Вот-вот, приободрился Алексей Иннокентьевич, во-первых, антенна, во-вторых, светомаскировка, не при свечах же они там работают, в самом деле, все-таки середина двадцатого столетия, не средневековье какое-нибудь; да и свечу в такую ночь и за десяток километров можно увидать, так что без затемнения не обойтись.
И он опять спросил себя: а как бы я сам поступил на месте Хальдорфа?
Если следовать формальной логике, например, как при игре «сыщики-разбойники», Хальдорф должен был давно исчезнуть отсюда. Ведь он хочет остаться невидимкой, а его уже спугнули дважды. И он сам предпринял маневр, рассчитанный на выигрыш времени, на отсрочку третьей встречи: его псевдогруппа все еще болтается по немецким тылам в сотне километров отсюда, все еще имитирует челночный поиск, каждый вечер выходит на связь… Кстати, надо будет спросить у Саши, что они насочиняли сегодня, заметил себе Алексей Иннокентьевич.
Но ведь мы с Хальдорфом не упражнение из формальной логики решаем, тут же утвердился он. Мы боремся! А Хальдорф - умелый и удачливый боец, за последние годы он не знал серьезных провалов, по крайней мере, я не слышал о них. Так почему же он вдруг изменит себе? Почему начнет бояться, удирать?… Нет! Хальдорф всегда нападал первым; и сейчас он ведет в счете; так чего ради он будет мне уступать эту партию? Я бы не уступил. Что бы я предпринял на его месте - не знаю. Уж что-нибудь да придумал. И Хальдорф, конечно, своего не упустит; небось уж давно начал против меня активную контригру. Знать бы какую…
Алексей Иннокентьевич еще раз проверил свое логическое построение. Все было четко и естественно, лишь одно не укладывалось в схему: зачем Хальдорфу понадобилось запустить псевдогруппу? только ли время он хотел выиграть на этом? а если и время, то с какой целью? где и в чем сейчас он мог проявить активность? напасть, укусить, обмануть…
Ничего, разберемся, это от нас не уйдет, решил Алексей Иннокентьевич и вошел в часовню.
Здесь было темно. Лампада не давала света, а в другом углу так же тускло круглились желтые пятна приборов Сашкиной рации. Он забросил антенну на самую крышу часовни, для того сюда и пришел, но по лицу было видно - дело не клеилось.
Алексей Иннокентьевич остановился перед распятием.
Лицо Спасителя было спокойно. Но что-то неуловимое блуждало возле губ этого застывшего лица. Ирония? Или сожаление? А может, даже и раскаяние - невысказанное, затаенное…
И вдруг без причины, без явного внешнего повода Алексей Иннокентьевич вспомнил, как странно цепенело у него в груди и сладко таяло там всякий раз, когда он касался худеньких плеч старшей дочери; и как он однажды приехал к ней в пионерский лагерь, клубнику привез, прямо в магазинном круглом лукошке с лиловыми пятнами от сока, и сколько было радости, как она льнула к нему, чуть ли не выпрашивала ласку - от матери ей перепадало не так уж много…
За что?… Ее-то за что?… - чуть ли не выкрикнул он прямо в лицо распятого. Тебе должен быть известен этот вопрос, величайший из провокаторов. Две тысячи лет слышишь ты его, неужто не придумал ответа? Ну! - попробуй оправдаться. Только ищи аргументы повесомей, отвечай прямо, без твоих извечных пустых намеков. Ведь я не так простодушен, как та доверчивая женщина, которой ты шепнул однажды вместо благодарности: «Марфа, Марфа, ты слишком много беспокоишься, а, собственно, одно только нужно». Ты получил свою плату - тщеславный, самовлюбленный эгоист. В этот раз тебе заплатили за счет моих девочек…
Малахов услышал сзади бормотание и обернулся. Это был Сашка. Он отложил наушники, подпер щеку здоровенным кулачищем и, отсутствующе глядя в открытую дверь часовни, в ночь, что-то говорил еле слышно.
- О чем ты?
- Да так… - Сашка повернул свою добродушную щенячью физиономию и вдруг признался: - «Евгения Онегина» читаю. Глава первая.
- Ну, ты герой! Неужели всю знаешь на память?
- Знаю! - он загордился. - Нас тот год учительница литературы заставила вызубрить. Мы ж под фрицем долго ходили, не знали, когда наши придут. Так она говорила: перед сном хоть одну страничку на память прочитайте, как «Отче наш» или «Богородицу». Чтоб эти слова по сердцу были вырезаны… Очень она за нас боялась. Все повторяла: «Русские вы, русские! Ни на день, ни на минуту этого не забывайте!…» Когда ее фашисты замордовали, знаете, я так плакал, так плакал!…
- Пожалуйста, почитай в голос, - попросил Алексей Иннокентьевич.
- Я дошел до «театр уж полон», - сказал Сашка.
- Это прекрасно. Давай с этого места.
Сашка стал читать. А Малахов смотрел на него и пытался представить, какие эмоции или мысли вызвала у этого мальчика часовня, когда тот в нее вошел. Но ничего не получилось. За последние годы Малахов привык иметь дело с людьми совсем иного склада, и когда встретил непосредственность и чистоту - остановился. Этот мир был ему уже недоступен.
А Сашка на часовню как таковую совсем не обратил внимания, а на распятие лишь взглянул разок мимоходом - и забыл о нем тут же. Сашка только начинал узнавать мир: предметный, живой, щедрый. Что ему был этот идол! Символы для Сашки были немы.
Потом они сидели в тишине и смотрели на звезды в проломах кровли и на звезды над черной тенью леса.
Потом в часовню ввалились сразу несколько разведчиков. Кто-то успел накосить ножом травы, на нее постелили плащ-палатку, чтобы не было сыро, а сверху положили Рэма. И тогда Алексей Иннокентьевич узнал: успели! Перебежали-таки дорогу фон Хальдорфу! И еще он понял: самое трудное начинается только теперь.
Потом появились и все остальные, даже Федя Кап-то (как до него дошла весть - уму непостижимо; он же придерживался самой материалистической версии: мол, прибежал доложить, что кулеш в исправности и только упревает).
- «Языка» взяли!
Немец был огромен. Если б он вытянул руку, капитан Сад мог бы пройти под нею, не согнувшись. Кожаная охотничья куртка; на широком поясе ручной работы - короткий нож с рукояткой из резной кости; форменные галифе с голубым кантом, желтые новенькие краги, желтые ботинки на каучуковой подошве. Нордический тип лица, и в белесых глазах бешенство. Именно бешенство. Ну и темперамент!
- Выньте кляп, - сказал капитан Сад. - Где его документы?
Когда вынули кляп, стало видно, что немец еще совсем молод - чуть старше двадцати лет.
- Понимаешь, Володя-джан, все смотрели, все видели - ничего не нашли, - возбужденно жестикулировал Мхитарян. - Возвращаемся, значит. Храп!… Че? Храпит, понимаешь, что-то. Говорю: зверь большой, идем смотреть. А это он. Ты посмотри, какой красавец!…
- В самом деле спал? - спросил капитан Сад.
- В гамаке, джан! Ручки на груди сложил, вот так, видишь, че, я очень хорошо показываю… И кемарил, понимаешь, как в раю.
- Ладно. Помолчи.
Капитан уже успел бегло просмотреть содержимое бумажника немца и теперь держал в руках глянцевый кусочек картона с золотым обрезом и короной. Повертел и передал Малахову.
- Это ваша визитная карточка? - спросил Алексей Иннокентьевич у пленного.
- Да, - резко ответил тот.
- Он граф, - сказал Алексей Иннокентьевич.
- Ну и что? - вдруг беспричинно взорвался капитан Сад. - А хоть бы и сама королева английская. Вот еще морока мне на шею!… - Он встретил выжидающий взгляд Малахова и сразу остыл - Вытолкать бы его отсюда к чертовой матери. Только откуда он здесь, эдакий прыткий? Что-то в этой истории не того… Дайте подумать.
Алексей Иннокентьевич кивнул и повернулся к немцу:
- Господин граф, надеюсь, в действиях солдат не было ничего оскорбительного для вас?
Тот смерил Малахова презрительным взглядом: мол, кто ты такой, что еще и вопросы задаешь. Но все-таки ответил:
- Не беспокойтесь. Мой род идет от самого Карла Великого! И они, - граф боднул головой в сторону разведчиков, - могут меня убить, это так, но оскорбить - никогда!
- Прекрасная речь, - сказал Алексей Иннокентьевич. - Но вам повезло, что ребята плохо знают немецкий.
- Вздор! Можно попросить, чтобы они не упирались мне в спину автоматами?
- Ребята, в самом деле, чего вы насели на фрица, - сказал Алексей Иннокентьевич, и разведчики отошли под стены.
Лицо пленного вдруг исказилось, он напрягся, и не успел еще никто сообразить, что же, собственно, произошло, как раздался треск - и граф с гримасой отвращения оборвал с запястий остатки связывавших его руки веревок.
- Надеюсь, вы не возражаете? - усмехнулся он, довольный произведенным впечатлением. - Это чертовски неудобно, когда руки связаны за спиной. Не так ли?
- Браво, - медленно сказал капитан Сад, сделал еле заметный знак рукой - и все автоматы опустились.
Немец повернулся в одну сторону, в другую.
- Да не смотрите на меня так! Я не воюю. Ни с кем! Я ни против кого. Я сам за себя! Я нейтрал! Понимаете?
Он размахнул руками в свете скрестившихся на нем узких лучей фонариков и говорил слишком громко, почти кричал. Хорошо, что мы в часовне, а не на открытом месте, подумал капитан Сад. Отсюда, пожалуй, даже ночью в замке не услышат. Но лучше отойти в лес.
Вдруг поведение немца резко изменилось. Он притих, медленно обвел взглядом часовню и опять взорвался смехом:
- Вот забавно! Я только сейчас заметил, что нас в часовне двенадцать. Как апостолов! - Он прыснул и спросил с насмешливой ухмылкой: - Господа, позвольте узнать сразу: кого из вас зовут Иудой?
Ему поневоле пришлось остановить взгляд на Малахове, потому что все молчали и было неясно, понял ли кто-нибудь его шутку. Алексей Иннокентьевич иронически улыбнулся.
- Интересно, - сказал он. - Очень интересно… Оказывается, вы замечательно считаете, ваша светлость. Даже при таком освещении вы ухитрились пересчитать присутствующих!… Ловко, граф, ловко. Я надеюсь, мой капитан сейчас узнает, где вы научились так замечательно считать.
13
Против ожидания разведчиков капитан Сад не спешил с допросом Больше всего капитана занимал Рэм. Вместе с Борей Трифоновым, первым в роте специалистом по анатомии, он долго мучил Рэма - вертел, сгибал, прощупывал; наконец они решили: вроде бы только ушиб Тебе придется попотеть сегодня над Рэмом, сказал Боре капитан Сад,