Сошников рванулся вперед и письменным столом двинул дежурного об стену. Тот сомлел. Или сделал вид, что сомлел. А, собака, живи. Пули мне сейчас дороже твоей жизни.
Он выскочил наружу и стал рядом с дверью.
Тишина.
Все спокойно во дворе. Только возившиеся возле автофургонов эсэсовцы остановились на минуту, смотрят сюда, на него, на Сергея Сошникова.
- Что там у вас? Кто-то стрелял?
Сергей небрежно махнул рукой и отвернулся.
Двенадцать шагов до бронетранспортера. Спокойно подойти, завести…
До ворот метров тридцать - успею набрать неплохую скорость. С ходу шарахнуть в ворота - глядишь и вырвусь. А если нет - калитка рядом. А там под стеночкой, под стеночкой…
А как же Алексей Иннокентьевич?…
Из двери выскочил дежурный. Так ты еще жив? Удар в шею, второй - в переносицу. А ведь мог бы жить.
Следующий немец от удара сапогом в живот пролетел через весь холл к подножию лестницы.
Сошников остановился в дверях и с бедра расстрелял остальных.
Огромными прыжками вверх по лестнице. Там уже двое. И еще один в стороне, над перилами изогнулся, тянется вперед, хлещет пулями, мазила. Получай! получай! получай!
Алексей Иннокентьевич, кажется, был в левом крыле, вспомнил Сошников. Да, в левом… Оттуда бегут двое, два непомерно больших черных силуэта на фоне торцового окна. И справа бегут еще несколько. Не уйти…
Никто не стреляет.
Своих боятся побить.
Сошников с опущенным автоматом медленно двинулся влево, навстречу двоим, и только когда они оказались совсем рядом, вдруг вскинул автомат и выпустил каждому по пуле в живот, а потом еще по одной, потому что как-то же надо было их остановить - уж больно велика у них была инерция. Потом он стал отступать вдоль стены, пятился, пробуя плечом, где дверь, стреляя в тех, кто сначала догонял его, а теперь стрелял лежа, так что весь коридор казался расцвеченным вспышками выстрелов и строчками трассирующих пуль, Он выпустил в них четыре пули, а потом автомат щелкнул впустую, но Сергей его не бросил, он все отступал вдоль стены, распластавшись по ней, пока не нащупал дверь и не провалился в нее.
Здесь было светло. Очень светло. И хотя все качалось и глаза начинал застилать багровый туман, Сошников понял, что это еще не та комната. Та была еще левее, вот и дверь в нее, а это только приемная, конечно, это только приемная…
Из-за стола, став на колено и положив на согнутую в локте руку парабеллум, быстро-быстро стрелял большеголовый, стриженный под машинку гауптштурмфюрер. Он слишком боялся и слишком быстро стрелял… слишком быстро…
Сколько раз он выстрелил?… сколько раз…
Не помню.
Плохо дело, если уже выстрелы в меня из парабеллума не считаю…
А слева на столе лежал автомат.
Сошников добрел до него, медленно поднял - какой тяжелый!… - и стрелял в голову гауптштурмфюрера, пока она вся не разлетелась. Потом повернулся к двери и выпустил в нее - в открытую створку и в закрытую тоже - не меньше десяти пуль. Щедро?… Для вас мне ничего не жалко, господа…
Держась за стену, почти ползя по стене, он добрался до двери в кабинет Хальдорфа. Вошел…
Алексея Иннокентьевича здесь не было…
Здесь не было никого…
Прямо было большое, открытое настежь окно, а сбоку в нем сверкало озеро, а там вдали, так близко, совсем рядом, была часовня… ребята… капитан Сад…
У него еще хватило сил подойти ближе и ощутить солнечное тепло на лице и груди… ребята… он улыбался и не слышал уже, как сзади стучат отбойные молотки, не видел, как материя на его груди разрывается фонтанчиками и превращается вся в темное рваное месиво… Он еще не знал, что уже умер.
16
Было около десяти утра, когда появился Райнер.
Его увидели сразу, едва он вылетел из калитки замка. Он тут же вскочил на ноги, размахивал кулаками и, наверное, что-то кричал, а потом поплелся по дороге, перекинув кожаную куртку через плечо, а потом вдруг бросился бежать, и бежал очень быстро, до самого леса, и когда он остановился перед капитаном, дыхание у него было очень недурное - видать, в свое время получил хороший тренинг, да и нервная вспышка играла не последнюю роль: он не чувствовал ни расстояния, ни зарождавшегося зноя. Только вблизи стало видно, что рубаха на нем разорвана, на голове кровь и поперек левой щеки от глаза под ухо - продолговатый черный рубец, надо понимать, от удара прикладом.
- Капитан, - проревел Райнер, - я нашел этого негодяя! Я видел его вот так же близко, как вас.
- Он мертв? - сочувственно спросил капитан Сад, со знанием дела разглядывая грязь, размазанную по лицу графа. Это слезы, а не пот, утвердился он в своем начальном предположении. Еще бы, ему крепко досталось.
- Дайте мне ваших людей! Идемте вместе! Я придумаю для него такую кару… Он науськал на меня чернь. Они били меня палками!… - Райнер швырнул на землю куртку и стал топтать ее своими желтыми ботинками на каучуковой подошве. Просто удивительно, подумал капитан Сад, как он не боится носить такие роскошные ботинки. Это неосмотрительно. Их бы давно уже сняли с кого угодно.
Капитан сидел на самом краю леса, сложив по-турецки ноги. Было жарко, и Райнер стоял слишком близко. Чтобы видеть его лицо, приходилось буквально заламывать голову.
- Где мой переводчик?… Где сержант? - спросил наконец капитан Сад, через силу выдавив из себя оба вопроса.
Можно было и не спрашивать. Раз не вернулись - вся ясно… Не ты ли их выдал, сволочь? - думал он, глядя на Райнера зажмуренными в узкие щелки глазами, чтобы немец не прочел, что в них написано.
- Они живы! - воскликнул Райнер. - Но их повели куда-то в погреб. Может быть, пытать? Ведь это СС! Вы знаете, что такое СС, капитан?
- Знаю… - Капитан облизнул пересохшие губы. - А тебя, значит, выгнали? Руки пачкать не хотят? Желают, значит, чтоб мы с тобой разделались за своих товарищей?,
Райнер только головой мотал: все правильно. Он держался удивительно свободно, однако где-то в глазах, да и то не сверху, а за слоем ярости, угадывалось ожидание. Ведь решалась его судьба: жить ему или нет…
- Отчаянный ты парень, Райнер, - все так же медленно произнес капитан Сад и отвернулся. - Уходи.
- Капитан! Пока не поздно - нападем на них!…
- Нет.
- Знаете, как это называется?!.
Райнер ухватил капитана за ворот. Тот резко повернул голову, приказал:
- Не стрелять.
Райнер понял и отошел. Успокоился.
- Я вас прошу. Во имя самого святого, что у вас есть на земле… Неужели для вас собственная шкура дороже чести, дороже дружбы… дороже долга наконец?! - взорвался он снова.
- Уходи.
- Это ваше последнее слово?
- Да.
Граф подобрал куртку, повернулся и пошел через поляну в сторону моста.
- Их много в замке? - крикнул вслед капитан Сад.
- Я не шпион. Я честный свободный человек, - через плечо ответил Райнер.
- Пусть фрица пропустят, - сказал капитан Сад. - Только предупредите, чтоб с дороги не сворачивал. И не очень смотрел по сторонам.
После такой заявочки он уже не будет сомневаться, что нас здесь много… А сколько все же против нас немцев? Пожалуй, не меньше взвода, ведь Сережу голыми руками не возьмешь. А то и больше. И они уже знают о нашем существовании. Ждут нового визита Ждут сюрпризов. Попробуй подступись к ним теперь…
Ему пришлось прервать эти несложные размышления, потому что Райнер возвратился.
- Капитан, - сказал он, стараясь быть сдержанным, - у меня к вам будет просьба, которая вас не затруднит. Дайте мне автомат.
- Нет.
- Уверяю вас: вам не придется жалеть об этом.
- Нет.
- Молю вас!…
- Я забочусь о твоей душе, Райнер. О твоем красивеньком нейтралитете. Ты хочешь, чтоб я был соучастником его разрушения? Этот номер не пройдет. Тебе придется делать все самому, Райнер. Уж такая это работа.
Райнер ушел совсем, а капитан остался сидеть на опушке леса под дикой грушей. Тень она давала ерундовую, рябую, как россыпь серых пятаков, зато взобраться на нее не стоило труда, и хоть обзор увеличивался ненамного, даже этой малости было довольно, чтобы видеть все озеро и луг до замка, и луг позади него, незаметно, возле самой кромки дальнего леса переходивший в узкую болотистую низину. Впрочем, капитан позволил себе взобраться на грушу только однажды. Он не любил начальников - суетливых хлопотунов, и поскольку в своих бойцах предполагал сходную точку зрения, старался всегда держаться солидно. Одно дело - произвести рекогносцировку лично, и совсем другое - поминутно карабкаться на наблюдательный пункт или вообще не слезать с него часами, выдавая свою неуверенность и нетерпение. Нет, у командира другая забота - он должен думать.
Зной становился невыносимым. Мстила бессонная ночь: голова была словно не своя, требовались почти физические усилия, чтобы держать мозг в напряжении. Временами капитан Сад растирал голову. Ему казалось, что тогда загустевшая, застоявшаяся кровь проталкивается, уступает место новой. Это помогало не надолго; свежей крови не было совсем. Возможно, поспи он хоть час, это принесло бы облегчение, но капитан знал, что не имеет права спать. Он должен был думать. Думай, думай, говорил он себе, повторял почти механически, тут же встряхивался и, озлившись, приказывал: думай!
Он должен был понять, что означает эта тишина, это необъяснимое бездействие Хальдорфа.
Он сидел багровый от жары, с завернутыми выше локтей рукавами гимнастерки, с расстегнутым на одну пуговицу воротом и, когда ему что-то докладывали, только чуть поворачивал голову.
В двенадцатом часу прибежал Федя Капто. Оказывается, дозор Норика Мхитаряна встретил двух наших разведчиков из какого-то соседнего хозяйства. Причем самое интересное, что их группа шла с тем же заданием: искали фашистский разведцентр. Всего в группе пятнадцать человек, но базируются они далеко отсюда, в горах, по прямой будет километров двадцать, если не больше.
Капитан Сад потер глаза, потер уши, встряхнулся. Не помогло.