- Это правда.
- Вздор. Может быть, в охоте вы что-то и смыслите, но лгать так и не научились. С какой стороны ни подступись к вашей истории, она трещит по швам. Например: предположим, вы действительно потеряли своих людей и машину; кто вас надоумил тащить с собою изрядный запас еды? Если вы собирались вернуться к машине, зачем вам нести с собою гамак? Наконец, Райнер, вы назвали оленей и тотчас же вспомнили, что сейчас у них еще не кончилась линька и рога никудышние; назвали кабанов - боже! да ведь и эти жируют на осенних желудях… И тогда вы называете верную дичь - птица! Вот эта почти в сезон! Только зачем было приплетать загадочное озеро? Ведь у вашего приятеля в штабе есть такие подробные карты - там каждая лужа указана…
- Тут вы правы, - сказал граф. - Признаю.
- И не только тут! Объясните такое обстоятельство. Ну, вы знатны, вы богаты, Райнер, предположим. Но ведь при всем этом во время тотальной мобилизации вам не открутиться от службы, если не на фронте, то хотя бы в тыловых частях, например, в СД Наконец, вы схвачены вблизи места, где, по нашим данным, располагается крупный немецкий разведцентр. Да, ваши личные бумаги, граф, безукоризненны, но где гарантия, что они рисуют полную картину? Кто поручится, что в этом прелестном замке нет сейфа или хотя бы письменного стола, в котором лежит ваше удостоверение функционера разведслужбы?
- Какой позор! - прошептал граф. - Неужели вы и в самом деле так думаете?!
- Согласитесь, что все сходится.
- Я шпион… О господи, только этого недоставало!
- Вам больше нечего сообщить? - Капитан Сад вернулся на место и сделал Харитончуку знак.
- Обождите! Я вел себя резковато. Возможно, вызывающе. Возможно, оскорбил вас. Если дело только в этом, я готов принести извинения.
Капитан Сад улыбнулся.
- Очень мило, граф, - сказал Алексей Иннокентьевич. - Но недостаточно.
- Хорошо. Я обещаю рассказать все, ответить на любые вопросы. Но не сейчас. Через сутки. Давайте условимся так: вы отпускаете меня под честное слово на сутки, чтобы я успел выполнить то, ради чего сюда приехал, поскольку в этом сейчас вся моя жизнь, и ровно через двадцать четыре часа, если буду жив, я отдаю себя в ваши руки.
- Прекрасно сказано. В лучших рыцарских традициях.
- Вы смеетесь надо мной.
- Нисколько. Но меня изумляет ваш темперамент. - Алексей Иннокентьевич теперь говорил медленно. Он ждал вторую легенду и подталкивал к ней пленного, помогал ему, в то же время остерегаясь вспугнуть его неосторожным словом. - Если не ошибаюсь, нордическая…
- Я из Лотарингии, - перебил граф. - Это французская Германия на карте! Но здесь, - он ткнул пальцем в свою грудь, - мы и не французы, и не германцы. Мы лотарингцы!
- Тем более мы надеемся услышать от вас правду.
- Но я не могу рассказать ее вам!
- Почему?
- Я вам не верю! Я не верю, что вы те, за кого себя выдаете. А вдруг вы сами из абвера?
- Ловко, - сказал капитан Сад и посмотрел на часы - Даю три минуты - это в последний раз.
Граф с тоской поглядел вокруг. Черный лес не оставлял надежды. И усталые лица русских тоже.
- Спрашивайте.
- Где вы служите?
- Летчик. Но это в прошлом. С этим покончено навсегда.
- Вы хотите сказать, что дезертировали?
- Фактически да. Я уже давно искал повода, чтобы выйти из этой безумной игры. В апреле удалось. Меня сбили под Чистерна-ди-Рома. Проклятые янки! Мне ни разу не пришлось сразиться с ними один на о тин - всегда налетали кучей, сразу со всех сторон Другое дело англичане. Я имел поединки с ними над Тобруком и Эль-Аламейном. Это были джентльменские схватки, уверяю вас, хотя «харрикейн» почти непригоден для такого боя.
- Выходит, вы ветеран африканской кампании?
- Я попал к Роммелю прямо из училища. Там была честная война. Мы и понятия не имели, что творится на материке. Мы бы победили и англичан, и пустыню, но нас предали в Риме, а потом фортуна отвернулась от фельдмаршала.
- Ну да. А потом на ваших глазах были потеряны Африка, Сицилия, Южная Италия… Выходит, все дело в военных неудачах?
- Я стал иначе думать. У меня переменились убеждения.
- Ах, даже так… Представляю, чего это стоит: отказаться от веры… от идола, которому поклонялся много лет.
- Вы иронизируете надо мной? - устало сказал граф. - Возможно, вы правы. И я заслуживаю только иронии… Тем более, что все произошло иначе - в одну ночь. В одну минуту! И совсем без боли, без мук… Правда, я никогда не был нацистом. - Он помолчал. - Это случилось в октябре прошлого года. Как раз мы оставили Неаполь. Я перегнал свою машину на новый аэродром, под Субиано, это километрах в двадцати восточнее Албанских гор, одно название что аэродром, посадка на него была опаснее воздушного боя, и получил недельный отпуск: надо было выполнить кучу формальностей в связи с наследством.
- Как же вас отпустили?
- Фельдмаршал Кессельринг. Он не нашего круга, но человек порядочный. Он всегда был внимателен ко мне.
- К младшему офицеру?
- Погоны - это все, когда вы командуете ротой на плацу. Но они не прибавляют ни ума, ни культуры. И душа человека, как известно, живет не под погоном.
При этом он кивнул на Алексея Иннокентьевича. Намек на его солдатскую форму.
- Дома меня ждало серьезное испытание, - продолжал он. - Я ведь рос без отца. Считалось, что он погиб на охоте. Несчастный случай. Это было в тридцать третьем году, я был совсем несмышленыш. Меня сразу отдали в закрытый лицей, и я никогда по-настоящему не интересовался, что же произошло. И только в этот приезд, когда я вошел во владение наследством, нотариус передал мне прощальное письмо отца.
У графа набрякли губы, и он как-то нелепо и беспомощно схватил пустоту своими огромными ручищами.
- Он был большой человек в государстве. К тому времени, когда к власти пришли наци, он имел не только известное имя, но и незапятнанную репутацию. Не знаю почему, он отказался сотрудничать с Гитлером, и сделал это демонстративно. Тогда на него науськали газеты. Было сфабриковано нелепое, постыдное дело. Все факты, все документы - сплошь фальсификация. Но им было мало сделать отца политическим мертвецом. Ему публично было нанесено оскорбление, а когда он потребовал сатисфакции…
Граф безнадежно махнул рукой. Он тяжело дышал, но сидел смирно. Прошло не меньше минуты, прежде чем он смог говорить дальше.
- Вот что я узнал в октябре… Отец заклинал меня никогда не быть заодно с его убийцами - нацистами. Да и прусский дух, как я теперь понимаю, он презирал… Отец завещал смыть позор с нашего имени. Этого я не мог в одиннадцать лет, но сейчас мне двадцать один, и я нашел эту змею - Уго фон Хальдорфа! - закричал граф и показал рукой в ту сторону, где за деревьями и лугом был замок. - И если он не захочет со мной стреляться, - клянусь! - я задушу его вот этими руками… Это от вас зависит, господа. Я не прошу у вас ни помощи, ни пощады. Только снисхождения прощу, господа! Дайте мне одни сутки, только сутки! - этого мне будет довольно, а потом я вернусь к вам - и делайте со мной что хотите, раз уж вам непременно нужна, именно моя жизнь…
- Успокойтесь, Райнер, - сказал Алексей Иннокентьевич и повернулся к капитану. - По-моему, сыграно неплохо.
- Он молодец, - кивнул капитан Сад.
- Было бы время, я б непременно докопался, есть ли у него третья легенда.
- Не сомневайтесь, Алексей Иннокентьевич.
- Я вижу, Володя, вы начинаете уважать барона фон Хальдорфа?
- Поневоле начнешь. Столько выдумки, дерзости… и ни на что не похоже.
- Да, в шаблонных действиях его не упрекнешь. - Алексей Иннокентьевич повернулся к пленному. - Итак, в этом отпуске ваши глаза открылись…
- У меня была только неделя. Слишком мало, чтобы разыскать проклятого барона, но достаточно, чтобы принять решение о выходе из игры. Видите ли, - уже совсем спокойно объяснил Райнер, - если б я оставался в армии, многое осложнялось бы уставом и погонами, армейской иерархией. Фон Хальдорф вполне мог толкнуть меня под военный трибунал. По нынешним временам - безрадостная перспектива.
- И вы продолжали воевать…
- Да, еще почти всю зиму. Мы прикрывали десятую армию, и мне чертовски повезло. В один только день, 15 февраля, когда эти варвары бомбили знаменитый Кассинский монастырь, я сам сбил три «боинга». Но их были сотни, и когда нас осталось меньше эскадрильи, нас перебросили на север, и мы стояли почти без укрытия на каком-то дурацком лугу на полдороге между Римом и Чивита-Кастеллана. Однажды меня послали на разведку в район Неттунии, и все было подозрительно спокойно. Мне дали сфотографировать порт, но уйти морем не позволили - там стоял авианосец. Я чувствовал, что на обратном пути меня встретят, и бросился в другом направлении - к запасному аэродрому в долине Сакко. Не помогло. Их была целая эскадрилья. Я выбросился под нашими позициями в Чистерна-ди-Рома, и обе раны оказались пустяковыми, но контузия была настоящая. Хороший повод. Милый Кессельринг был на высоте, выпустил меня вчистую.
- Где ваша справка о непригодности?
- С собой не ношу. Военная жандармерия проучила два месяца назад - порвали справку у меня на глазах. Патриотический пыл, видите ли. Получить копию было не легче, чем оригинал.
- Следовательно, опять только слова, - констатировал Малахов. - Предположим все же, что вы рассказали нам правду. Скажите, граф, если не секрет: что вы собирались делать дальше - после того, как отомстите фон Хальдорфу.
- Я бы уехал в Швейцарию. Разводил бы цветы, собирал марки. - Он улыбнулся приятному воспоминанию. - У меня прекрасная коллекция на вилле в Люцерне.
- И так всю жизнь?
- Надеюсь.
Капитан Сад, который стал подремывать, сейчас вздрогнул, выпрямился и глядел на графа во все глаза. Капитан вырос на войне и ею был воспитан. И знал - жизнь здесь висит на тончайшей ниточке; тем более - жизнь разведчика. И он никогда не думал о будущем и делал это сознательно: ведь мечты - это сокровище, которому нет ни цены, ни меры; и как подумаешь, что может ведь так случиться, что на одну чашу весов ляжет выполнение задания, а на другую - твоя мечта… Нет! Он был уверен в себе. Он знал, что выберет первое - свой долг. Но он не хотел этой ненужной борьбы, не хотел, чтобы в нем хоть что-то могло дрогнуть во время выполнения задания; не хотел - пока идет война, чтобы у жизни появилась иная цена и смысл, кроме необходи