он еще раз оглядел всех. - Кто знает наводку?
- Да что там знать, комод? - фыркнул Страшных. - Бей напрямую - и хана.
- Тебя не спрашивают. Твои знания мне известны.
- Дайте я спробую, товарыш командир, - сказал Чапа. - Так что у меня был приятель…
- Понял. Садись наводить. - Тимофей отхлебнул еще глоток и возвратил ему флягу. - Страшных, будешь замковым и заряжающим. Залогин - снарядным. Ты, Саня, лети вниз, подавай бронебойные. Пока не получишь другого приказа - одни бронебойные. Разберешься?
- Так я ж ничего не увижу оттуда!
- Ты что - в кино пришел? Выполняй приказ!
Он повернулся к амбразуре и даже чуть не отпрянул в первое мгновение, так близко были враги. До головной машины - не больше трехсот метров…
Мотопехота уже вся перебралась на этот берег, и теперь через мост двигался второй танковый полк.
В передовом дозоре шли два средних танка, их прикрывал тяжелый. Он казался горбатым, набычившимся животным. На его башне, свесив ноги в люк, сидел танкист. Он был без шлема, со значками на груди - слева и справа; курил трубочку и смотрел на холм. Впечатление было такое, что он смотрит прямо в амбразуру. Тимофею даже показалось на миг, что немец и он встретились глазами - вдруг их глаза оказались совсем рядом, словно расстояние необъяснимым образом потеряло свою власть. Тимофей ощутил внутри пустоту и замер. А затем горизонт стал сжиматься сразу с обеих сторон: это стоявший рядом Залогин, оцепенев, будто под гипнозом, медленным вращением маховичка сдвигал створки амбразуры…
Тимофей остановил его руку:
- Не надо. Он не видит нас.
Это был оптический обман, небольшая шутка природы.
Чапа уже обжился в креслице наводчика, даже телефонные наушники зачем-то напялил. Прильнув к дальномеру, крутил ручки.
- Чапа, дозоры пропускаем.
- Э! От меня они вже повтикалы.
- Ух ты! Откуда же начинается мертвая зона?
- А трошечки дали, товарыш командир. Отам, де ярок и дырка под сашше.
- Это где водосток, - шепнул Залогин.
- Вижу… Отступи метров на сто. Там их и прихватим.
Уже и второй дозор был рядом, огибал холм. И колонна совсем приблизилась. Головной танк - лобастый, упрямый, - покачиваясь, катил по серебряной ленте, жевал гусеницами собственную тень. Тимофей подправил настройку стереотрубы, определил: до линии огня еще метров пятьдесят; успеваем А где же хвост колонны? Все новые и новые танки выползали из ущелья. Ладно, что откусим - то и наше. Не подавиться бы…
Он услышал сзади незнакомый щелчок и обернулся. Залогин вынимал из подъемника снаряд. Засуетился Страшных, с непривычки замешкался, наконец торопливо лязгнул затвор.
- Орудие к бою готово!
Это было последнее мгновение, когда Тимофей своею командирской волей мог остановить судьбу и отменить атаку. Интересно: как бы сложилась их жизнь? Вспоминали бы они об этом мгновении - последнем, за которым лежала пропасть?… Но Тимофей даже не подумал об этом. Он увидел - пора, и закричал:
- Огонь!
Вот уж чего они не ждали, это грохота. Впечатление было такое, что сидели в железной бочке, а кто-то вдруг ахнул от всего сердца - сколько в нем только силы наскреблось - кувалдой.
Тимофей оглох и ослеп на несколько мгновений, и потому прозевал разрыв снаряда. А когда смог наконец видеть, ему подумалось: мимо. Головной танк катил, словно ничего не произошло, к спасительной границе мертвой зоны. Но тут оказалось, что движется он один, а колонна останавливается - теснясь, сжимаясь, как гармоника. Останавливается, потому что стоит второй танк. Тимофей долго всматривался, пока увидел маленькие язычки пламени, а потом, как-то сразу, будто в нем дырочку открыли, из танка повалил густой жирный дым.
- Куда ты в него, Чапа?
- Тю! А я знаю? Я в першого вциляв.
Все еще золотое, все еще чистое и ясное предвечерье лилось долиной, и даже дым не мог его замутить. Пока не мог.
Между тем остановился и головной танк. Знай немцы, что они уже в мертвой зоне или по крайней мере стоят на ее границе, они и держались бы соответственно. Но пока им было ясно одно: противник напал на колонну, а они неосторожно оторвались от своих И танк попятился. Он поднял пушку, навел ее на вершину холма, но не стрелял, должно быть, еще не видел цель. Он отползал медленно. В этом движении не было страха - только мера предосторожности. Он только хотел соединиться со своим батальоном, который уже разворачивался, готовясь к бою: несколько танков рассредоточились влево от шоссе, несколько - вправо. Колонна осталась на дороге, ждала, когда передовой батальон сметет преграду и расчистит путь для дальнейшего движения согласно приказу.
По лязгу затвора Тимофей понял - орудие к бою готово.
- В которую штуку лупить? - спросил Чапа.
- Который пятится, того и бей.
- Не-а. Не можу, - пожаловался Чапа. - Он ач, какой верткий. Токечки, думаю, гоп, а он уже драла дал.
- А ты с опережением попробуй, - посоветовал Ромка.
- Дуже ты розумный! - огрызнулся Чапа. - Може, сам покажешь, як отое роблять?
- Ладно вам, - сказал Тимофей. - А по горящему попадешь еще раз?
- Спробую.
- Целься ему в мотор. Но стрелять только по моей команде!
Тимофей подрегулировал резкость и, чтобы как-то убить оставшиеся секунды, пока танк отползает к своим, шептал: «Ладно… ладно…» - смотрел, как шевелится (шалят нервишки у немца!), целится прямо ему в лицо все еще молчащее (ждут второго выстрела, чтобы точно засечь дот) дуло танковой пушки; как уплывают под броневые крылья отполированные траки; как командир танка высунулся из башни и то смотрит в бинокль на вершину холма, то что-то говорит вниз, наверное, пушкарю…
Тимофею казалось, что даже лицо механика-водителя он различает в приоткрытом переднем люке. Чтобы убедиться точно, хотя ему это и не нужно было, Тимофей стал всматриваться в темный срез амбразуры и чуть не прозевал момент, когда танк стал огибать горящую машину.
- Огонь!
И опять вокруг них и внутри каждого из них - в мозгу, в костях, в каждой клеточке тела красноармейцев взорвался гром, словно это и не снаряд был вовсе, а само пространство раскололось на куски. Но теперь Тимофей был готов к этому и не зажмурился даже, и видел, как сверкнул из-под катков огонь, и хотя Тимофей знал, какая это сила - 105-миллиметровый бронебойный, - а все-таки боялся сглазить удачу и ждал настоящего пламени, или дыма, или взрыва, что подтвердило бы успех. Но мгновения бежали, а танк стоял целехонький, и Тимофей уже смирился с неудачей, и ждал, что сейчас танк сдвинется и поползет прочь от шоссе, занимая свое место в боевых порядках батальона, как вдруг из башни высунулся командир, стал вываливаться наружу, сползать с башни вперед руками, цепляясь за броню; наконец скатился на землю и опять пополз на одних руках, и хотя Тимофею не было видно, что у немца случилось с ногами, надо понимать, досталось им крепко, потому что они тянулись за ним, как груз, а он все полз на руках и кричал беспрерывно, может, одно только «А-а-а!…» - судя по тому, как у него был вывернут рот. Но из дота его не было слышно: все-таки расстояние приличное, верных полкилометра набежит, да и моторы там ревели вовсю, десятки мощных танковых дизелей, а уши после второго выстрела были все еще заложены. Тимофей сглотнул несколько раз, чтобы выбить пробку, но не помогло.
Больше из танка не вылез никто, а затем изнутри его рвануло вверх высоким столбом, и лишь тогда по-настоящему загорелось.
Две снарядные гильзы еще чадили на броневом полу каземата.
Два дыма слились в один; рваное облако стало сносить вдоль шоссе в сторону дозорных танков.
Шоссе было перегорожено напрочь.
Теперь весь головной танковый полк рассредоточивался по долине. Первый батальон, словно разбуженный взрывом, уже бил по вершине холма в два с половиной десятка стволов. Однако цель была для немцев неудобная. Во-первых, стрелять вверх без специальных приборов всегда не с руки; а во-вторых, танки все время находились в движении - выполняли противоартиллерийский маневр. В таких условиях спрашивать с наводчиков исключительную точность, право же, грешно. И снаряды то летели высоко, то рвались ниже дота. Только однажды красноармейцы услышали, как болванка угодила в бронеколпак. Против ожидания звук оказался не ахти какой: загудело низко, будто в большой колокол; все-таки масса купола была огромной, в ней могла раствориться без существенных пос