Немцы принялись за дело организованно. Правда, сперва вся рота хлынула на водопой, но уже через пять минут целый взвод растаскивал баррикаду, а несколько солдат пошли к мосту и тщательно осмотрели, не заминирован ли он. А затем, как и в предыдущий раз, едва в баррикаде появился мало-мальский просвет, в него протиснулся бронированный вездеход и помчался к пятому завалу.
До него вездеход не доехал.
Он уже был на полпути к цели, когда сзади раздался сильный взрыв. Это Володька Харитончук, стремительно выкатившись из кустов, разнес мост связкой гранат. Потом он улегся в кювете, в заранее облюбованном месте, откуда стрелять было удобно, как в тире, засек время с точностью до секунды, приготовил к бою автомат и «трехлинейный мастерок» со снайперским прицелом и стал ждать, когда появятся первые враги.
Ты должен удержать их ровно десять минут, сказал ему капитан Сад, После этого отходишь к завалу. Но запомни, тезка, если они тебя подстрелят раньше, если ты им позволишь это, я тебя перестану уважать, не говоря о том, что так можно испортить все дело.
Владимир Харитончук, вы артист! - похвалил себя разведчик, с удовольствием разглядывая окутанные облаком дыма и пыли развороченные и расщепленные бревна. Сзади послышалось несколько быстрых выстрелов. Харитончук поглядея через плечо. Разведчики копошились возле вездехода. Потом взревел мотор - и машина рванула по дороге. Славно.
Пошла уже третья минута, когда немцы перестали топтаться на том берегу и начали переправу через ручей. Харитончук не спешил, выждал удобный момент и снял двух особо зарвавшихся одной короткой очередью. Остальные залегли. Хоп-ля! - и капутцино! Привет господу богу от снайпера-артиста, редактора комсомольского боевого листка Владимира Андреевича Харитончука.
Он заметил возле бронетранспортеров офицера, нашел его оптикой - снял Потом опять взял автомат и пугнул для порядка тех, кто слишком смело перебегал от крайней хаты к ручью; не попал, конечно, но это его не огорчило, и он замурлыкал под нос: «Будешь ты моей! Будешь ты моей!…» - любимая песня (эти слова единственные) любимого капитана Сада, который позволял себе такую вольность только в бою.
В небольшую глинистую промоину, не долетев до Харитончука каких-то полутора метров, ткнулась ручная граната. Харитончук завалился в свой мелкий окопчик, переждал оглушивший на несколько мгновений взрыв и визг осколков, но едва снова приподнялся, морщась от тротиловой вони, как вторая граната разорвалась где-то близко за спиной. И уже начинали обходить и слева, и справа.
«Будешь ты моей!…»
Он сел - и пули защелкали по кустам, отбивая у фрицев охоту к самодеятельности.
Патронов у него было довольно. Успеть бы все извести.
Коля сказал:
- Пусть у тебя не болит голова, товарищ капитан. Дай мне две пушки, и я тебе покажу, как это делают люди.
Весь расчет строился на аккуратности и глазомере Володьки Харитончука. Но тот был точен до секунды, и немцы в вездеходе услышали взрыв именно тогда, когда было надо, и стали тормозить соответственно: не сразу, но резко, и развернуться не успели, потому что из-под небольшой кучи соломы при дороге поднялся Коля - в каждой руке по парабеллуму - спокойно подошел и показал, «как это делают люди». Напоследок он успел вскочить в вездеход и заглушить мотор.
Разведчики быстро вытаскивали трупы гитлеровцев, натягивали на себя их куртки и каски.
Капитан Сад обнял Мхитаряна,
- Прощай, Норик! Устрой им тут полнокровный филиал Центрального берлинского кладбища.
- Конечно, дорогой, столько, понимаешь, места, всем хватит, че?
- Прощай, брат…
Норик здесь оставался с «Дегтяревым». Если будет возможно, прикроет отступление Харитончука. Если нет…
Ты наша последняя инстанция, сказал капитан Сад за час до этого, когда они еще только планировали бой. Пропустишь фрицев - они нам ударят в спину.
Он не сказал лейтенанту ни тогда, ни теперь, сколько тот должен продержаться. Пять минут? Вроде бы мало. Десять?… Но ведь после схватки с Харитончуком немцы будут наступать развернутой цепью. Что им один ручной пулемет…
Вездеход сорвался с места, спокойно вкатился в зигзагообразный проход в завале и помчался по дороге, оставляя за собой высоченный султан пыли.
Километр до замка… шестьсот метров… триста…
Замок поднимался им навстречу, и уже были ясно видны солдаты возле ворот и солдаты на башне, и окна в доме раскрывались, и там тоже были люди - во всех. Немцы слушали далекие взрывы гранат и стук автоматного боя, и все следили за подвывающим в песчаных колеях приземистым вездеходом. Нас мало, нас слишком мало, чтоб им могла хотя бы почудиться опасность, исходящая от нас! - торжествующе думал капитан Сад. Но тут же он увидел, как неторопливо открылись по сторонам от ворот темные щели амбразур. А потом оттуда чуть выдвинулись хоботки крупнокалиберных пулеметов, и казалось, что они упираются прямо в грудь.
18
- Боря, слышь, как его остановить? - жалобно крикнул Сашка, когда вездеход уже завершал второй круг по двору.
Он еще что-то кричал перед этим, но что именно - не помнил, тут же и забыл, а Боря Трифонов не услышал, потому что как раз в то мгновение слева от них - ну совсем рядом, кажется, и рукой дотянуться можно, - сразу в двух окнах первого этажа появились эсэсовцы с автоматами, и один даже стрелять приготовился, однако не выстрелил, может быть, принял парней в вездеходе за своих. Промедление было ничтожное и в другое время ничего бы не решило, но Боре Трифонову и того было довольно. Он как-то немыслимо вывернулся - и пулемет ударил в окна и смел гитлеровцев на пол. Дульное пламя опалило Сашкино лицо, слева брызнули осколки кирпича, да так больно, в кровь, наверное, посекли, но Сашка не выпустил баранку и глаз не зажмурил. Вцепившись в руль, он орал что-то и не слышал себя, и Боря Трифонов его не слышал - не до того ему было: эсэсовцы выскакивали то здесь, то там, как марионетки в кукольном театре, да так близко все, что пули расшвыривали их, как удары оглобли. Но потом вездеход вдруг снова оказался в том же тупичке, где они чуть не врезались в стену при первом заходе, и опять их окружила тишина и пустота, и тогда-то, быстро-быстро перебирая руль, Сашка крикнул:
- Боря, слышь, как его остановить?
- А черт его знает!…
Он действительно понятия не имел, как это делается, и ответил автоматически. Но тут же до его сознания дошел смысл вопроса, его круглое лицо перекосилось от ярости, глаза выпучились и подбородок дернулся раз и другой, выдавая то невероятное и впустую затраченное усилие, которым Боря Трифонов хотел возвратить лицу выражение невозмутимости.
- Да ты сдрейфил!…
- Балда, - огрызнулся Сашка, - мы на нем посреди двора хуже мишени.
- Вперед!…
Вездеход продрал по кирпичной стене сарая еще одну борозду рядом с первой, причем жесткое угловатое крыло лопнуло по сварному шву и задралось. Опять их осыпало коричневой пылью. Вездеход отшвырнуло к противоположной стене, Сашка его выровнял, и вот они уже катят узким коридором вдоль окон, и уже раскрывается перед ними двор. И Сашка чувствует, как десятки стволов целят ему в спину.
- Ага!… - закричал Боря Трифонов, рассекая пространство до ворот четкими тугими ударами выстрелов. Словно забор поставил. Один из эсэсовцев, перебегавших двор, энергично кувыркнулся через голову, но свалился уже мятым кулем Другой откатился к стене, медленно сел; на это, видать, пошли все его силы, потому что автомат он уже не смог поднять и выстрелил несколько раз, упирая его магазином в землю.
Сашка ничего этого не видел, не до того ему было: вездеход рванулся из его рук, чавкая разорванными покрышками, и потребовалась вся Сашкина сила, чтобы снова подчинить машину рулю и объехать тело Феди Капто, лежавшее на полдороге между парадным крыльцом и тупорылыми грузовиками. Это опять удалось Сашке, как и в предыдущие два раза, и он даже почувствовал какое-то удовлетворение и прилив уверенности, хотя опять мгновенно взмок, так что пришлось шваркнуть рукавом по лицу, а то уж больно глаза заливало.
Потом они вырвались из теснины на простор большого двора, заковыляли по клумбам, переваливаясь с боку на бок. В борт глухо ударило градом. Сашка удивленно смотрел, как на чисто выкрашенном капоте появляются серые пятна, как ломает и рвет краску на вмятинах - и вдруг понял, что это пули.
Потом они оказались возле автоматчика, который сидел под стеной, и Сашка старательно объехал его непомерно длинные ноги в коротких сапогах. Немец все еще держал автомат, но уже ничего не видел и не соображал. Полузакрытые глаза его закатились, рот был заполнен языком, он пытался облизнуть губы, а кожа ниже подбородка то вспухала, то опадала, как у жабы.
Это было похоже на игру с биноклем: то посмотришь в объектив - и мир словно отбрасывает от тебя в глубокий колодец, свертывает туго, как пружину, так что не видишь частностей и в сознании отпечатывается лишь образ усилия, которым был деформирован мир; то посмотришь в окуляр - и какая-то деталь заслонит все остальное, вытеснит все остальное - необыкновенно отчетливая и непомерно значительная.
Сашка опять плыл в абсолютной тишине. Он чувствовал, как вездеход всем корпусом отзывается на каждый выстрел Бори Трифонова, видел, как ходит в кожухе ствол, как тянутся к ним из окон хлесткие светящиеся пунктиры. Двор был пуст, ради этого они и кружили здесь, принимая на себя удар сразу всего гарнизона: они оборвали коммуникации гитлеровцев, не давая им соединиться для общих действий; они навязывали себя фашистам как цель; они стали психологическим порогом для охраны, которая задалась целью убить именно их, и на этом теряла секунду за секундой.
Стальной зверь - ковыляющий, неловкий - кружил по двору, завораживая охрану своей активностью, убеждая в целесообразности охоты. Но ни Сашка, ни Боря Трифонов не думали об этом. Сашка больше всего боялся перевернуться или врезаться в стену. Борьба с вездеходом поглотила его внимание и силы. На большее не хватало. Сашка тянул вперед шею, высматривая дорогу, смешно выпячивая подбородок. Он старался изо всех сил, он видел, что и Боря старается, и это полнило его уверенностью, что они все делают правильно, так, как хотел капитан Сад.