Алексей Иннокентьевич пожал плечами.
- Согласно секретному предписанию, сегодня школа должна сняться отсюда. Через несколько дней, барон, вы будете в Берлине. Зайдите к шефу и спросите, так это или нет.
Малахов не мог знать, что накануне в ставке в Растенбурге на Гитлера было совершено неудачное покушение, а затем в самом Берлине провалился путч. Но связанный со своими людьми в Центре по радио, Хальдорф уже знал об этом и догадывался, что за этим последует, сколько голов полетит по малейшему подозрению. В другое время он еще мог бы спокойно взвесить, с чем имеет дело: с шантажом или же с отлично информированным противником, но сейчас любое слово, а тем более факт приобретал невиданную си-лу психологического воздействия на него.
- Как говорят русские, с вами не соскучишься, Малахов.
- Еще одна важная деталь: Джон - «двойной» агент.
Это опять было взято с потолка, но пойди проверь…
- Проклятье…
- Кстати, вы напрасно доверились штурмбаннфюреру. Корнелиус не только шизофреник, но и пройдоха.
Третья мина подряд. Малахов ощущал себя Хлестаковым, но каждая стрела шла в цель! - надо же, какая удача.
- Ну, не так уж я ему и доверяюсь, - пробурчал Хальдорф. - Откуда у вас такая информация, Малахов?
- Хотите всё сразу, барон? Не выйдет.
- Угу… Ну что ж, значит, нам с вами еще есть о чем поговорить…
- Может быть, я для этого разговора и шел сюда.
- Только не перегибайте палку. - Хальдорф сделал неудачную попытку улыбнуться. - Я ведь тоже еще не полный идиот, чтобы верить любой глупости. Вы влипли больше меня. Я помню об этом. И вы не забывайте тоже.
Он открыл дверь и хлопнул в ладоши. Появилась охрана. Хальдорф жестко чиркнул указательным пальцем: увести.
Опять мимо глыбоподобного гауптштурмфюрера, через коридор, вниз по лестнице в холл. Здесь толклись эсэсовцы, много эсэсовцев - тащили откуда-то снизу ящики, все потные, багровые.
Через двустворчатую дверь, из которой выносили ящики, охранники и Малахов протиснулись в просторный тамбур. Здесь не было окон. Голые стены, оклеенные вощеными обоями с каким-то тусклым геометрическим рисунком; столик дежурного, над ним сепия - репродукция фото: фюрер окапывает дерево; рядом круглый дверной проем, оправленный в стальное кольцо; сверкающий никелем стальной диск двери (с рукоятками управления, смотровыми глазками и пулеметными бойницами) открыт внутрь. Дальше железобетонная площадка и пологая лестница вниз.
Вот и нехитрая разгадка. Сама школа - в бункере, и можно только предполагать, как он велик. А замок - только маскировка.
Три десятка металлических ступеней. Снова тамбур со стальной круглой дверью. За ним длинный коридор в обе стороны. Ярко светятся плоские плафоны
Несколько шагов налево - и опять лестница вниз. На этот раз короче, хотя двери и здесь все той же внушительной конструкции. И возле обеих сидят дежурные с автоматами.
Но Алексея Иннокентьевича повели еще ниже. Третья галерея оказалась совсем небольшой: две двери слева, две справа; на каждой запоры и смотровые оконца с задвижками. Камеры.
Надзиратель сидел в тупике на прямом неудобном стуле. Он был без сапог, в грубых шерстяных носках почти до колен и в тапках. Он только что кончил говорить по телефону, даже трубку не положил.
- Тони, я ни черта не понимаю! - раздраженно сказал он. - Для этого типа нужно освободить отдельную камеру?
- Это не я придумал, Крысеныш, - ответил ефрейтор.
- Но ведь все равно вывозить их будем в одном курятнике?
- С твоей головой, Крысеныш, я б уже командовал дивизией, - весело хрюкнул ефрейтор. - Или городской тюрьмой.
Алексею Иннокентьевичу велели стать лицом к стене. Он услышал, как открыли двери двух камер. «Шнель! Шнель!» - зашелестели непривычно легкие неподкованные шаги нескольких пар ног. Лязгнул запор. Алексея Иннокентьевича провели в освободившуюся камеру.
Яркая лампочка. По бокам трехэтажные нары. Яркие желтые и зеленые поперечные полосы матрацев. Проход узкий, пять шагов в длину. На торцовой стене, ближе к полу, свежая штукатурка, даже закрасить не успели. Пахнет известью, а так воздух хорош, хоть здесь и сидели несколько человек сразу. Очевидно, принудительная вентиляция, понял Алексей Иннокентьевич, и без труда нашел под потолком забранное прутьями отверстие.
Он расстегнул мундир и лег на спину. Дело плохо, подумал он. Прямо скажем - не повезло. И все же ему удалось кое-что извлечь из проигранного дебюта, и кто знает… может оно и к лучшему. Немцев здесь много. Слишком много. Володе с ними не справиться. Замок неприступен, а поджидать их в пути, устроить засаду… Ну сколько они успеют убить? Ну, двадцать фашистов, ну, двадцать пять от силы, а потом придется спасаться самим… Это ничего, что я здесь, заключил Алексей Иннокентьевич, Хальдорф заинтригован и запуган. Ему не догадаться, откуда у меня такая информация, где правда, а где ложь. И он будет меня таскать за собой до тех пор, пока не дознается об источниках. Это хорошо. Это очень хорошо. Времени много, и движения предстоит много. Что-нибудь придумаю. А сейчас спать.
Спать он давно приучил себя в любой обстановке, и сейчас тоже заснул почти сразу. Разбудил его караульный - принес миску похлебки, большой ломоть хлеба и кружку кофе. Похлебка оказалась ничего, и хлеб хороший, а вот кофе был дрянной, коричневая бурда. Все же Алексей Иннокентьевич и его выпил, и опять лег спать; а когда снова проснулся, в камере было темно и что-то лилось. Он сел и спустил с нар ноги, и они окунулись в воду почти до колен, а вода все прибывала.
15
- Идем, тебя твой обер-лейтенант зовет, - сказал Сошникову низенький крепыш оберштурмфюрер, чем-то напоминающий издали Володьку Харитончука, только у того физиономия была само добродушие, а эсэсовец глядел сквозь тонкие «золотые» очки, будто иглой колол.
Сошников усмехнулся. Обычная история: в который раз его костлявая фигура ввела противника в заблуждение; почему-то худоба у всех ассоциировалась с отсутствием силы. Вот и теперь оберштурмфюрер так повелительно взял Сергея за предплечье, так цепко взял, что бери этого дурака на любой прием - можно шею ему свернуть, можно шарахнуть об стенку или, уж самое безобидное, сломать эту руку, а он и опомниться не успеет и не поймет, как это произошло.
Сошников осторожно левой рукой убрал руку эсэсовца, закинул на плечо ремень автомата - пусть висит под мышкой, самое удобное положение, чтобы вдруг открыть огонь, - и сказал:
- Пошли.
Он понимал по-немецки почти все и даже кое-что говорил, но ему было далеко до Рэма, а главное - произношение хромало. Поэтому Сошников предпочитал говорить коротко или вовсе отмалчиваться.
Пока все шло нормально.
Успокаивало и то, что Алексей Иннокентьевич, которого несколько секунд было отлично видно в большом угловом окне второго этажа, держался уверенно и даже улыбнулся собеседнику, очевидно самому Хальдорфу.
Если б они хотели со мной расправиться, они бы пристрелили меня издали, рассуждал Сошников, поднимаясь на крыльцо. Или попытались бы обезоружить. Но не тянули бы меня со всем арсеналом в дом. Ни к чему им это…
Уже шагнув за порог, первое, что он увидел, были глаза какого-то эсэсовца, и в них Сошников мгновенно прочел такое, что понял: сорвалось… А в следующую долю секунды он увидел, как на его тень, вырезанную черным на солнечном квадрате у ног, падает поперек шеи что-то черное.
И упал почти одновременно с ударом как подрубленный.
- Вот дохлятина, черт побери, - выругался оберштурмфюрер. - В чем душа держится, а ведь тоже в разведку лезет! Только руки о них пачкать…
Сошников лежал вялым комком и слушал. Вот сорвали автомат. Вынули гранаты. Пошарили - нашли пистолет. Еще ищут… Сколько их здесь было? Двое на верхней площадке, по-моему, безоружные; жаль, точно заметить не успел. Один спускался по лестнице с железным ящиком - он точно без оружия. Справа дежурный, этот при «шмайссере», конечно… И еще один или двое здесь же болтались - ничего о них вспомнить не могу… Ладно. Оберштурмфюрер в одиночку действовать не рискнул бы. Предположим, его страхуют двое, которых я заметить не успел. У очкарика только пистолет в кобуре. Но по шее мне двинули прикладом «шмайссера». Очевидно, и второй при автомате…
Итак, эти двое, обер с моим автоматом и дежурный. Остальные не в счет. Но и эти четыре автомата… Плохо дело. Жаль.
Ножа все-таки не нашли. В левом голенище. Хороший широкий нож. Уже что-то для начала.
Надо заметить, у кого мой автомат. Он на боевом взводе, шпарь сразу. Это выигранные полсекунды, может быть, даже целая секунда…
Вот он, милый, в левой руке у обера…
Сошникова уже волокли к входу в бункер. Оберштурмфюрер за левую руку, другой эсэсовец - за правую.
- Обождите, гады. Один момент… Очухаюсь - сам пойду.
Эсэсовцы отпустили руки. Сошников сел на полу. Потряс головой, фыркнул пару раз, потер шею.
- Ты погляди на эту русскую свинью! - сказал с иронией в голосе оберштурмфюрер. - Он хочет…
Фашист не договорил. Нож вошел в его сердце, а тело с необыкновенной для такого веса легкостью, поворачиваясь в воздухе, рухнуло на стоявшего с другой стороны эсэсовца, и уже вдвоем они откатились под стену.
Так и есть - страховали двое. Вот он, второй - мордастый, отъевшийся боров. Не умеешь даже со спины толково бить - получай от меня спереди.
Три пули как три пуговицы прошили вертикальной строчкой рубаху эсэсовца точно посередине. Он еще стоял и глядел на Сошникова, ничего не понимая, но он уже был не в счет.
Дежурный присел за тумбу письменного стола, но его «шмайссер» лежал в стороне, до него еще дотянуться надо.
Сошников, не целясь, послал две пули под стену, где из-под обера выползал эсэсовец со «шмайссером», резко присел - и нападавший сзади немец «провалился» с неожиданным грохотом: он хотел с маху ударить Сошникова железным ящиком.
Сзади стрелять не будут, не должны, иначе конец, иначе все это без смысла…