верное, прекрасная возможность отличиться… Ах, как все запутано, как мало шансов… Но я ведь не трус! Я только не хочу рисковать напрасно. Не хочу одним разом потерять все только потому, что полковника вовремя не предупредили. А если предупредили?…
Он всматривался в невозмутимое лицо командира полка, но не прочел ничего - ни утешительного, ни настораживающего. Так в смятении чувств он и покинул штаб. Его «опель» возглавил колонну. Грузовики трогались тяжело и шумно. Оглядываясь назад, Ортнер видел в полном свете фар их расплывающиеся массы, от них передавалась уверенность, которая была ему так нужна сейчас на этом совершенно пустынном шоссе.
Начальник штаба механизированной дивизии - полковник с воспаленными глазами, с гордой посадкой седой головы, с отчетливым прусским выговором и прусской же фамилией (перед нею стояло «фон» - вот и все, что запомнилось Иоахиму Ортнеру; фамилия этого полковника сразу не осела в памяти, а потом оказалось, что Ортнер ее забыл) - поджидал его на краю шоссе в своем «опель-капитане». До злосчастного холма оставалось три километра. Полковник предложил Иоахиму перебраться к нему в «опель» и там при ярком свете потолочного плафона объяснил обстановку сначала по карте, затем взял лист великолепной слоновой бумаги и мягким пастельным карандашом уверенно начертил схему: вот это холм, здесь река, шоссе, старица, болото; здесь пулеметные бронеколпаки; возьмите, господин майор, вам на первое время пригодится… Он объяснил, как действовала дивизия, и по тому, какие при этом упоминал детали, - другой на его месте наверняка бы опустил их из-за ложного понимания чести, - было ясно, что он всей душою хочет быть полезным своему молодому товарищу по оружию Майору Иоахиму Ортнеру было хорошо с ним Они были одного круга люди. Он видел, что и полковник это сразу понял, и рад этому. Они узнали друг друга, признали друг в друге себе подобных, и от того, что и другой тебя признал, получали какое-то особое удовольствие.
Беседа заняла у них минут десять. Напоследок Иоахим Ортнер едва удержался, чтобы не спросить, как полковник порекомендует ему действовать. Но что тот мог посоветовать? Если б он знал радикальное средство, дот уже был бы взят.
Но полковник понял, о чем думает Ортнер.
- Мне жаль, что я вас оставляю в столь сложном положении, и даже советом не могу помочь, - сказал он. - Но вас я не жалею, и вы не жалейте себя. Не вы, так кто-нибудь другой. Мы солдаты и обязаны исполнить свой долг до конца… Но не делайте это за чужой счет. Боже мой, этот дот будет взят, конечно же, иначе быть не может, но сколько немецких жизней он уже унес и сколько еще унесет!… Помните это, господин майор. Прощайте!
Следует отдать должное майору Ортнеру. Едва он остался визави с противником, страх покинул его сердце. Это не было результатом какой-либо природной реакции, скажем, отчаяния, когда организм в целях самосохранения «выключает» работающую на пределе психику. Напротив, сейчас это состояние зависело только от его воли. И когда он приказал себе успокоиться и быть уверенным, причем уверенным не только для других, но и для себя тоже, то есть уверенным на самом деле, потому что и от этого зависел успех, он именно таким и стал.
Он понимал: ему предстояло жестокое испытание. И уму его, и знаниям, но прежде всего силам его души. Майор Ортнер к этому испытанию был готов. В конце концов это была его работа, которой он посвятил жизнь, которую изучал всю жизнь.
Когда он подъехал в своем «опеле» к стоящим на обочине грузовикам, по напряжению, которое едва наметилось в работе мотора, он понял, что дорога пошла вверх. Значит, это и есть увал; холм будет сразу за ним, вспомнил майор Ортнер, и недавно пережитый здесь ужас захолодил под сердцем. Но майор не дал ему ходу. Он велел собрать офицеров, объявил задачу и точно показал по карте, где какой роте надлежит стоять. «Остальное на ваше усмотрение, господа. В детали я не вмешиваюсь». Гауптман Клюге получил еще больше свободы. «Где ставить пушки - решайте сами, господин гауптман. Единственное пожелание: хорошо бы подготовить такую позицию, чтобы батарея могла обстреливать огневые точки русских прямой наводкой». - «Яволь, господин майор». - «Позвольте пожелать вам доброй ночи, господа».
И он действительно отправился спать в свою походную палатку, которую успели разбить в кустарнике Харти и Петер, на резиновом матраце, предупредительно надутом не очень туго. И спал три часа. Без четверти четыре он сам проснулся, как по будильнику (своим тренированным чувством времени майор Иоахим Ортнер не щеголял, но гордился), кипяток для бритья уже шумел на спиртовке; и когда точно в четыре в небе появились обещанные «фокке-вульфы», майор уже был гладко выбрит и допивал свой утренний кофе.
О предстоящем бое он старался не думать. Это было непросто, но совершенно необходимо: нервы еще пригодятся. Что же касается деловой части, то командир роты, которой надлежало первой идти в атаку, узнал об этом еще три часа назад от самого майора, так что обязан был соответственно подготовить людей; к тому же помощник командира батальона (он сразу сел воплощать диспозицию в форме детального приказа) не даст ему спуску, если что пойдет не по писаному.
Поэтому все пятнадцать минут Иоахим Ортнер предавался несколько абстрактным размышлениям, в центре которых был гауптман Вилли Клюге. Тема подвернулась случайно. Вокруг палатки хватало шумов: тягачи ворчали, слышался металлический стук, голоса солдат Это не мешало спать, но даже сквозь сон Ортнер различал голос гауптмана; он же назойливо зудел где-то рядом, за кустами, и после пробуждения.
Иоахим Ортнер не вникал в смысл слов Клюге был ему скучен. Он не понравился майору сразу, с первого взгляда, когда майор увидел его - маленького, рыжего, конопатого, с самоуверенной ухмылкой человека, считающего, что знает себе цену и поэтому может держаться с тобой запанибрата. «Опель» Ортнера съехал на обочину совсем, майор не стал выходить из кабины, и, чтобы поговорить с ним, Клюге пришлось сойти в кювет.
Он стоял возле открытой дверцы, разница в уровнях была не так уж и велика, но то ли лампочка в кабине была тусклой, то ли рамка двери как-то по-особенному стягивала перспективу, только создавалось впечатление, что Клюге совсем маленький человечек и стоит далеко-далеко внизу. Возможно, это отпечаталось на лице Иоахима Ортнера, а может, снизу все виделось гауптману чрезмерно крупным, и это его нервировало, во всяком случае, он попытался задрать ногу и встать на приступку «опеля», однако это не получилось ни с первой, ни со второй попытки, и майор даже заподозрил, что Клюге немножко пьян, так что когда тот весь напрягся и, неестественно улыбаясь, готов был вот-вот предпринять третью попытку, Иоахим Ортнер не выдержал и сострил:
- Будьте выше этого, гауптман.
Но тот не принял шутки: не понял, а скорее всего не захотел понимать. Его лицо потемнело от прилившей крови, а когда она схлынула, по выражению его глаз майор понял, что заработал еще одного непримиримого врага.
Гауптман перестал задирать ногу и нервно поглядывал по сторонам, давая понять, что беседа ему надоела и майор ему скучен, а сам он, Вилли Клюге, крупнокалиберный идиот: какого черта он гнал своих людей, гнал машины сквозь ночь? Чтобы вместо благодарности услышать от этого недоноска с неестественно правильным прусским выговором шуточки в свой адрес?
Иоахим Ортнер отпустил гауптмана с легкой душой. Пусть злится, думал он. Мне он не помешает, не навредит. Слишком мал. А в бою… Кто спорит, может статься так, что от действий Клюге в бою будет зависеть многое. Но в бою ему придется защищать свою жизнь… и честь, если она у таких, как Клюге, имеется. Спаси господь его душу, если он попытается хитрить со мной.
И вот сейчас майор думал об этом снова. Ну и полк, думал он. Их что, нарочно подбирали? Скопище плебеев. Да ведь если пробудешь среди них достаточно долго, глядишь, и сам станешь на них походить. Притворство даром не проходит. Впрочем, разве я притворялся? Нет. Ни с полковником, ни с гауптманом. Притворство было бы напрасным. Я не актер, а они оказались на удивление проницательными. Что нас объединило? Дело? Нет. Скорее судьба. Прекрасно. Будем деловиты и официально любезны. На минуту наши дороги пересеклись, даст бог, разбегутся в бесконечность! Прекрасно!
- Господин майор! - Адъютант вырос перед ним, неловко закрыв своей длинной фигурой и холм и даже «фокке-вульфы» над ним. - Позвольте проводить вас на командный пункт.
- Прекрасно. Как первая рота?
- На исходном рубеже, господин майор,
- Прекрасно. - Иоахим Ортнер пригубил кофе. За весь разговор он не улыбнулся ни разу. Ни к чему. - Передайте: пусть начинают.
17
Первая атака получилась самой удачной. Если б она еще достигла цели!…
Рота развернулась в цепь и пошла к холму почти одновременно с тем, как упали первые бомбы Насчет калибра бомб уговора не было, но майор надеялся, что летчики знают о характере цели и воспользуются по меньшей мере стокилограммовыми. Это было немаловажно и с точки зрения психологии. Взрыв стокилограммовой бомбы - достаточно эффектное зрелище; оно бодрит солдат, придает им уверенность. Майор помнил еще по Испании: когда идешь в атаку на окопы, которые у тебя на глазах обрабатывают тяжелыми бомбами, всякий раз думаешь, что уж теперь-то дело предстоит плевое: дойти и занять опустошенные смертью позиции. Увы, в его практике такого не бывало ни разу. Но очередной раз убеждаешься в этом лишь за полторы-две сотни метров до изуродованных и засыпанных землей окопов противника.
«Фокке-вульфы» не торопились. Они медленно кружили высоко в небе, а холм под ними зарастал взрывами. Бомбы ложились на вершину почти непрерывно. Похоже, ни одна не упала в стороне, удовлетворенно отметил Ортнер. Это была не только добросовестная, но и классная работа.
А потом произошло уже известное по рассказу начальника штаба механизированной дивизии. Когда рота достигла середины склона, по ней ударили два крупнокалиберных пулемета; правда, один не из бронеколпака, как ожидалось, а во фланг - из-под раскуроченного танка. Этот сюрприз немного стоит, подумал Ортнер, наблюдая за боем в бинокль. Уязвимая позиция. Клюге выковырнет их из-под танка четырьмя-пятью снарядами. Если только он действительно так хорош, как обещал оберст.